Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел Страница 13

— Думал, помрет усач. Даже испугался. — надев гимнастерку, весело начал рассказывать Цыганок.

— А сам как? — поспешил спросить Петрищев, еще не веря, что этот щупленький солдатик оказался выносливее самого Рыбалко.

— И не спрашивайте, товарищ сержант, все внутренности перемешались. Теперь не пойму, где сердце, а где селезенка — кругом стучит, даже в пятки отдает, — засмеялся Цыганок и похлопал по плечу Волошина: — Понял что-нибудь, Пашенька? Нет? Теперь мне замковым до гроба служить. Скидки на малый рост не будет. Одним словом, артиллерия! Работай банником, разводи станины. Вот так, Пашенька. Придет время, и тебя, Волошин, раскусят. А как же, Пашенька, воинская служба, она, как наждачная бумага, всю ржавчину счищает.

Павел потянулся за лопатой Цыганка и начал молча соскабливать с нее землю. Петрищева это покоробило:

— Товарищ Цыганок, встать! Возьми лопату, надо углубить нишу для боеприпасов, остальным — замаскировать дерном землю.

Углублять пришлось на целый метр. Под конец работы Цыганок с трудом разогнулся: болела спина, на руках мозоли. «Что-то надо придумать, к врачу, что ли. сходить», — глядя на свои ладони, подумал он.

После отбоя в казарме наступила тишина. Цыганку не спалось. Он слышал, как у двери вышагивал дневальный: топ-топ, топ-топ.

У Цыганка гудело и ныло все тело. Раньше, бывало, только он прикоснется к постели, мгновенно смыкались глаза, а нынче нет — сон не приходит и в голову лезут разные мысли.

«Я те покажу, как сушится порох», — пришли на ум слова старшины, и на душе у Цыганка немилосердно заскребли кошки. Он вспомнил солнечную Одессу, вспомнил Тоню, веселых грузчиков — туда бы ему сейчас, туда. Артиллерист из него не получится, не того он калибра.

Топ-топ, топ-топ — будто по голове прошлись. Цыганок сбросил одеяло, ощупью нашел сапоги, достал из кармана брюк спички, папиросы и направился к выходу. Жмурясь от света, он закурил, покашливая.

— С ума сошел! — выхватил Околицын изо рта Цыганка папиросу и швырнул ее в урну. На столе, покрытом серым сукном, Цыганок заметил журнал регистрации солдат и сержантов на прием к врачу. Он слышал от других, как внимателен и добр полковой врач к больным: выслушает, лекарства даст, а то и в санчасть положит.

— Видать, захворал я, Саня, запиши, пусть доктор мне спину поправит. Понимаешь, не разогнусь, будто кто бревном огрел, — попросил Цыганок, рассуждая про себя: «Денек-другой отлежусь, а там, смотришь, и старшина остынет... И чего он ко мне пристал?»

Околицын раскрыл книгу, недоверчиво посмотрел на Цыганка, промолвил:

— Новый врач к нам приехал, академию окончил, ты на прием к нему пойдешь первым.

— Спасибо, Саня, — прошептал Цыганок и, скособочившись, медленно побрел к своей кровати. Лег, закрыл глаза. Опять увидел перед собой Рыбалко. «Я те покажу!» — погрозил старшина пальцем точно так, как там, в поле, возле окопа. «Я же могу надорваться, — вздохнул Цыганок и попробовал мускулы на руках. — Студень... материал не тот», — пытался он убедить себя, потому что теперь опасался: боли в спине могут утихнуть, и врач выставит с позором за дверь. Но угрызение совести быстро прошло, и он уснул, уснул как раз незадолго перед тем, когда по казарме прокатилось повелительное слово:

— Подъе-ем!

Руки сами потянулись к тумбочке, на которой лежало обмундирование, но тут же, словно плети, повисли над полом.

Цыганок спал, свернувшись калачиком; казалось, нет той силы, которая могла бы поднять его сейчас. Казарма наполнилась глухим топотом сапог, короткими командами сержантов, то веселым, то сердитым солдатским говорком. Но все это в один миг, подобно взрыву, отозвалось и затихло...

Рыбалко прошелся вдоль пустых рядов коек. Он всегда так поступал, когда солдаты уходили на физическую зарядку: нужно было осмотреть казарму, проследить, все ли вовремя поднялись, дать задание уборщикам, проверить, как дневальные выполняют свои обязанности. У старшины много дел.

Спящего Цыганка он заметил еще издали, покрутил усы, легонько кашлянул в кулак в надежде, что солдат немедленно поднимется и суматошно начнет одеваться, чтобы догнать ушедших товарищей. Но Цыганок поморщился, что-то пробормотал во сне, перевернулся на спину, захрапел. Его безусая губа чуть-чуть подергивалась, щеки и прямой нос были покрыты бисеринками пота, черные, смолянистые волосы спадали на чистый, без единой морщинки лоб. На смуглой шее ровно пульсировала еле заметная сонная артерия. На какой-то миг Рыбалко вообразил, что он стоит у кровати спящего сына, и невероятная колючая жалость шевельнулась в груди. «До чего же ты еще хлопец! — вздохнул Рыбалко. — Мальчишечка, зоревать бы тебе да зоревать». Рыбалко, будто испугавшись, что кто-то подслушивает его мысли, обернулся: ефрейтор Околицын смотрел на него, чуть наклонив голову к плечу, как это делают люди, чем-то озадаченные.

— Подъем! — в сердцах вскрикнул Рыбалко, вытягиваясь и расправляя грудь. — Вы почему не на физзарядке?

Цыганок вскочил, окинул взглядом опустевшую казарму, беспорядочно лежащие на койках одеяла, заметил, как спрятался за выступ стены Околицын, увидел двух солдат-уборщиков с ведрами и щетками в руках и сразу понял, кто стоит перед ним. Он не испугался, а только досадливо подумал: «Снова ему попался на прицел».

— Заболел я, товарищ старшина. К врачу пойду.

— Негоже солдату хворать. Однако сходи, сходи. Потом доложишь мне лично, какая болезнь у тебя.

— Слушаюсь, доложить лично вам, товарищ старшина, — вытянулся в струнку Цыганок. Плечи солдата еще больше заострились, и весь он показался старшине очень уж слабым, и Рыбалко невольно подумал: «Как же он меня чуть не уморил?.. Такой тщедушный, а бегает шибко».

— Что у вас болит, живот?

— Наоборот, товарищ старшина, спина. От шеи до заднего места — полный прострел...

— Сходи, сходи, — повторил Рыбалко. — А сейчас, если можешь, помоги уборщикам подмести казарму, — добавил он, направляясь в канцелярию командира батареи.

...Обыкновенно записавшиеся на прием к врачу солдаты шли в санитарную часть полка строем под наблюдением или дежурного по казарме, или дневального.

На этот раз больных, кроме Цыганка, не было.

Домик санчасти находился в отдалении, возле каменной ограды, в небольшом скверике. На полпути Цыганок вдруг остановился, сделал несколько приседаний: боли не почувствовал. Его охватил ужас, но он еще надеялся: «Возможно, не так резко двигаюсь». Он начал прыгать, махать руками — никакого прострела: видимо, работа в казарме (он старался, как только мог — вынес мусор, вымыл пол в канцелярии командира батареи, по требованию ефрейтора Околицына протер окна в ленинской комнате) подействовала на него исцеляюще. Однако от этого Цыганку легче не стало: он заколебался — идти к врачу или нет; если возвратиться, не побывав в санчасти, то что он может сказать старшине?.. Рыбалко не тот человек, чтобы не сделать из всей этой истории определенного вывода. «Он же меня при всем честном народе так раскритикует, что потом, пожалуй, целый год будут вспоминать, как Цыганок пытался словчить». Он даже вообразил хитроватые рожицы солдат, особенно Околицына, который представился ему стоящим у стенгазеты и показывающим на карикатуру: видали такого «сачка»! «Санька такой случай не пропустит... Это его хлеб, распишет и изобразит в самом смешном виде», — с грустью заключил Цыганок и, уже не колеблясь, вошел в скверик.

Цыганок на приеме оказался единственным. Его сразу вызвали к старшему врачу. Дроздов, читавший до этого какую-то толстую книгу, встал и вышел из-за стола. Густые брови, нависшие на глаза, и глубокая продольная морщина у переносья делали его лицо мрачным, даже свирепым. У Цыганка что-то оборвалось в груди: «Выгонит сейчас, ей-богу, выгонит».

— Раздевайтесь до пояса. — Дроздов снял очки, воткнул в оба уха коричневые провода, начал выслушивать. От врача пахло лекарствами и табаком. Цыганок старался дышать как можно глубже. «Хоть бы там внутри что-нибудь захрипело», — тревожился он, поворачиваясь к Дроздову то грудью, то спиной и все думая, как ему выпутаться из этой истории.

— На что жалуетесь? — Врач отошел к столу и надел очки, будто стараясь лучше рассмотреть солдата.

— На прострел в спине, — не сказал, а пропищал Цыганок.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три исполнится в январе.

— Отец, мать болели?.. Есть у вас родственники в возрасте свыше ста лет?

Цыганок насторожился. «О предках спрашивает, — немного осмелел он, — может, наследственную хворобу нашел?» Цыганок готов был идти на все, лишь бы как-то оправдаться перед старшиной, лишь бы не попасть в стенгазету. Отца и матери у него не было в живых. Пока врач, ожидая ответа, склонил лохматую голову и что-то читал в книге, перед мысленным взором Цыганка возникла картина, которую он часто вспоминал, но почти никому не рассказывал о ней.

...Перепаханное глубокими воронками поле. Над степью висит черный смрадный дым. За руку Костю держит мать. За ее спиной огромный рюкзак с вещами. Она идет и идет, молча, тяжело, как и вся цепочка людей, бредущих из подожженной фашистами деревни. В небе появляется новая волна самолетов. Люди бегут в разные стороны, что-то со свистом летит на землю, вокруг снопы огня. Мать мечется, подхватывает Костю под мышки и падает, сраженная осколком.