Сергей Морозов - Великий полдень Страница 128

Однажды, перемещаясь по Западному лучу, я поднялся в апартаменты Майи. Я думал, что они окажутся запертыми, но здесь также, как и повсюду, все было нараспашку. Хотя я сразу понял, что никого там не застану, сердце у меня слегка сжалось. Я ходил по апартаментам, стараясь ни к чему не прикасаться. На одном из письменных столов, рядом с факс модемом, я обнаружил списки последних маленьких пансионеров, которые были зачислены в учебное заведение накануне массовой эвакуации. Среди них я нашел и имя моего сына. Мне оставалось лишь надеяться, что ему там будет хорошо. Честно говоря, у меня даже не было уверенности, что он хотя бы будет без меня скучать. Я помнил, как последнее время он был увлечен своими делами и играми, он только и мечтал, чтобы поскорее отправиться в Деревню.

В одной из комнат я обнаружил макет всего комплекса Пансиона. В свое время я не захотел принять участия в его проектировании, и теперь испытывал что то вроде сожаления. Нашлись, конечно, и другие архитекторы. Чисто машинально я оглядел макет и, поморщившись, нашел в нем несколько явных изъянов. Не то чтобы изъянов, но я бы это сделал совершенно иначе, по крайней мере, не так уныло. Проект грешил отсутствием оригинальности. Теперь, когда в Пансион отправился и мой Александр, я подумал, что, может быть, зря пустил это дело на самотек.

Впрочем, в апартаментах Майи я задержался недолго. Чтобы удовлетворить то, что можно было, наверное, назвать своеобразной легкой ностальгией, мне было вполне достаточно беглого взгляда. И я был даже рад, что мне на глаза не попались какие либо мелочи — личные вещи, предметы, принадлежавшие Майе, которые могли вызвать более конкретные ассоциации.

Возвращаясь после таких прогулок по Москве в Шатровый Дворец, мне было удивительно, когда я еще заставал там людей. Для громадного здания, каким был Шатровый Дворец, две три сотни человек, — ничтожная горстка. Нынешние его обитатели могли разбредаться по его помещениям и занимать любые апартаменты. Что касается меня, то в полном одиночестве я поселился в служебных помещениях, отведенных для работы идеологической комиссии. Что ж, теперь я был тут полным хозяином и единственным «идеологом». Располагаясь спать на одном из диванов, я подвигал к себе телефон и звонил в Деревню дяде Володе, чтобы узнать, как там мой Александр, а затем листал, на сон грядущий, подшивки агитационных брошюр, которые наша идеологическая комиссия, ныне самораспустившаяся, выпускала к специальным заседаниям России. Планы, теоретические разработки, рекомендации…В свое время мы трудились над ними ради всемирной гармонии. Сейчас они навевали на меня светлую грусть, с которой я и засыпал.

Между тем обстановка в столице и вокруг Москвы продолжала усугубляться. Артиллерийская канонада, начавшаяся в пригороде в ночь моего возвращения в Москву, означала ни что иное, как прелюдию огромной и жестокой битвы. Я специально наведывался в информационную группу России, чтобы разобраться в ситуации. Увы, и там не было не только единого мнения по поводу происходящего, но и сведения, получаемые из разных мест иногда совершенно противоречили друг другу. Даже накануне битвы не имелось достаточной ясности относительно расстановки сил и намерениях противоборствующих группировок, вошедших в столицу и изнывавших от бездействия и неизвестности. Переговоры и консультации ни к чему не привели. Алчность и амбиции мелких лидеров и предводителей были вопиющими и взаимоисключающими. Общее напряжение достигло той критической точки, когда огонь вспыхивает сам собой.

Этот момент настал. Все кланы, армии, группировки в едином сумасшедшем порыве ринулись к Москве со всех сторон, давя друг друга в адской сутолоке и тотальной неразберихе. Все силы были направлены в центр, в самое сердце столицы. Чрезвычайная концентрация воинских формирований исключала возможность любой координации. Одновременное продвижение к центру было сопряжено с непомерными усилиями. Звеньевые армейские блок посты, укрепленные словно стратегические оборонительные сооружения, тут же открыли шквальный заградительный огонь по всем генеральным направлениям.

Несанкционированное передвижение воинских формирований было остановлено лишь на некоторое время. Раскаленная лава обтекала блок посты со всех сторон и тупо перла дальше. Отдельные формирования, ошалевшие от неразберихи и общего хаоса, также открывали огонь в арьергардах и по флангам, который сплошь и рядом оказывался «дружественным», уничтожавшим собственные смежные подразделения, напиравшие сзади и с боков.

По всему Городу образовались концентрические рубежи из сплошных заторов и пробок. Подразделения, не имеющие возможности двигаться ни вперед, ни назад, должны были буквально прорубать себе путь сквозь собственные же ряды. Торпедные катера, имеющие на вооружении пулеметы и ракетные установки, с бешеной скоростью проносились в разных направлениях по Москва реке, обстреливая левый берег и правый берег и сами подвергаясь непрерывным обстрелам. Катера сгорали, как факелы, прямо на воде и врезались в гранитные набережные. На полуразрушенных мостах образовались дикие заторы, и реку покрыли понтонными переправами, которые, в свою очередь, раз за разом уничтожались. Фрагменты понтонов плыли вниз по течению, словно льдины в ледоход.

Хронику событий телевидение передавало строго регулярно в специальных выпусках новостей. Автоматические телекамеры были установлены по всей столице, и на страну велась круглосуточная прямая трансляция. Разрозненные воинские формирования еще кое как могли ориентироваться по телесообщениям и комментариям знаменитого телеведущего. К сожалению, с каждым часом количество действующих телекамер убывало, а выездные бригады часто не могли пробиться к месту событий. Это, конечно, усиливало неразбериху.

В этом смысле те, кто остался в Москве, получили несомненное преимущество. Два раза в сутки дирижабль, приготовленный для праздника, ненадолго поднимался над Москвой. Всякий раз я спешил к его подъему, чтобы собственными глазами поглядеть на происходящее сражение. Даже при моей некомпетентности в военном деле, я прекрасно понимал, что битва совершается не только вне какой бы то ни было военной логики и искусства, но и вообще вне всякого смысла. Вместе с тем информационная служба уверяла, что все происходит в соответствии с заранее проработанными сценариями развития событий.

Заседания в мятежной России возобновились в экстренном режиме. Первым делом на них рассматривались оперативные доклады полугенералиссимуса Севы. Не доверяя даже системам связи, он с безукоризненной военной точностью и во избежание недоразумений присылал подробные отчеты относительно текущей ситуации с личными курьерами. Он докладывал о том, что эта самая ситуация, хотя и усугубившаяся уличными боями, все же целиком и полностью находится под нашим контролем, а вверенные ему части абсолютно лояльны законно избранной власти и непоколебимо стоят на своих постах. Нет, Сева Нестеров нисколько не скрывал того, что с определенного момента Москва находится под непосредственной угрозой. Он от всей души рекомендовал Феде Голенищеву, пока это еще возможно, эвакуироваться со всей Россией в пригород, в Деревню, по крайней мере на тот период, пока в непосредственной близости от Москвы не будет наведен соответствующий порядок. Но Федя и его соратники по прежнему были полны решимости отсидеться в Москве. Впрочем, что касается соратников, то последние уж не раз намекали Феде, что контроль контролем, а нелишне было бы переместить все верные войска в Москву. Федя высмеивал маловерных, и маловерные снова обретали веру.

Однако в один прекрасный день было сообщено, что последний, до сих пор функционировавший между Москвой и Городом туннель будет заблокирован. Был назначен и крайний срок для выезда — утро следующего дня.

Последняя партия желающих эвакуироваться подальше от греха исчезла в недрах спасительного туннеля рано по утру. Федя лично провожал автобусы отъезжавших и, в общем то, даже не клеймил их позором. Им и без того было стыдно или, во всяком случае, неловко. Им также было ясно, что наиболее хлебные и ответственные посты после окончания конфликта, скорее всего, достанутся «сидельцам», — тем, кто остался при Феде, и что, вообще, это «сидение» в итоге возможно будет названо историческим и патриотическим.

Последовавшее затем очередное заседание России выглядело до того куцо, что даже резало глаз. Мне показалось, что оставшиеся в Москве взирают друг на друга с некоторым недоумением. Снова был поднят вопрос о целесообразности перемещения дополнительных воинских сил в Москву. Канонада и грохот крупнокалиберных пулеметов были слышны уже в самых глубоких подземных бункерах Шатрового Дворца. На этот раз, ради вящего спокойствия соратников, в узком кругу помощников Федя все таки подписал распоряжение, в котором Севе Нестерову предписывалось лично прибыть в Москву с двумя батальонами. Чтобы не посеять панику среди «сидельцев», для вызова упомянутых батальонов была подобрана приличная мотивировка: якобы для репетиции военного парада, который должен состояться в честь грядущего официального введения в должность правителя и приведения к присяге вновь сформированного кабинета.