Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2004) Страница 13

…И вот — почти через двадцать лет после того хуторского лета — я сижу перед иммиграционным чиновником некой третьей страны. Страна мне чужая. А я чужая стране. И иммиграционный чиновник меня мордует.

Нет, он меня не бьет, упаси Бог. Наоборот, он убийственно вежлив. Но он мне чужой. А я чужая ему. И от этого так больно, от этого мне так нестерпимо больно, что лучше бы он меня бил.

А я сижу и понимаю: вот сейчас, вот именно сейчас и начинает разворачиваться та самая пьеса, которую я, сама того не зная, репетировала на хуторе К. И я не знаю, какой у этой пьесы конец.

Я сижу и мысленно говорю чиновнику: мордуй. Правильно делаешь! Потому что ты и есть маленькая, но отлично отлаженная и действенная клетка иммунной системы, которая защищает страну от чужеродных, несовместимых с ней элементов. Ведь что происходит, если организму навязать чужую ткань? Он непременно будет ее отторгать, отстаивая свою цельность, свою природу, свою собственную программу жизни. А чтобы организм не отторгал чужеродные ткани — экспериментаторы от властей предержащих искусственно ослабляют его иммунитет. В результате — этот организм страны гибнет именно от своей же ослабленности. Его добивают присоединившиеся болезни, которым он сопротивляться уже не в силах.

Да-да, думаю я, с отрадой глядя на неумолимого иммиграционного чиновника, с отрадой, возможно, не вполне обычной для человека, попавшего в положение парии, — ты, боевая клетка защитной системы, — ты все правильно делаешь!

…Чтобы не уродовать, не увечить мир, в который входишь, надо с ним хоть в какой-то мере сродниться. Хоть в какой-то. А коль особь, в силу своей заскорузлости, это сделать не может — крайне важно хотя бы не вносить в существующий мир разруху. Потому что, когда припрет нужда от заскорузлых бежать, а она припрет обязательно, — бежать хоть ненадолго, дабы, назовем это так, краем легких глотнуть чистого воздуха, — бежать будет некуда. И вот… Как бы это политкорректней выразиться… Если ему, заскорузлому пришлецу, не по зубам язык другого мира, не по мозгу его законность, не по нутру традиции, если он (как дворняга — ржавые консервные банки) повсюду тащит за собой на облезлом хвосте свои фирменные сувениры, а именно: “избыток души” (довольно спорный) и бесспорный недостаток гигиены, достоинства, деликатности, — ему, бедолаге, дабы не учинять в чужом доме разруху, следует по крайней мере не мочиться мимо унитаза. (В окончании фразы я вольно цитирую классика. Кстати сказать, русского.)

Мне всегда были понятны эти простые вещи. Поэтому прости меня, если можешь, моя Прибалтика. “Моя” — не по праву конквистадора. Моя — по праву — ни на что не посягающему праву — пожизненной любви.

Любви самой сильной: неразделенной.

Вот и не удалось мне на этом закончить мою историю. Потому что у нее оказалось продолжение. Как и у жизни!

И продолжилась эта история на острове Готланд, а где же еще такое могло случиться?

Остров Готланд, шведская земля, лежащая в самом центре Балтики, является, скорее всего, сердцем этого моря. Я думаю также, что лазурная целестия над этим бесценным ломтиком суши есть результат прямого вмешательства Бога: всякий раз, когда Создатель решает развести облака над Готландом, Он не перепоручает это ангелам и архангелам, а разводит их Сам, сугубо Своими благодеянными дланями.

На этом острове, чувствуя себя дома, гостят разноязыкие производители книг — в основном из стран, окружающих Балтику. Их приглашает Международный Центр писателей и переводчиков.

И вот через четверть века после моего хуторского опыта, после того, как я уже объездила множество стран и даже побывала на другой стороне Земли, мне наконец посчастливилось — в самом начале нового тысячелетия — попасть на этот волшебный остров.

Среди прочих гостей Центра, одновременно со мной, там была известная и талантливая эстонская поэтесса. Миловидная женщина моего возраста. И мы говорили друг с другом, конечно, по-английски. А на каком еще языке мы должны были говорить? Там все говорят по-английски.

Хотя конкретно с ней, этой поэтессой, я много не общалась. Так, бытовые фразы на общей кухне. Good appetite! Such a wonderful weather today, isn’t it? Oh, yes!.. I’ve got up early today, the sea was beau-u-utiful! Yes, it was really beautiful!.. Do we have some more sugar in here? Haven’t you seen it?.. Oh, many thanks!.. Ну и так далее. Все в том же духе.

И вот в один прекрасный день — прекрасный буквально! — выхожу я на кухню, вижу эту прелестную белокурую женщину и уже открываю рот, чтобы сказать: good morning, such a wonderful weather… Но она, жаря на сковородке какую-то громкую и безостановочную стрельбу, вдруг меня прерывает:

— Марина, я уже давно хотела тебе что-то сказать.

Произносится это по-русски.

Эффект для меня таков, как если бы то же самое сказал вон тот красивый цветок — в кадке, на подоконнике.

Добавим сюда это очаровательное, разящее мое сердце — “что-тто сказатть”.

А она накрывает сковородку, прибавляет огня и, пытаясь перекричать стрельбу, продолжает:

— Там наверху, в библиотеке, я нашла твои книги!..

Я ничего не нахожу лучше, чем сказать:

— Oh, really?..

Поскольку что-то, я не знаю что, все еще не позволяет мне откликнуться ей на русском.

А она заканчивает:

— …и я их читаю. И, знаешь, мне очень нравится, как ты пишешь. Ты здорово пишешь, Марина!

И вот этот факт… Нет, не то, что она похвалила мои книги… А то, что она сделала это на русском…

Ведь никто же ее не заставлял, правда?!

Ее же не заставлял никто!!

И ответ на этот загадочный вопрос так огромен — и вместе с тем он так прост и, кстати, доступен абсолютно всем — вот как это небо над нами.

А я уже бегу к морю. Я бегу к Балтике, которая у берегов Готланда не такая, как возле Питера, — не та, привычная, уютно-седая, как моя бабушка, — она неожиданно другая, многообразная — потому что не может не быть многообразным то, что живо.

Вот она, новая для меня Балтика: несмотря на зиму, ярко-синяя до самого горизонта — с широкой, воланами, каймой волн — кружевной, словно для бального танца, зеленой каймой — виноградной, крыжовниковой, яблочной… Такой вот планетарный биколор!

А я смотрю на эти волны и думаю: мне надо обязательно рассказать кому-то всю эту историю… Мне необходимо, мне позарез надо это сделать!

И я рада, что такой случай представился.

Шаровое жнивьё

Казарин Юрий Викторович родился в 1955 году, окончил Уральский университет. Стихи печатались в отечественных и зарубежных журналах, выходили отдельными сборниками. Живет в Екатеринбурге.

                           *      *

                               *

Расплетаются в небе корзины

облетающих рощ и обид.

Трепеща синевой, у осины

средиземное сердце болит.

Листопад, мельтешение мира,

и судьба у подлеска — моя:

коммунальная в дырах квартира,

хоровой мавзолей муравья.

Пропадаю один, пропадаю —

припадаю буханкой к ножу:

то ли с дымом костра улетаю,

то ли в землю с золой ухожу…

                           *      *

                               *

В ноябре убывание дрожи

и пластунский мороз на слуху,

и растения в скифской одёже

на игольчатом рыбьем меху.

Берег озера ширится в брег,

и волна широка без утруски —

с переходом из сырости в снег

в переводе с озноба на русский.

И душа обмирает. И стонет

узкий воздух с белками беды.

Хоботок промерзания тронет

роговицу открытой воды.

Только пристальный свет с верхотуры

пробирает до самых костей,

набивая кирпичные шкуры

первым хворостом жарких вестей.

Печку топит Овидий, изюму

пожует — и живет молодым,

возводя как последнюю думу

вавилонский незыблемый дым.

                           *      *

                               *

Слышится влажное посуху –

мимо окна твоего.