Малькольм Брэдбери - Обменные курсы Страница 13

– Да, думаю, это всё, – говорит она. – Главное – здравый смысл. Не меняйте валюту, не спите с мальчиками, не высказывайтесь о политике, не ведите личных разговоров в спальнях или в общественных местах, не вывозите документов, завешивайте зеркало полотенцем. И осторожнее с женщинами. Думаю, вы поняли.

– Да, – отвечает Петворт. – Остерегаться всего чужеродного.

– Вот именно, – говорит дама. – И еще одно. Мы попросим вас по возвращении составить короткий отчет. Чисто по научной стороне, состояние университетов и всё такое. Разумеется, там ничего не записывайте, держите всё в голове, набросаете, когда приедете в… Бредфорд, если не ошибаюсь?

– Бредфорд, – кивает Петворт.

– Хорошо. – Дама встает и ведет его к двери полутемного кабинета. – Желаю приятно провести время. И дайте нам знать, когда вернетесь благополучно.

– Хорошо, – отвечает Петворт. – Если вернусь.

– Конечно, вернетесь, – произносит дама. – Незабываемые впечатления. Джорджина, наш гость уходит.

– До свидания, – говорит секретарша, забирая со стола папку. – Простите за кофе.

С лицом несколько серым, под стать погоде за окном, Петворт в мокром плаще выходит из темного кабинета и шагает по коридору к лифту. Кабина открыта, на дальней стене табличка предупреждает, что вместимость лифта не более шести человек. Десять смеющихся японцев с синими дорожными сумками через плечо и фотоаппаратами на груди энергично машут, чтобы он заходил. Петворт входит в кабину, японцы принимаются жать на все кнопки разом, лифт взмывает вверх, ухает вниз, потом останавливается на всех этажах, пока не добирается до первого. Петворт, сжимая «Краткие советы британским бизнесменам», выходит на празднично украшенную, мокрую Дэвис-стрит и мимо газетчика, рекламирующего забастовку в мертвый политический сезон, идет забрать визу, билеты, подумать о будущем. И вот в результате всех этих действий или бездействия он стоит теперь в пыльном зале аэропорта «Слака», прислонясь к колонне у двери с надписью «НОЙ ВА», в толпе, а часы на стене отщелкивают время.

Да, время идет: тридцать минут, как он вышел в зал, тридцать минут, как ничего не происходит. На портфеле у его ног по-прежнему висит бордово-малиновая бирка, стерильный знак, незначащее значение; толпа колышется, лица возникают и пропадают. Остальные пассажиры рейса 155, мужчины в костюмах и старушки, давно прошли в дверь с надписью «НОЙ ВА», их давно обняли и расцеловали, одарили цветами и смехом, вывели из толпы, на улицу, в жизнь. Только с Петвортом ничего подобного не происходит: ни один встречающий его не встречает, ни один сопровождающий не сопровождает. Снаружи, за пыльным стеклом, красное солнце клонится к западу, голубые автобусы почти все уехали; в наступивших сумерках золотая луковка из золотой становится черной. Лицо Петворта тоже больше не сияет; уверенность, с которой он вошел в зал, потухла, сменившись сомнением и даже некоторым страхом. Всё, конечно, уладится, за этим делом стоит организация. Если машинистка, печатавшая письмо на ломаном английском, не ошиблась, если даты верны, а слакский календарь совпадает с британским, и если те, к кому он едет, ничего не перепутали, то сейчас он переходит с попечения Дэвис-стрит на попечение Сталинградсимуту, из закрытой папки Британского Совета в открытую папку Минъстрата культури комитетьиіі.

С другой стороны, что-то могло сбиться. Кто-то мог решить, что рейс отменили из-за забастовки в Хитроу; кроме того, самолет приземлился с двухчасовым опозданием, и еще час заняли таможенные процедуры. Более того, если хорошенько подумать – а Петворт уже успел хорошенько подумать, – в слепо отпечатанном письме не сказано, где, как и кто должен его встретить. Поводов для недоразумений много, а недоразумения случаются, даже когда поездку организует Британский Совет.

Часы тикают, он здесь уже сорок минут, вокруг – пыль, гам, толпа. Аэропорты по всему миру примерно одинаковы, когда, как это обычно бывает, проходишь через них быстрым шагом. Однако чем больше времени там проводишь, тем заметнее различия. Так, в аэропорту Амстердама есть магазинчик бриллиантовых украшений, во Франкфурте – секс-шоп доктора Мюллера: и там, и там можно в последнюю минуту купить подарок для любимой. Другие аэропорты тоже предлагают бесчисленное множество развлечений: бары и банки, радио– и спортмагазины, кабинки для чистки обуви, заведения быстрого питания, сувенирные и книжные прилавки. По сравнению с ними аэропорт «Слака» – сама простота. Услуги минимальны. В одном конце, под часами, отщелкивающими время, расположился киоск под вывеской «Литті». Там выставлены ручки, несколько открыток и газета «Пьртьііі Популятііі». В центре стойка, за которой, под табличкой «КОСМОПЛОТ», девушка в синей форме заполняет какую-то ведомость. В дальнем конце еще одна стойка – над ней красуются табличка «АВИС» и плакатик с надписью по-английски: «Мы стараемся сильнее», но там никого нет.

Больше ничего. Нет, например, телефона-автомата, из которого Петворт, будь у него деньги, мог бы позвонить в Минъстрати культури комитетьиіі на Сталинградсимуту и сообщить о своем приезде. Впрочем, проку от этого всё равно скорее всего не было бы: как сообщают «Краткие советы британским бизнесменам», банки, учреждения и государственные торговые предприятия закрыты по субботам и воскресеньям, а сегодня именно такой день. Деньги поменять негде – не видно ни банка, ни государственного обменного пункта; впрочем, сегодня воскресенье, и они тоже наверняка не работают. Без денег нельзя доехать на автобусе до представительства «Космоплота» в городе (регистрация не производится, но не исключено, что именно там дожидается встречающее лицо) или на такси до Сталинградсимуту, где, возможно, удалось бы найти вахтера, который, возможно, разыскал бы встречающего, или уж, на худой конец, посидеть на ступеньках. Нет окошка с надписью «Информация» или хотя бы «Справки». Другой человек уже давно бы что-нибудь сделал: разозлился, предпринял шаги, обменял бы обратный билет и сегодня же улетел в Лондон (если сегодня есть рейс) или даже прошел бы назад через дверь с табличкой «НОЙ ВА» и попросил о помощи. Однако Петворт, человек по-своему упорный, знает, какая история ему уготована, и готов ждать; не захватывающий роман о границах и КПП, шпионах и тюрьмах, избиениях и предательствах, а простая, в меру его талантов, повесть о маленьких отелях и больших аудиториях, о гостиных, где седые профессора говорят о непонятных реформах образования, которые и понимать-то незачем, поскольку через год всё снова переменится, а умненькие аспирантки обсуждают свои скучнейшие диссертации, и где на вечеринке сам Петворт, с бокалом в руке, может весело болтать на взаимно интересные темы: про закон бутерброда и золотое правило, про синицу в руках и камень за пазухой – короче, повесть обыденной жизни.

Поэтому он ждет уже пятьдесят минут, не видя впереди ни встречающего, ни принимающего, ни денег, ни города, ни гостиницы, ни еды, ни постели, ни лекций, ни профессоров, ни, в каком-то смысле, будущего. Из двери с надписью «НОЙ ВА» выплескивается новый поток пассажиров: мужчины в темных парадных костюмах, женщины в темных парадных платьях, семьи по шесть-семь человек и целая футбольная команда в синих фуфайках. Петворт оборачивается взглянуть на них, а когда поворачивается назад, то видит перед собой маленького небритого человека в грязных черных штанах с подтяжками навыпуск, серой рубашке и джинсовой кепке. Человек криво улыбается и с легким поклоном говорит: «Лев Ак». Петворту кажется, что Лев Ак – странный посланец, но вестники являются в разных обличиях, и это – пролетарская страна.

– Петворт, – говорит Петворт, протягивая руку. Человек вместо рукопожатия мотает головой.

– В Слаку едем? Левак, частный такси. Беру долер, инглиш фунт, очень хороший курс.

– Ясно, – говорит Петворт. Искушение велико: вот он, способ выжить.

– Хотите частный квартир? – спрашивает человек. – Очень дешево, долер всего, фунт.

Искушение растет, но валютные спекуляции – сурово караемое государственное преступление.

– Нет, спасибо, – отвечает Петворт, не двигаясь с места.

– О'кей. – Человек, словно по волшебству, растворяется в толпе. Надежда поманила и растаяла. Петворт огорченно прислоняется к деревянной колонне и смотрит на часы: за то время, что он здесь, они отщелкали уже час.

Видимо, сел еще один самолет, потому что толпа волнуется и напирает. Петворт стоит расставив ноги, чтобы уберечь багаж.

Внезапно в толпе, на некотором расстоянии, образуется просвет – там стоит дама и вопросительно ему улыбается. Дама не слишком молода, на ней длинное черное пальто с искусственным меховым воротником. Петворт слабо улыбается в ответ; дама поправляет прическу, похожую на большой белокурый парик. Она тоже не похожа на посланца, которого Петворт ждет, но вестники являются в странных обличиях, и это другая страна, с другой идеологией. Он поднимает бровь. Дама, улыбаясь чуть шире, устремляется к нему через толпу и при этом распахивает пальто. На ней черное платье с очень глубоким декольте, из которого вываливается пышный бюст. Петворт смотрит ошалело; дама, протискиваясь через толпу, вытягивает губы трубочкой, изображая поцелуй. Петворт уже заподозрил, что это искушение иного рода: проституток в крупных гостиницах и ночных клубах следует избегать любой ценой. Дама подходит и повисает у него на локте: она сильно надушена.