Луиза Вильморен - Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси Страница 13

— Покажите мне вашу комнату. По комнате можно узнать о человеке все, а я имею право все знать и все понимать.

Они поднялись, но Ландрекур, решивший держать Рози подальше от своей комнаты из страха, что она увидит в его ванной одежду Жюльетты, мягко и как бы рассеянно подтолкнул ее к комнате, которая предназначалась для нее самой. Войдя, Рози сразу же раздвинула шторы, открыла окно и облокотилась на подоконник, как делают обычно, чтобы насладиться зрелищем звездного неба, подышать свежим воздухом и расслабиться. Ландрекур, держа подсвечник, сначала неподвижно стоял позади нее, но затем, воспользовавшись моментом, когда она, казалось, о чем-то задумалась, добежал на цыпочках до двери и поспешил за одеждой Жюльетты, чтобы отнести ей вместе со свечой.

— А спички? — спросила Жюльетта.

— Возьмите мою зажигалку.

— Спасибо, и еще, если возможно, принесите воды, в вашей колбасе слишком много перца, я умираю от жажды, у меня все горло в огне.

— Потерпите до завтрашнего утра, я прошу вас, я вас умоляю. До свидания, до свидания, я вернусь рано утром.

Жюльетта запротестовала, но он, не желая ее слушать, убежал, закрыв уши ладонями.

Отсутствие Ландрекура длилось совсем недолго, минуту-другую, в течение которых Рози, свесившись из окна, говорила: «Я тоже думаю, что будет гроза. На улице теплее, чем в доме. Какая тишина! Это настоящая сельская тишина. Вы любите ветер? А часы, которые не кончаются? А одиночество?» Не дождавшись ответа, она обернулась и, пораженная, увидела, что комната пуста.

— Что с вами? — спросил он, когда вернулся.

— Я удивлена. Где вы были? Я думала, что вы рядом.

— Я искал простыни для вашей постели.

— Простыни? Но где же они?

Ландрекур посмотрел на свои пустые руки:

— Это удивительно, — промолвил он, — я должно быть забыл их или потерял по дороге.

Растерявшись от этих слов, г-жа Фасибе заметила ему, что у него странный вид, на что он ответил, что от вина становится несколько рассеянным, затем повернулся и вышел, оставив ее одну раскладывать свои чемоданы на софе.

Сцена, разыгравшаяся несколькими минутами позже, показала, до какой степени Ландрекуру хотелось как можно скорее положить конец этой ситуации, опасность которой была вполне очевидной. В самом деле, когда он вошел в комнату и увидел, что Рози открыла свои чемоданы, он бросил принесенные простыни на постель и закричал:

— Что вы делаете? Что вы делаете? Я этого не хочу, — и быстрым движением опустил крышку чемодана, которым она занималась, придавив ей при этом пальцы. — Зачем вы разбираете чемоданы?

— Потому что мне это нравится, — ответила она, — а вы сделали мне больно. — Подняв одну за другой крышки чемоданов, она взяла в охапку свои вещи и разбросала их по разным углам комнаты.

Ландрекур извинился. Он сожалел о своем жесте и, однако, продолжал:

— Зачем весь этот беспорядок? Зачем весь этот труд, раз мы завтра уезжаем.

— Почему же завтра? Дайте мне хотя бы вздохнуть. Ваш образ действий можно назвать безумным, я вас не узнаю. Ведь в конце концов я не принуждала вас везти меня сюда. Признайтесь, вас было совсем нетрудно уговорить.

— Я это признаю, но утверждаю, что был не прав. У меня нет желания ни самому заниматься хозяйством, ни видеть вас с метлой в руке. Рози, мне нужен отдых, я хочу спокойно наслаждаться вашим присутствием. Уедем. Я слишком люблю вас, чтобы тратить неизвестно на что время, предназначенное для нашей любви.

Рози засмеялась.

— Останемся, я решила приятно провести здесь время, а уж если мы не можем обойтись без какой-нибудь помощи, я попрошу приехать мою горничную.

Согнувшись, словно собиратели колосьев, они поднимали разбросанные платья и складывали их то в комод, то в шкаф, но при этих словах Ландрекур вдруг прервал свое занятие и повернулся к г-же Фасибе.

— Что? — воскликнул он. — Попросите приехать вашу горничную? Только не делайте этого, а то вы вынудите меня покинуть дом.

Она впилась в него таким взглядом, которым смотрела на него впервые, потом, поколебавшись, улыбнулась и, решив разговаривать с ним как с человеком, которому лучше не противоречить, посоветовала ему идти спать и пожелала спокойной ночи. Но он, казалось, не слышал ее слов и, склонившись все в той же позе собирателя колосьев, помог ей уложить до конца все платья и расстелить постель.

— Ну вот, — сказала она, — спасибо, мой дорогой, теперь все в порядке, мы устали, хороший сон придаст нам сил, — и, ласково поторапливая его, Рози открыла ему дверь в коридор и зажгла ночник.

— Будьте спокойны, у меня есть все, что мне нужно, в самом деле, все, кроме разве что свечи.

— Ах да! Действительно! Свеча, свеча, куда же я ее дел?

— Вы принесли ее, я в этом уверена: еще совсем недавно, когда вы сюда вошли, вы держали ее в руках.

— Да, вы правы, но куда же она, черт возьми, подевалась? Как это ни странно, но я ее потерял. Она истаяла. Быть может, от пламени нашей любви?

— Это странно, действительно очень странно, но пусть это не мешает вам спокойно спать. Идите, идите же скорее, мой дорогой, — добавила она очень мягким тоном.

— Вы меня прогоняете?

— Да, прогоняю, но я люблю вас, а завтра буду любить вас еще больше.

Рози почувствовала его беспокойство, догадалась, что у него возникло едва заметное, но неприятное подозрение, и, чтобы успокоить его, добавила:

— Я люблю вас, Андре, и вы это знаете, а поэтому перестаньте грустить и не сомневайтесь во мне.

Несмотря на эти слова, они обменялись меланхолическим поцелуем, а их улыбка была отмечена печатью условности, говорившей о том, что мысли их находятся далеко. Рози проводила взглядом удалявшегося по коридору Ландрекура и, когда, потушив свет в коридоре, он зашел к себе в комнату, закрыла дверь, села за туалетный столик, вынула из несессера разного рода коробочки, баночки и флакончики, совершила свой вечерний туалет и легла спать.

Ландрекур же не спешил разбирать свои чемоданы. Засунув руки в карманы, опустив голову, он долго еще ходил по комнате. Возможно ли, право, что он покинул дом «Под ивами» всего лишь сегодня утром? И если к концу дня сегодняшняя заря казалась ему еще более давним событием, чем какое-нибудь забытое воспоминание детства, то случилось ли это оттого, что все в этот день шло совсем не так, как он представлял себе накануне, или же оттого, что незнакомка сумела расстроить сам механизм времени?

Незнакомка. Он чувствовал, как от ее присутствия в доме под угрозой оказывается каждая секунда его жизни. Она не только все изменила, она к тому же грозилась все разрушить. Он видел ее повсюду: в салоне, макающей свое печенье в вино. «Ах! Тогда я еще был счастлив» — подумалось ему. Видел ее на лестнице, в коридоре, в ванной, где ее ноги оставили на плиточном полу матовые следы. Он испытывал перед ней больший страх, чем перед привидением. Заключенная на чердаке, она со своими чарами нависла над всем домом. Ландрекур слышал ее слова: «Какое невезение, особенно для вас… Быть вдовой — это значит чувствовать себя менее одинокой… Тогда вы знаете гораздо больше меня… Я скажу, что вы меня похитили… У меня все горло в огне… Ваша невеста? О! Тогда мне вас жаль».

«Завтра надо уехать, — мысленно сказал он себе, — завтра нужно уехать во что бы то ни стало». Прежде чем лечь спать, он окинул взглядом свою постель, беспорядок которой красноречиво свидетельствовал о том, с какой стремительностью он покинул дом сегодня утром. Тяжко вздохнув, он бросился на нее, натянул одеяло на голову и больше не шевелился.

Между тем Жюльетта не спала. Растянувшись на матрасе в центре довольно обширного, но убого обставленного пространства, она слушала, как дождь стучит по стеклам слуховых окон, и вглядывалась то в глубокие тени, мелькавшие вокруг нее, то в пламя свечи, которое время от времени колебало чье-то таинственное дыхание. Так она бодрствовала несколько часов, а затем встала и со свечой в руке начала исследовать чердак, у входа пустой, а в глубине хаотически заваленный ненужными вещами. Это помещение, такое же длинное и такое же широкое, как сам дом, имело четыре слуховых окна, расположенных друг против друга у самого ската крыши. Два из них выходили во двор, а два других — на поле.

Если не считать большого количества пустых ящиков, высокого зеркала и буфета, а также железного каркаса кровати, нескольких тюков ткани и стопки старых газет «Воскресный Галл», Жюльетте на глаза попадались лишь выщербленные тарелки, разбитые кувшины и другие такого же рода предметы, которые собственно уже почти и не являются предметами, — разнородный хлам, все то, что небрежно оставляют и забывают, а пыль покрывает подвижной, наводящей ужас вуалью. Девушка вспомнила один рассказ г-жи Валандор, который та охотно повторяла после дня, проведенного за картами у той или другой из своих подруг: «Откровенно говоря, я чувствую себя в своей тарелке только у себя дома. Уф! Только здесь я могу глубоко вздохнуть. Жюльетта, ты и представить себе не можешь, что тигр в натуральную величину не так страшен, я не преувеличиваю, как увеличенная в тысячу раз в микроскопе пылинка. Мне довелось случайно в этом убедиться, когда я была у одного профессора, который время от времени ловил самые невидимые из пылинок и показывал своим ученикам, и мне не стыдно даже признаться, что у меня вырвался крик. Напрасно профессор говорил мне: «Успокойтесь, это всего лишь крохотная пылинка». Я не постеснялась ему ответить: «Крохотная? Вы что смеетесь надо мной? Разве можно назвать ее крохотной? Когда она увеличена в тысячу раз, она совсем не крохотная, а просто огромная, или я вообще ничего понимаю». Это был удачный ответ. Даже твой отец, хотя не будем о нем вспоминать, первым сказал по этому поводу, что у меня острый ум. Поверь мне, пылинка — это чудовище с десятью головами, с мягким телом, наполовину летающее, наполовину ползающее, похожее и на водоросль, и на дракона. Я не понимаю, как у большинства людей хватает смелости жить в подобном зверинце».