Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка Страница 13

Лег на кровать. Скинул книгу на пол. Лежал, слушал раскаты грома и не заметил, как заснул.

Вскочил в ужасе. Проспал?!

Комната была напоена светом. Дождь кончился, сияло солнце. На стене – яркий скошенный силуэт окна.

Схватил телефон. Шумно выдохнул – спал недолго. Есть время умыться, одеться.

Отчаянно волнуясь, шел к мостику на реке.

Небо совсем прояснилось. Солнце, освобожденное и усталое, садилось за деревья – я видел полосы света между кипарисами. Во влажном воздухе струились густые, сочные запахи – земли, листвы, коры и хвои. Мокро темнели камни дорожки.

Я старался дышать спокойно и ровно. Не получалось. Хотелось курить и выпить, хотя бы чуть-чуть, иначе вылетит сердце.

К водам неширокой речушки опускались ветви ив.

Сердце колотилось так сильно, что пришлось убавить шаг.

На мостике никого не было.

Она придет, – успокаивал я себя. – Она придет.

И вдруг на другом берегу, за гирляндами зеленых ветвей, я увидел фигурку в светлом платье.

Ли Мэй! Точно цветок сливы под солнечным светом…

市郊

Окраина

…Под солнечным светом буквы на дисплее едва различимы. Я хочу навести ладонью тень, но едва не роняю телефон в воду. Если бы уронил – не задумываясь, нырнул бы за ним.

Телефон – одна из самых ценных вещей, оставшихся у меня от прошлой жизни. Наверное, это паранойя. Я внушил себе, что пока у меня есть этот телефон – именно этот! – пока в нем теплится электрическая жизнь, сохраняется нечто важное, по-настоящему живое для меня, потому и не выключаю его никогда. Рано или поздно аккумулятор сядет окончательно, выцветет экран, и часть меня умрет навсегда. Можно переписать все сообщения, но это будут лишь мертвые буквы.

Какое-то время я упиваюсь драматизмом своей судьбы. Слегка хочется по-малому, и мысли возвращаются к практичному руслу – утилизации. Если я тут подохну, в ящике домой не поеду, в пакете или урне – тоже.

Да и где он, мой дом?

Пусть пепел развеют над Шанхаем. Кто развеет? Не знаю. Но пусть уж развеют как-нибудь – дешевле, чем посылать в Москву.

Не надо с самолета, не надо над центром, над ленивой и грязной Хуанпу, не надо над высотками и дураками-туристами. Можно бюджетно – подкинуть вверх, стоя на крыше. Или просто из окна.

Мне представляется Лас, сбрасывающий мой пепел с балкона нашего «Вайго чжуаньцзя сушэ». Порыв ветра возвращает легкое облачко, Лас кашляет, плюется, протирает очки и ругается по-немецки…

Пепел должен осесть там, где я пока еще живу.

В районе, который по-русски метко называется ебеня.

Мне везет на ебеня. Стоит только приехать в какой-нибудь город – и я сразу оказываюсь там, будто кто-то свыше ловко бьет кием и забрасывает меня в дальнюю лузу.

Я живу на северной оконечности Шанхая. На работу, далеко за город, меня отвозит университетский автобус. По утрам, в похмельной полудреме, я прижимаюсь лбом к стеклу. Разглядываю скучный пейзаж или бегущее полотно дороги. В наушниках тоскливо, на разрыв души, звучит «ленинградская» гармошечка, дорожная тема из «Бумера». Никогда бы не подумал, что она так подойдет к местному колориту.

Вокруг Шанхая нет лесов и природы в нашем русском понимании: сплошные пустыри, да бетонные заборы, исписанные телефонными номерами с надписями «ремонт», «починка», «скупка»… Одноэтажные серые домики-кубики. Так и кажется: вот-вот из какого-нибудь из них, отряхивая со штанин рисовые зерна, вылезет дядюшка Тыква с жиденькой азиатской бородкой.

Вдоль дороги – кусты и деревья, вечнозеленые и пыльные, одинаковые на сто километров вперед. Кустарник высажен и посередине самой дороги, в специальных лотках на разделительной полосе. Все аккуратно подстрижено, кусты-шары чередуются с непонятными деревцами, похожими на карликовые кипарисы метра полтора высотой.

Дымят здоровенные трубы заводов. Тянут шеи к облакам башенные краны. Стройки. Снова стройки. Всегда стройки. Грузовики с длинными прицепами, груженные трубами, бочками и бетонными блоками.

Если на светофоре автобус останавливается рядом с таким грузовиком, из кабины на меня всегда пялится водитель. Напарник обычно спит и его не видно – только ноги в носках лежат на «торпеде» или торчат из окна. Водитель тычет в мою сторону и непременно будит напарника: в окне кабины появляется второе лицо, заспанное. Раньше я обязательно показывал обоим средний палец, но этого жеста простые китайцы не понимают. Иногда я выпучиваю глаза, открываю рот и яростно пялюсь на них в ответ, но этого они не понимают тоже, хотя заметно оживляются.

Автобус трогается, грузовик уходит налево, в сторону строек, а мы поворачиваем направо. Шанхай давно позади. Железнодорожные переезды, автозаправки, канавы с водой. Снова встречаются грузовики, но уже сельского типа: обшарпанная кабина, кузов, набитый тюками настолько, что груз свисает по бортам чуть ли не до земли. Впереди подобного чуда-юда – двигатель, безо всяких бачков и радиатора, с открытой ременной передачей, и кажется, будто бы оно едет само по себе. Обычно этой диковиной управляет худющий мужичок в синей спецовке и с сигареткой во рту. На тюках и в самой кабине умудряются еще разместиться его друзья или коллеги, а грузовичок знай себе, пыхтит неспешно по дороге, занимая сразу две полосы.

Наконец начинают мелькать ворота университетских кампусов. Почти все университеты Шанхая отгрохали себе за городом огромные студгородки – общежития, учебные корпуса, библиотеки, стадионы… А ведь всего пару лет назад здесь были одни пустыри.

После работы тем же путем домой – через соседний магазин – за пельменями, сигаретами и пивом. Еще несколько ходок, но уже только за пивом. Утром в автобус – и на работу. Галдеж коллег-китайцев с утра я переношу с трудом. Обычно лезу в карман за плеером.

«Никого не жаль, никого. Ни тебя, ни меня, ни его…» – поет в наушниках Шнур.

Вечером я иногда покупаю бутылку темной крепкой бурды с резким запахом неизвестных мне трав. Прихожу на кампус и иду в сторону кипарисовой рощи. Там, рядом с нею, по ступенчатым валунам сбегает в русло местного ручейка вода. Ручей здесь почитают речкой, есть и название – Лива. Китайцы говорят: в честь одной русской девушки. Кто она, откуда у нее такое странное имя и почему им назвали ручей, неведомо. Сидя на каменной скамейке возле истока, выпиваю и слушаю журчание воды. Мне снова кажется, будто я слышу голос Ли Мэй. Ее далекий, неуловимый, будто русалочий, смех…

约会

Свидание

…Смех ее меня завораживал. Она смеялась красиво, с чистыми искренними переливами.

Мы гуляли по кампусу. Ли Мэй показывала мне корпуса факультетов, рассказывала о подругах, об учебе, столовой, здании гимназии… Я слушал вполуха. Снова любовался ее походкой, жестами тонких рук, млел от ее голоса, движений губ.

Мы проходили мимо университетского стадиона.

– Ты высокий, – оглядела она меня, будто в первый раз. – Любишь играть?

Кивнула в сторону баскетбольной площадки. Там, по еще влажному бетону, уже стучали мячом разодетые в длинные майки и шорты студенты.

Сейчас это модно в Шанхае. Любимый вид спорта.

– Когда-то раньше. Когда учился в Америке.

– Ага, теперь понятно, почему у тебя американский акцент.

– Хочешь послушать русский?

– Давай.

Сделал суровое лицо.

– Рашн пипл из зе бест ин зе ворлд. Ауа кантри из зе бигест анд вэри паурфул.

Ли Мэй засмеялась.

– А китайский можешь?

– Шанхай ис вели гуда. Итиса вели бига сити…

– О боже, я тоже так говорю! – Вскинула руки к лицу. – Какой ужас!

Ее кокетство забавляло меня.

– И все-таки, ты любишь баскет?

– Предлагаешь сыграть?

Ли Мэй выставила вперед ладони, помахала ими.

– Я играю плохо. Мой друг очень любит играть. Целыми днями.

Я замер.

Когда такое случается в фильмах, музыка за кадром сбивается, комкается, угасает на выдохе и обрывается.

Растерянно и беспомощно я смотрел сквозь сетку забора на прыжки игроков. Пытался угадать – кто из них.

Переспросил:

– Твой друг?

Подумал с тоскливой убежденностью: «Я – неудачник…»

Боже, какой дурак!.. Конечно, у нее должен быть парень.

Беззаботно кивнула в ответ:

– Да. Он сейчас в Пекине. Учится на врача. Мой бывший одноклассник.

Ненависть к местным баскетболистам улеглась, но тут же собралась вновь в плотную тучу, вырвалась из груди осиным роем, черным сгустком рванула прочь. Нарастая, понеслась, подобно песчаной буре, в сторону севера – на Пекин! Где-то там, вырядившись в такие же майку и шорты, суетится с мячом человек, укравший у меня все. Налететь, ударить, опрокинуть, разломать, расшвырять… Чтобы и следа не осталось…

Но не выйдет: слишком велика страна.

Чего я хотел?.. Ненависть иссякла. Накатила волна бессилия. Захотелось умереть. Или просто нажраться, залиться самым крепким бухлом.

– Он уговорил родителей отправить его туда, хотя в Шанхае медицинские институты не хуже. Но я-то знаю…