Татьяна Белкина - Всё хорошо! Страница 13

— Ты, может, включишь телефон, а то до тебя дозвониться никто не может? Кстати, Витюша звонил, тоже тебя потерял. Он уже в аэропорт сгонял. И Сева волнуется. Собирался заглянуть.

— А Ник? Он тоже волнуется?

— Нет, он еще вчера улетел. Я думал, ты на урок собиралась?

— Да-да. Извини, Синклер, пойду переоденусь.

— А кто такой Ник? — Я был так заинтригован, что не мог более оставаться в неведении.

— Ник — наш тренер. Он здесь полгода работает. Днем учится, а вечером дает уроки танго. Манон его студентка. Он, кстати, тоже русский. Но танцует лучше многих в самом Айресе. Жаль, его пока нет.

— А что случилось?

— О, ему очень повезло. Вернее, это я поймал удачу за хвост, когда Манон стала у нас танцевать. За ней ее клиентки потянулись, у нее отличная клиника. Она рассказывала? Удивительная женщина. Очень талантливая. Давайте я вам фотографии покажу.

На стене над поющим броненосцем в аккуратных рамках из «Икеи» висели фотографии и дипломы. Яркие женщины в вызывающих оторопь костюмах опирались на руки стройных, затянутых в черный шелк мужчин. Я узнал Манон. Она была в изумительном белом платье с глубоким декольте. Разрез юбки доходил почти до пояса, и шелк пенился вокруг искусно позиционированных ног. Рядом с Манон стоял молодой мужчина, похожий на Микки Рурка в «Девяти с половиной неделях».

— Это мы на конкурсе в Париже. Мы очень успешно выступили. После этой поездки Манон предложила провести чемпионат по аргентинскому танго здесь, в Праге. Это отличная была идея. У нас тут куча конкурсов, но в основном полный формат или сальса. Знаете, в Праге есть такой универмаг «Котва», шведы строили по заказу русских. Там на крыше есть сальса-клуб, очень модное место. Они все время проводят разные мероприятия. Мы с ними договорились и на их площадке чемпионат провели. Манон у нас среди спонсоров. Ее клиника главный приз предоставила — месяц обучения в школе танго в Аргентине. Вы не представляете, какой был успех! У нас теперь от клиентов отбоя нет. Все тренеры заняты на полгода вперед, залов не хватает. Я уже подумываю о том, чтобы второй клуб открыть.

— И кто же едет в Аргентину?

— Конечно, Ник, это было сразу понятно. Он лучший здесь, а может, и вообще лучший.

— То есть Манон знала, кто приз получит?

Синклер внимательно посмотрел на меня и пошел кормить броненосца. Пичисиего тихо жевал какие-то корешки. Я смотрел на странное животное и думал о капризах матушки-природы. Зачем этому экзотическому кроту понадобился гламурный розовый плащик при абсолютно незащищенном мягком брюшке? Поможет ли ему броня в час опасности? Стереотипические ассоциации с человеком и его способами выживания в агрессивном социуме недолго занимали мой ум. В помещение вошла Манон. Она была в том же самом платье, что и на фото. Каштановые волосы и темные глаза, оттененные белизной наряда, нестерпимо сияли.

— Я готова. Что мы танцуем?

— Я давно не танцевал с тобой, Манон. Давай попробуем пройти твой репертуар, а затем посмотрим.

Синклер нажал кнопку на пульте. Я сел на черный венский стул у входа и приготовился смотреть. Манон танцевала самозабвенно, но сбивчиво, будто не могла сосредоточиться. Чересчур эмоционально, немного не дотягивая в изяществе движений до профессионализма и природной пластики тренера. Синклер остановил музыку.

— Отлично, Манон, ты как всегда прекрасно слышишь настроение, но нужно слышать и ритм. Нужно думать, какие группы мышц задействованы в каждом движении.

Синклер, осознав, что говорит больше для меня, чем для Манон, перешел на чешский. Снова включил музыку, и танец продолжился. Манон танцевала все хуже. Запиналась, путалась в платье, путалась в тактах… В конце концов она остановилась.

— Что случилось, Манон? Ты не хочешь танцевать?

— Где Ник? Синклер, скажи мне, где Ник?

— Манон, ты меня удивляешь. Он же получил приз, ты же сама все устроила. Вчера он улетел в Аргентину.

Манон снова по-птичьи повернула голову. Обошла вокруг Синклера, шурша юбкой. Прислонилась к его бедру и каким-то неуловимым движением обвилась вокруг.

— Синклер, почему он улетел вчера? Он же должен был ехать сегодня? Он мне говорил, что поедет в пятницу. Почему, Синклер, он обманул меня? Куда он поехал? С кем он поехал? Зачем?

— Зачем, зачем… За пичисиего. Мне второй клуб открывать надо, талисмана нет. Да и спариваться пора, видишь, страдает.

— Кому пора спариваться? Кто страдает? Кто страдает, Синклер? Ник?

— Нет, броненосец.

Синклер включил музыку. Все тот же Астор Пьяццолла разрывал мне сердце. Мне хотелось схватить Манон, взять ее на руки и кружить в ломаном ритме этой варварски обнаженной музыки, пока она не уснет, укачивать, как ребенка, целовать, как любовницу, мне хотелось стать этим Ником, Синклером, Пьяццоллой, ее сыном и мужем, всем, что могло ее успокоить и обрадовать.

Что-то происходило. Танец становился все более агрессивным, я будто присутствовал при интимном свидании, где люди с богатой историей и грузом обязательств пытаются выяснить, кто прав, кто виноват. Вдруг Манон как-то вся обмякла, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух, и медленно стекла по бедру Синклера, оказавшись на полу.

Я вскочил и бросился к ней. Манон лежала без движения. Синклер растерянно держал позу, стереосистема транслировала чужие страдания в эфир напряженными аккордами.

— Манон, что случилось? Манон! Синклер, принесите воды.

Бледное лицо женщины показалось мне незнакомым и, мягко говоря, отчаянно немолодым. Глаза были закрыты. Рот скорбно сжат. Глубокие морщины, незамеченные мной ранее, пролегли от уголков губ к нижнему краю лица, придавая ему скорбный вид. Синклер принес воды, я отыскал пульс. Он был, но очень слабый. Вызвали «скорую». Манон открыла глаза:

— Простите, я обещала вам танго.

Приехала «скорая», появился импозантный мужчина лет пятидесяти пяти с аккуратным пивным брюшком, за ним вбежал нервный юноша с кофейными глазами.

Я вышел из данс-клуба «Пичисиего» в девятом часу. «Скорая помощь», разрывая снежную пелену синими бликами, пронеслась мимо. За ней проследовал серебристый BMW Х5. Я пошел в том же направлении. Дошел до огромного торгового центра «Палладиум». Его диснейлэндовские башни обещали скорое и недорогое удовольствие всем желающим, споря с суровой конструктивистской архитектурой чешского «обходного дома Котва». На фронтальном шестиграннике Котвы висела огромная плазменная панель. Райские острова, рекламируемые «Чешскими авиалиниями» как самое модное направление сезона, едва проглядывали из-за снежной пелены. Картинка сменилась. Появилась реклама сальса-клуба. И вдруг я увидел Манон. Она танцевала танго. Танцевала с молодым мужчиной, похожим на Микки Рурка. Кофейные глаза сияли, каштановые волосы летели вслед самому красивому танго в моей длинной жизни. Картинка сменилась. Я зашел в книжный магазин и купил книгу. Добравшись до гостиницы, я нашел в Интернете телефон «Пичисиего» и позвонил. Синклер подошел не сразу. Затем долго молчал. В конце концов он сказал: «Она умерла. Инфаркт» — и положил трубку. Я выпил все прописанные мне медикаменты, добавив несколько сердечных капель сверх положенной нормы, растер суставы, надел фланелевую пижаму, открыл дешевое издание «Histoir du chevalier des Grieux et de Manon Lescaut» и прочитал: «Именно потому, что нравственные правила являются лишь неопределенными и общими принципами, весьма трудно бывает применить их к отдельным характерам и поступкам».

V. В поселении

— Это особого рода аппарат, — сказал офицер ученому-путешественнику… — Наш приговор не суров. Борона записывает на теле осужденного ту заповедь, которую он нарушил. Например, у этого, — офицер указал на осужденного, — на теле будет написано: «Чти начальника своего!»… Конечно, эти буквы не могут быть простыми; ведь они должны убивать не сразу, а в среднем через двенадцать часов.

Это невыносимо! Ноги проваливаются в сугробы, с неба продолжают сыпаться отвратительные белые хлопья, от которых делается сыро и неуютно. Однако даже этот безобразный холод и несостоявшийся восход светила (не назовешь же солнцем эту бледную оладью неправильной формы, едва просвечивающую сквозь свинцовую завесу целеустремленных туч) терпят поражение от моей непреклонной преданности общему делу. Как ни в чем не бывало я совершаю обход вверенного мне сектора мироздания. Вот бегемот-тормоз растопырил пасть, а по его спине разгуливают наглые чайки. Колышутся, словно гигантские стволы пальм с усеченной кроной, шеи жирафов.

Расторможенные обезьяны чешут волосатыми конечностями голые задницы и устраивают склоки. Ненавижу приматов. Особенно лысых. Их загоняют сюда с утра и держат до вечера. Не пойму, почему им разрешено свободное передвижение? У меня есть версия — это такой социальный проект. Они расцвечивают своим пестрым оперением и кривлянием молодняка монотонное существование нашего Ковчега. Как уморительно выглядят их имбецильные улыбки перед нашими отсеками, как забавны их дерганые жесты, бегающие зрачки, слизкий клюв. А звуки, которые они производят? Я в шоке. Разве можно бесконечно изводить окружающих скрипучим многоголосьем бессмысленных атональных комбинаций? Вот возьмем мой чистый и ясный возглас. Услышав его, весь Ковчег заново осознает немыслимую свою удачу и божественное предназначение. Но речь не обо мне. Я — всего лишь скромный и трудолюбивый администратор проекта.