Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2011) Страница 13

*     *

 *

собиратель солнечной пыли

дождевых облаков и луж

ты ли это в лакричной были

где орленком раздавлен уж

пыль на полках бумаги тише

но обложки клеймит ягдташ

имя возраст отряд запишет

твой химический карандаш

ты слюнявишь его и губы

станут синими как зимой

в чемодан из рогожи грубой

гардероб умещаешь свой

ждешь автобуса на балконе

и какие-то полчаса

вертишь умный прибор маркони

где витийствуют голоса

Ода картошке

снежная крошка

булыжная мостовая

москвокартошка

с обручем как живая

кто рисовал тебя на упаковке блестящей

с ломтиком солнца масляным и хрустящим

брошенный сейнер

серые новостройки

строго на север

спят головами койки

синие ели кровью горят рубины

как твое имя лена скажи марина

гулкое небо

голубь с немым вопросом

ты моя небыль

выпущенная колоссом

миф шелестящий десять копеек старых

может тамара пусть лучше будет ларой

шум перестроечный

снег поднимают кони

в масле подсолнечном

прятать в карман ладони

всё что останется вечно-синие ели

имя посланниц молочные зубы съели

Как я уволил друга

СЕРГЕЙ ШАРГУНОВ

*

КАК Я УВОЛИЛ ДРУГА

Шаргунов Сергей Александрович родился в 1980 году. Выпускник МГУ. Автор книг прозы. В “Новом мире” печатается с 2000 года. Живет в Москве.

Рассказы

Болбасы

В моем детстве дядя Коля приезжал раз в полгода. Вид он имел одновременно добродушный и внушительный. Он работал начальником цеха на металлургическом заводе в уральском городе Орске. Фамилия у Коли была Болбас, ему под стать — мощная и смешная. Это был розоволицый мужик, голубоглазый, курносый блондин с пудовыми кулаками и бочкой живота.

Я запомнил Болбаса в расстегнутой до пупа рубахе, источающего жар. Сидит, весь такой славный, и пальцем роется в большой ноздре. Я смотрю на него во все глаза, как на зверя. Волоски торчат из норы ноздри. Голубые глаза сосредотачиваются на мне, и он улыбается нежно. В дяде Коле было то, что есть в русских природных людях, — обаяние. Он мог ковырять в носу, но одним своим присутствием вызывал аппетит, от него несло потом, но этот запах почему-то уютно успокаивал.

Болбас никогда не приезжал с пустыми руками.

Рыбак, охотник, пчеловод, он привозил то сома, то ногу кабанчика, то увесистый кусок меда. Сома я запомнил отчетливо, ведь они были похожи — дядя Коля и сом.

Завод с раскаленной грохочущей сталью никак не вязался с осоловелым уютным Болбасом. Дядя и впрямь днем выглядел сонливо. Он бодрствовал по ночам: тяжело шел из комнаты на кухню, скрипел шкафами, хлопал дверцей холодильника, гремел сковородками, лил воду, начинал жарку и парку. Он питался ночью, а днем отдыхал, всхрапывая (грозное хрр, жалобное пии), голым пузом кверху. Он будил родителей по ночам, и мама подучила меня будить его днем. Я приносил кошку и бросал немилосердно ему на пузо, или звенел колокольчиком возле уха, или бил об пол массивной пряжкой его ремня. Храп прерывался, дядя вздрагивал всем телом и, охнув, испуганно таращился. Если это была кошка, он, проведя ей по хребту рукой, нащупывал шкирку и сбрасывал. Если замечал меня, спрашивал сипло:

— Малой, чего шумишь? — И дальше проваливался в сон.

Какой он мне дядя?

Коля и мой папа росли вместе. Мать была сестрой моего деда (в девичестве Шаргунова). Всех четверых ее братьев перебило в войне. И ее мужа убило в первые месяцы войны, крестьянского парня, от которого остался младенец и смешная фамилия Болбас, похожая на мужицкое пузо, выросшее у этого младенца спустя многие годы. Вдовая мать Коли приютила мою бабушку, тоже вдову, с тремя детьми, в уральском Еткуле, куда те перебрались из вятской деревни. Колина мать работала продавщицей в магазине, моя бабушка устроилась кастеляншей при гостинице. Она-то

и познакомила Колю с будущей его женой, оренбургской девушкой, остановившейся в той гостинице. Колина местная девчонка не пошла с ним в кино, и моя бабушка подсунула ему свою постоялицу. Они смотрели “Летят журавли”. Он проводил ее до гостиницы и на следующее утро пришел за ней снова. От прежней девочки отвернулся, а в новую так вцепился, что пришлось ей вскоре проститься с Оренбургом, — сыграли свадьбу через месяц после знакомства.

Анна, так звали Колину жену, по профессии швея, темненькая, веселая и простосердечная пышечка, приехала к нам вместе с ним перед тем, как им улететь на Кубу. Мне было семь лет. Из серого промышленного Орска к синему океану страна посылала Колю — строить завод. В Орске оставалась взрослая дочь.

Аня часто вспоминала историю знакомства с Колей. Он с мягкой иро­нией и нежной улыбочкой поддерживал воспоминания. “Как хорошо у нас все начиналось! В кино водил и на обратном пути песни мурлыкал. Все песни наизусть мне споет, какие только есть, пока гуляем. Дотемна гуляли. А как ты у меня первый поцелуй вымаливал? На колени встал! Чего смеешься?

А как умолял за тебя пойти? Говорил: будешь, Анюта, в меду купаться, я все за тебя сам делать буду, живи со мной и радуй, что ты есть такая. Говорил? Правильно, киваешь. А как узнал ты, что я Танюшку жду, так до потолка целый час прыгал, соседи милицию вызвали, думали — драка”.

Каждый вечер и каждое утро в те дни, что Болбасы гостили, повторялось одно и то же: я со всей дури вонзал кулачок дяде Коле в толстый живот, точно бы надеясь выпустить оттуда воздух.

Тетя Аня корила меня встревоженно, но все равно по утрам и вечерам пузо выкатывалось посреди комнаты. Дядя храбрился: “Давай, тузи! Думаешь, боюсь? Это у меня не жир, это пресс!” Я медлил, он, равнодушно позевывая, бормотал: “Ну давай, убивай, не томи”, — и хныкал вроде бы в шутку, а я, отвернувшись или заговорив о постороннем, вдруг с размаху бил.

Болбас морщился.

— Живой? — спрашивала жена обеспокоенно.

— В порядке.

— Правильно Сережа делает: давно пора худеть, на кого похож!

— Я в молодости крест на кольцах держал. — Посмеиваясь, он оглаживал брюхо, лицо прояснялось: детская экзекуция была пройдена.

Он вообще говорил негромко, посмеиваясь. Зачем повышать голос, когда есть большущее тело?

— Дядя Коля, а как на заводе? — спросил я.

— Нормально. Хочешь на завод?

— Ага.

— Так сразу туда и не зайдешь. — И он начал излагать в своей неторопливой, чуть насмешливой манере: — Подготовка нужна. Вот космонавтов к полету готовят, так и к заводу надо готовиться. В драках побывать стенка на стенку, на крыше поезда прокатиться, в лесу медведя встретить и убежать целехоньким. Что еще? — Сложил губы и слегка подул как-то и пренебрежительно и деликатно, точно на пушинку. — Ну и знать, как

с техникой обращаются.

— А ты все это видел?

— Испытал. Ты папашу своего расспроси. Он ведь тоже у тебя заводчанин. После Суворовского училища на заводе сталь лил. Это потом стихи стал печатать и в Москву перебрался.

— А ты завод любишь?

— Нормально. Трудно, но я без работы не могу. Ребята меня любят.

— Роботы?

— Ребята. Товарищи мои. Народу много. Жарища, духота. Грохот. Искры летят. Я и говорю тебе: сызмальства надо к такому готовиться. У меня друг зазевался, и ему руку оттяпало.

— Как это — оттяпало?

— По плечо, — невозмутимо сказал Болбас и колыхнул здоровенным плечом. — В Крым путевку дали, а толку-то. Новая не вырастет.

Надо же было так случиться, что в тот день после этого разговора я поехал с тетей Аней на рынок на троллейбусе, сидел у входа, вертелся, махал руками, и распахнувшейся дверцей мне прихлопнуло правую кисть. Больно прижало. Не вырвешься. Может быть, это было воздаянием за кулак, таранивший родственное брюхо?

Тетя Аня запричитала, бросилась к кабине, двери сомкнулись, забранились входящие и выходящие, но рука была освобождена.