Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде Страница 13

— Почта есть? — автоматически поинтересовался он в отеле, но ему ничего не было.

Он принял ванну и заказал в номер горячий чай и сырое яйцо, чтобы сделать устрицу по-степному, потом подошел к гардеробу и некоторое время подумал, что бы надеть. Он остановил выбор на красно-коричневом костюме в честь Гая. К тому же этот костюм, как он заметил, не бросался в глаза, и ему понравилось, что он оценил в костюме это качество. Он заглотал устрицу с яйцом, и это укрепило его, придало гибкость рукам — но внезапно индейский декор номера, идиотские металлические лампы, свисавшие со стен ленты стали невыносимы, и у него появилась дрожь от желания поскорее собрать свои вещи и смотаться отсюда. Какие вещи?! Ему же в действительности ничего не нужно. Только листок, на котором он записал всё, что знал про Мириам. Он достал его из кармана чемоданчика и сунул во внутренний карман пиджака. При этом движении он почувствовал себя бизнесменом. В нагрудный карман он вложил белый платок, затем вышел и запер дверь. Он представил себе, что завтра вечером будет уже здесь, и даже быстрее, если обтяпает всё сегодня же вечером и сядет на обратный поезд.

Сегодня вечером!

Он не мог еще поверить в это, когда шел к автобусной станции, откуда можно было доехать до Лэйми, железнодорожного вокзала. Он до этого считал, что будет радостным и возбужденным — или, может быть, спокойным и грустным, но ничего такого не было. Он внезапно нахмурился, и его бледное лицо с тенями глазных впадин стало казаться гораздо более моложавым. Не случится ли чего такого, что лишит его радости сделанного? А что может лишить его этой радости? Всегда что-то мешало ему насладиться в полной мере содеянным. Нет уж, на этот раз он не позволит. Он заставил себя улыбнуться. Может, всё дело в том, что он перепил, вот и сомневается.

Бруно зашел в бар и у знакомого бармена купил «пятую»,[4] заполнил свою фляжку, а остальное попросил перелить в подходящую пустую бутылку. Пустой бутылки бармен не нашел.

В Лэйми Бруно шел на станцию, неся в руке лишь полупустую бутылку в бумажном пакете — и никакого оружия. Он еще ничего не придумал, то и дело напоминал он себе, но хорошее планирование не всегда обещает удачу в убийстве. Свидетельством этого…

— Эй, Чарли! Куда едешь?

Это был Уилсон с целой бандой приятелей. Бруно ничего не оставалось делать, как идти навстречу им, через силу кивая им головой. Они, должно быть, только что с поезда, подумал он. Выглядели они усталыми и даже измотанными.

— Где ты был два дня? — спросил Бруно Уилсона.

— В Лас-Вегасе. Так и не понял, был я там или нет, а то тебя бы спросил. Познакомься с Джо Хановером. Я тебе говорил про Джо.

— Привет, Джо.

— Чего это ты в миноре? — спросил Уилсон, дружески толкнув Чарли.

— Ой, Чарли от вчерашнего не отошел! — воскликнула одна из девиц, да так, что ее голос отдался в ушах Бруно велосипедным звонком.

— Вот это встреча — Чарли Ханговер[5] и Джо Хановер! — сказал Джо и затрясся от смеха.

— Хо-хо-хо! — поддержал его Бруно, убрав руку от девушки с цветочным венком на шее. — Вот, черт, мне надо садиться на этот поезд. — Он указал на ожидающий отправки поезд.

— А ты-то куда? — спросил Уилсон и нахмурился, так что сошлись его черные брови.

— Да надо было увидеть кое-кого в Талсе, — буркнул Бруно и тут же понял, что перепутал времена: ведь ему надо было сейчас отъезжать. В отчаянии ему захотелось взвыть и с кулаками кинуться на грязную красную рубашку Уилсона.

— А-а, Талса, — произнес Уилсон и сделал размашистое движение рукой, словно стирал мел с доски.

Медленно, пытаясь выдавить из себя улыбку, Бруно ответил аналогичным движением, потом развернулся и пошел, думая, что те потащатся за ним, но этого не случилось. У поезда он оглянулся и увидел, что вся компания вкатывается с солнца в темноту под крышей вокзала. Он нахмурился, глядя на них, потому что их появление придало заговорщический характер его затее. Уж не заподозрили ли они что-нибудь? Небось, шушукаются там сейчас по поводу него. Как ни в чем не бывало он поднялся в вагон и пошел искать свое место.

После того как он немного подремал и проснулся, мир показался ему изменившимся. Поезд шел гладко, За окном голубели горы, темно-зеленые долины были полны теней, сверху серело небо. Вагон с кондиционером и холодные цвета за окном действовали освежающе, как ледник. Бруно почувствовал аппетит. В вагоне-ресторане он съел вкусный обед из рубленого барашка, картофеля-фри и салата, а также персикового пирога, всё это под пару виски с содой, и отправился на свое место, чувствуя себя, как миллион долларов.

Чувство цели, странное и сладкое для него, потащило его в свою струю, и сопротивляться было бесполезно. Даже просто глядя в окошко, он чувствовал новую координацию ума и зрения. Он начал осознавать, что собирается делать: он находится на пути к убийству, которое не только было его многолетним желанием, но и принесет пользу другу. Бруно чувствовал себя счастливым, когда делал добро друзьям. А его жертва заслуживает своей судьбы. А сколько он еще хороших ребят спасет от одного знакомства с ней! Осознание собственной важности захватывало дух, и в течение долгого времени он чувствовал себя пьяным от счастья. Его энергия, которую он раньше растрачивал, сейчас изливалась из него, как вышедшая из берегов на равнину река, и, похоже, собралась в единый вихрь, который мчится к Меткалфу, как этот стремительный поезд. Он сидел на краю кресла и думал о том, что хорошо бы здесь опять находился Гай. Но Гай попытался бы остановить его, это точно. Гаю не понять, как ему хочется совершить это и как это просто. Господи, пусть он поймет, какая от этого польза! Бруно нетерпеливо ударил своим гладким и жестким кулаком в ладонь, желая подогнать поезд. Каждый мускул его тела напрягся и дрожал.

Он достал листок на Мириам, положил его не пустое место напротив и принялся внимательно изучать его. «Мириам Джойс Хейнз, около двадцати двух, — гласила четкая запись от руки, сделанная чернилами, поскольку это была у него третья копия. — Довольно симпатичная. Рыжая. Слегка пышная, не очень высокая. Беременна с месяц. Шумный, общительный типаж. Возможно, броско одета. Могут быть короткие вьющиеся волосы, может быть перманент». Не слишком много, но это всё, что он смог добыть. Хорошо хоть, что у нее рыжие волосы. Интересно, сумеет он сделать это сегодня вечером? Это зависит от того, сможет ли он ее сразу же отыскать. Ему, возможно, придется переворошить список всех Джойс и Хейнз. Живет она, скорее всего, со своей семьей. Если он увидит ее, то наверняка узнает. Сучка! Он уже возненавидел ее. Он думал о мгновении, когда увидит ее и узнает, и его ноги сами в предвкушении действия подняли его. Люди ходили туда и сюда по проходу, но Бруно не отрывал глаз от листка.

«Она ждет ребенка», — услышал он голос Гая. Потаскушка! Такие женщины выводили его из себя, делали его больным — как любовницы отца, превращавшие все его школьные праздники и каникулы в кошмары, потому что он не знал, то ли это известно матери и она просто притворяется счастливой, то ли ей вообще ничего не известно. Бруно восстановил все слова, какие вспомнил, из разговоров с Гаем в поезде. При этом он живо представил Гая рядом с собой. Да, Гай — это самый достойный из всех парней, которых он встречал. Он заслужил работу в Палм-Биче и достоин сохранить ее. Бруно хотел, чтобы он смог сказать Гаю, что работа останется за ним.

Когда Бруно наконец положил листок в карман и откинулся на спинку, удобно положив ногу на ногу и сложив руки на колене, со стороны можно было бы подумать, что это едет молодой человек с характером и ответственный за свои поступки, возможно с многообещающим будущим. Он, конечно, не тянул на человека с безукоризненным здоровьем, но на его лице были написаны уравновешенность и внутреннее довольство, какие можно прочесть на редких лицах, а на лице Бруно — никогда прежде. В жизни он шел по бездорожью, его поиски не имели направления, а находки, как оказывалось, — смысла. Бывали кризисы, но он любил кризисы и порой сам создавал их между своими знакомыми и между отцом и матерью. Однако сам он своевременно делал шаг в сторону, чтобы эти кризисы протекали без его участия. Это, а также тот факт, что он находил невозможным посочувствовать, даже если это была его мать, обиженная отцом, приводили его мать к мысли, что его роль жестока, а отец и многие другие люди находили его бессердечным. А вот надуманная холодность малознакомого человека или приятеля, который в ответ на его телефонный звонок не имел возможности или не желал разделить с ним вечер, могли погрузить его в мрачное состояние и задумчивую меланхолию. Но это знала одна лишь его мать. От кризисов он уходил еще и потому, что находил удовольствие в лишении себя волнений и восторгов. Он так изголодался по смыслу жизни и по аморфному желанию совершить действие, которое дало бы наполнение этому смыслу, что стал лелеять свои горести и неудачи, как поступают некоторые после неоднократных неудач в любви. Он был не в состоянии почувствовать вкус сладости осуществленного желания. Приключение с выраженной направленностью и надеждой с самого начала расхолаживали его… Но у него хватало энергии прожить следующий новый день. Смерти он не боялся вообще. Она была для него еще одним неизведанным приключением. Если есть опасное дело — тем лучше. Самое-самое было у него в тот раз, когда он с завязанными глазами гнал по прямой с педалью газа, выжатой до пола. Он не услышал пистолетного выстрела друзей, что означало сигнал к остановке, потому что лежал в кювете без сознания и с переломом бедра. Иногда его одолевала такая смертная скука, что он обдумывал и столь драматический финал, как самоубийство. Он никогда не задумывался над тем, что безбоязненная встреча со смертью может считаться молодечеством, что его отношение к смерти сродни отрешенности индийских свами,[6] что самоубийство это частный случай реакции угнетенной нервной системы. У Бруно эта система всегда была угнетенной. Ему даже стыдно было подумывать о самоубийстве, потому что это было слишком просто и тривиально.