Александр Кабаков - Старик и ангел Страница 13

Впрочем, когда жена попросила на поездку, дал сразу же и с запасом, прямо все доллары, которые еще не обменял после возвращения из Массачусетского технологического. Пусть съездит, в конце концов, и ей должно что-то достаться.

А собака Белка — названная так не в честь покорительницы космоса, а по масти, дочка тех «болонок», которые когда-то, бесцеремонно стуча когтями, входили по ночам в супружескую спальню молодых Кузнецовых, — собака оставалась на попечении Сергея Григорьевича, что существенно стесняло его свободу. Но собаку он любил, гулял с нею вовремя и кормил отбивными из кулинарии и неведомо откуда появившимся импортным собачьим кормом с каким-то двусмысленным названием.

Так началось то, что через десять быстро прошедших лет кончилось всем описанным выше:

приездом скорой в большую пустую — бедная Белка давно померла — квартиру, где лежал в постели одинокий старик,

госпитализацией его в Пятой градской больнице, в кардиологической реанимации

и его воспоминаниями о миновавшей жизни, которым он предавался в полусне.

…Ольга провела во Франции два месяца, вернулась, уволилась из своего уже полностью заглохшего института и сразу же нашла себе странное занятие — из тех, которые недавно появились: сводила людей по объявлениям в газетах. Например, один хочет продать платяной шкаф из югославского спального гарнитура, в хорошем состоянии, а другой ищет шкаф платяной, импортный, недорого — надо обнаружить их объявления, позвонить обоим и получить свои три процента с суммы сделки — по полтора с каждого. Аккуратность многолетней лаборантки и привычка к систематической работе младшего научного обеспечили ей успех в новой профессии, а надобность в таком посреднике не иссякала по крайней мере лет пять-семь, пока люди не думали о покупках в магазинах, ставших одновременно шикарными и недоступными, а предавались почти натуральному обмену…

Странная эта, какая-то анекдотическая работа приносила Ольге — кто бы подумал! — устойчивый и вполне приличный доход. Потом она стала заниматься квартирами, продажами и покупками, называла себя риелтором… Через полгода она опять поехала к дядьке, но уже на свои, поставив только мужа в известность — «я уезжаю к дяде Васе, месяца на два или три». И подарки повезла приличные — икру настоящую, водку возрожденную «Смирновскую», несколько икон из антикварного — на свой страх и риск, авось таможня не все увидит…

Вернулась через три месяца, а еще через полгода поехала снова…

Между второй ее французской поездкой и третьей в одночасье померли Георгий Алексеевич и Варвара Артемьевна. Сначала старика хватил инсульт, да сразу такой, что только два дня пролежал без движения и речи — и отмучился. А спустя сорок дней Варвара Артемьевна вернулась с кладбища, пошла на кухню накапать валокордина, да что-то задержалась… Хватились — а она лежит там между плитой и столом на боку, будто спит.

Ольга похоронила родителей и вскоре в очередной раз собралась во Францию. Сергей Григорьевич повез ее в Шереметьево — тогда он еще ездил за рулем, но через год, после нескольких внезапных обмороков, бросил, боялся, что разобьется сам да кого-нибудь еще на дороге убьет, и старенькая «трешка» BMW, на которую он уже лет пять, как сменил свою «Волгу», до дыр доржавела во дворе…

Только в аэропорту Кузнецов сообразил, что на этот раз жена уезжает с небывало большим багажом. Были три неподъемных сумки из клетчатой клеенки, вроде тех, с которыми мотаются челноки, — наверняка пришлось платить за перевес, но этого он уже не видел. Пока стояли в очереди к таможенной стойке, дальше которой провожающих не пускают, Сергей Григорьевич поинтересовался, зачем Ольга Георгиевна столько набрала с собой поклажи и что в сумках — икры и икон пятьдесят килограммов? Или там запас копченой колбасы и консервов, как ездили раньше? Во Франции, говорят, перебои со снабжением… Он бывал иногда беспричинно язвителен. Глядя в сторону, Ольга ответила тихой скороговоркой, поскольку в очереди народ стоял тесно и любой разговор был бы слышен посторонним.

— Это мои вещи на все сезоны, — сказала она, и вдруг рот ее повело на сторону, а из глаз тихо поползли слезы, мелкие, но лицо сразу стало совершенно мокрым, и она попыталась укрыть его за поднятым воротником плаща. Кузнецов тут подумал, что она неплохо оделась за эти поездки, непонятно только, на какие деньги…

— Я останусь там, — продолжала она шептать, яростно вытирая лицо углом косынки, перед выходом кокетливо повязанной вокруг шеи. — Дядя Вася завещал мне свой дом, но просит побыть с ним, пока он жив. Он уже плох, не служит… Ты же никогда им не интересовался…

Кузнецов молчал, совершенно оглушенный этим шепотом.

— Он написал мне доверенность на свои счета, это фамильные средства, которых он почти не трогал, там большие проценты наросли, — в шепоте ее слышалась не связанная прямо со словами такая ненависть к нему, что Кузнецов совсем растерялся и никак не мог ответить ей хоть что-нибудь. А она закончила уже почти шипением: — Так что я теперь вполне обеспеченный человек. И мне не придется выпрашивать у тебя каждую копейку, ты ведь щедрый только со своими бабами…

Наконец Сергей Григорьевич выдавил из себя два слова, не слишком подходящих для этого момента ее мстительного торжества.

— Значит, развод? — спросил он как бы с усмешкой, как бы безразлично и даже вроде издевательски: мол, дядивасины деньги вещь, конечно, хорошая, но не бросишь же ты все, не забудешь ведь двадцать с лишним лет. При этом он очень удивился бы, если б ему сказали, что он-то прошедшие годы не то что забыл, но никогда и не помнил, забывал мгновенно. Впрочем, может, и не удивился бы и сам об этом подумал бы через минуту, но тут Кузнецов услышал такое, что всякое чувство справедливости в нем умерло, не родившись. Так всегда бывает в настоящих серьезных ссорах близких людей…

Она обернулась уже от самой стойки таможенника, под которую в это время въезжали на просвечивание ее постыдные сумки.

— Как бы не так! — сказала она довольно громко, так что многие из очереди посмотрели на пожилую даму с интересом и стали искать глазами того, к кому она обращалась. — Оставить тебе квартиру, которая теперь стоит таких денег! Я буду приезжать без предупреждения, понял? И если застану бабу — смотри, я буду защищаться от охотниц за наследством!

Последнюю фразу она уже почти прокричала на ходу, изогнувшись всем телом и волоча свой багаж к регистрации.

Кузнецов, отворачиваясь от взглядов очереди, слышавшей все, почти побежал из зала вылета, так что раздвижные стеклянные двери еле успели разъехаться.

Ольга не писала и не звонила никогда. Он, найдя среди записей покойной тещи французский номер, в первые годы пытался звонить сам — трубку снимала неизменно она, отвечала по-французски, услышав же его осторожный вопрос «ну, как ты там?», реагировала постоянной неприязненной остротой «ничем не могу порадовать — хорошо» — и отключалась.

Примерно раз в полгода она приезжала — вероятно, были какие-то проблемы с обновлением визы. О прибытии беглой жены Кузнецов узнавал, вернувшись из института домой, как только входил в прихожую. Под вешалкой стояли элегантные и явно дорогие «багажи», как на французский манер называла Ольга чемоданы, клетчатые сумки уже нельзя было представить. А из комнаты стариков Шаповаловых, где Ольга теперь обосновалась и которую запирала на врезанный в один из первых приездов замок, доносился ее голос — она непрерывно с кем-то говорила по телефо-ну то по-русски, то по-французски. Говорила часами, пользуясь исключительно мобильным, — при ее серьезном отношении к деньгам это могло означать, что она действительно стала «обеспеченным человеком».

С Сергеем Григорьевичем вела себя спокойно, сдержанно, на прямые оскорбления, как когда-то в Шереметьеве, не переходила, но могла вдруг потребовать, чтобы Кузнецов написал завещание на свою половину приватизированной квартиры, — и никакие доводы относительно того, что она унаследует всю квартиру и без всяких завещаний, не принимала. В результате Сергей Григорьевич был вынужден однажды в самую июльскую жару сидеть в очереди к нотариусу — хорошо хоть, что она заказала такси в оба конца. Однако оплатить нотариуса предложила Сергею Григорьевичу, что серьезно подорвало его финансы — ни с какими лекциями по берлинам и туринам он уже не ездил, а по профессорской зарплате нотариус нанес ощутимый удар. Но Кузнецов, один раз когда-то испытав из-за своих похождений чувство вины перед женою, уже избавиться от него не мог и был покорен ей абсолютно.

В следующий приезд Ольга сообщила, что дядя Вася умер, и она его похоронила на знаменитом кладбище Сент-Женевьев де Буа, где лежат аристократы и знаменитости всех эмиграций, в том числе Бунин, Тарковский и Галич. Устроить это было непросто, кладбище уже закрыто, но ей удалось. «Когда она успела стать такой пробивной?» — подумал Сергей Григорьевич без особого интереса…