Вера Афанасьева - Конец света. Русский вариант Страница 13

 – А, ерунда! На миру и смерть красна! Как людям, так и нам. Обидно умирать в одиночку, а всем вместе – нормалёк!

 – Проблема в том, что всякий и всегда умирает в одиночку. Даже, если вы, взявшись с кем-нибудь за ручку, прыгаете вместе с девяноста третьего этажа небоскреба, даже если вы умираете в окружении десятка рыдающих родственников, смерть вы всегда встречаете один на один. И в этом весь ужас.

 – Да какая разница, в одиночку или нет? Главное, что смерть.

 – Да успокойтесь вы, мужчины. Что вы трусливые такие? Вечно вы так: только чихнете – сразу думаете о смерти. Вы бы родить попробовали хоть разок, узнали бы, что такое конец света. Да куда вам, вы при виде месячных-то в обморок попадали бы.

 – Ооо, кажется, блондиночка пожаловала! Теперь мы в порядке, сейчас она нам всем все объяснит.

 – И делать вам явно нечего, вот вы груши-то хреном и околачиваете. Пугаете тут друг друга и себя, но в лёгкую, неправдоподобно. И умничаете, но чуть-чуть, так чтобы всем понятно было. А вы попробуйте что-нибудь по-настоящему умное сказать. Не можете! А кто может, тот боится, потому что настоящих умных все за дураков считают. Это вообще людям свойственно: всё, что непонятно, считать глупостью. А всех, кто говорит что-то непонятное – дураками.

 – Девушка, может, вы нам всем скажете что-нибудь умное?

 – Уже сказала, и ещё скажу. Вы жопы-то свои толстые от стульев оторвите, да сходите на кухню, помогите женам посуду помыть. Или детям уроки на завтра приготовить.

 – А телефончик можно?

 – Зачем же вам так рисковать, мужчина? Это ж серьёзная угроза. Для вас – почти конец света. Ведь вдруг я дам, и вы даже позвоните, и, боже упаси, мы договоримся встретиться. Так вам придется умыться, причесаться, одеться и даже какие-то деньги в карман положить. А самое главное – оторвать себя от компьютера и вывести на улицу. Поэтому и не просите, разве можно вам так напрягаться.

 – А помните, как в СССР песенку про голубой вагон переделали?

 Скатертью, скатертью хлорциан стелется

 И забирается к нам в противогаз.

 Каждому, каждому в лучшее верится.

 Вот к нам и прилетел ядерный фугас!

 – Да уж, в СССР все было целомудренно голубым: и вагоны, и щенки, и даже патрули. А представляете, как бы это сейчас воспринималось-«Голубой патруль»? Теперь слово «голубой» даже вордовский редактор красным подчеркивает как непристойность.

 Время было вечернее, пиковое, и разговор этот мог вяло продолжаться ещё пару-тройку часов, до поздней ночи. Но вдруг окна и заставки на мониторах заволновались, задрожали, стали серыми, туманными, а потом исчезли совсем. И на рабочие столы выполз жирный красный червяк и с жадным чавканьем сожрал  на глазах у болтунов поочерёдно все документы, файлы и папки, а после этого – и фон.

 Налопавшись, червяк уполз, вывезя на хвосте на чёрные мониторы белое слово «End» и ещё какую-то абракадабру, выполненную в виде подписи. И кое-кто даже записал это непонятное словечко – «Lmzdjk» , в надежде, что оно может оказать ключом к восстановлению исчезнувшей информации. А все остальным ничего другого не пришло на ум, как пощелкать немного мышками и кнопками, выключить компьютеры и отправиться спать.

 Но назавтра выяснилось, что никакому восстановлению ничего не подлежит, потому что поганый червяк съел и всё программное обеспечение, и всю память. Так что высокоинтеллектуальные устройства превратились в железные бандуры с кучей хлама внутри, и их следует просто выбросить на помойку. Неприятность же эта случилась исключительно с посетителями форума «konecsveta.ru», и именно любителям поговорить о смерти мира придётся теперь покупать себе новые компьютеры.

 И они это сделали, кляня проклятых разработчиков средств компьютерной безопасности, которые, как известно, и производят этаких вот зловредных ненасытных обжор.   

Глава 5.  День защиты детей: травести

 А  к лету появились дети. Собственно, даже и не к лету, а летом, точнехонько первого июня, на День защиты детей. Именно тогда и был зафиксирован первый детский казус, хотя сейчас уже трудно и припомнить, кто из поганцев обнаружился первым.

 Мерзкие это были дети, отвратительные, и только издалека напоминали ангелочков или просто паинек. При ближайшем же рассмотрении оказывались они такими неприятными, что хотелось поскорее закрыть глаза, а то и убежать. Вроде бы открытые и ясные у них были глазки, красивые личики, но что порочное и хищное было в их мордочках, что-то неестественное в улыбках, что-то нарочитое в локончиках, что-то поганое в ушках и носиках.

 Многие истории с детьми начинались примерно так, как это произошло с Клавдией Петровной, пенсионеркой из Блянска. Возвращаясь из магазина, Клавдия Петровна увидела на скамеечке во дворе хорошенькую крошку лет шести, голубоглазую, кудрявенькую, румяную, которая громко плакала и терла кулачками глазки. Женщина остановилась, села рядом с девочкой, стала ее успокаивать, гладить по головке, достала из сумки конфету, яблоко – крошка залилась ещё пуще.

 Клавдия Петровна всю жизнь проработала в женском коллективе, так что выпытывать умела. И уже через несколько минут узнала, что мама девочки велела ей сидеть на скамейке и ждать, пока она не вернется, а сама села в машину к какому-то дяде. Выяснила и то, что девочка не знает, где живёт, и что негодная мать поступала так и раньше, а возвращалась всегда поздно, иногда даже на следующий день утром. Девочку звали Леночкой, и, обливаясь слезами, она пожаловалась, что ей очень хочется пить и кушать.

 Окна Клавдии Петровны выходили во двор, ребенок был прелестным и несчастным, время близилось лишь к полдню. И женщина справедливо рассудила, что не будет большой беды, если она возьмет малышку к себе, умоет, накормит, уложит спать, а сама будет поглядывать в окно, чтобы не пропустить момент, когда вернется мать-волчица.

 Дома Клавдия Петровна и Леночка перекусили и напились чаю, отчего малышка осовела и с радостью согласилась прилечь на диване в зале. И женщина решила тоже немного подремать и улеглась в спальне.

 Проснулась она, когда уже смеркалось, и сразу даже не вспомнила, что произошло. А когда вспомнила, перепугалась, не случилось ли чего с ребенком. Кинулась к дивану – крошки не было. Включив свет, Клавдия Петровна обнаружила в зале невиданный беспорядок. Обшивка ее любимой мягкой мебели была вспорота, ткань висела печальными кусками, всюду грязным снегом валялся поролон.

 Мебель эту Клавдия Петровна очень любила и долго-долго о ней мечтала. Это сейчас мебельных магазинов по десятку на каждой улице, и просто диву даешься, как это они все существуют, если в них сроду не увидишь ни одного покупателя, а цена любого задрипанного диванишки впятеро больше зарплаты честного человека. Вот продавцы и кидаются на каждого входящего, как куры на рассыпанные семечки. А ведь раньше мебель была в диковинку, и мебельных – всего два на город. Купить мягкую мебель было за счастье, а накопить на нее – почти невозможно. Клавдия Петровна о ней тогда и не помышляла, но уже в новой Стране, в середине девяностых годов, зашла как-то полюбопытствовать в один из новых мебельных магазинов.

 И ахнула от красоты, увидев диван и кресла точь-в-точь такой расцветки, какая была на мебели у мисс Марпл в ее любимом сериале. Розовые английские розы с зеленоватыми листьями и голубые фиалки на сером фоне, гнутые спинка и подлокотники – эта мебель была ей совсем не по карману. Но Клавдия Петровна страстно полюбила ее. Она долго думала, взяла кредит, потом расплачивалась два года. Но мебель уже была, уже радовала глаз, и от этого и выплаты были не в тягость, и жизнь ее пошла по-другому, уютно и достойно. А теперь кресла напоминали поломанные розовые кусты, и розы свисали с них гобеленовыми лохмотьями, и фиалки завяли, и листья облетели.

 Клавдия Петровна заплакала. А когда перевела взгляд на стол, то зарыдала в голос. На столе грудой лежали осколки, в которых Клавдия Петровна с горем узнала останки своих статуэток и вазочек. Они были разбиты на мелкие кусочки, тут же лежал и большой молоток. Попорчен был и стол, на полировке которого остались следы ударов, но это была ерунда. Настоящей трагедией было узнавать в этих кусочках цветы с ее любимых настенных тарелок, которые она собирала всю жизнь, и руку фарфоровой балерины, ещё маминой, стоявшей у них дома с шестидесятых годов, и хвост беленькой собачки, и голову милого котенка, и горлышко цветочной вазы с васильками.

 Так, рыдая и не веря своим глазам, она пошла на кухню. Там было что-то невообразимое. Из всех банок, мешочков и пакетиков были высыпаны крупы, мука и специи, масло и сметана размазаны по стенам и поверхностям, везде разлиты разбитые яйца. Все баночки, тарелочки, чашки, стаканы разбиты вдребезги, с аккуратных кастрюль кусками обита эмалировка, вилки и ложки искорежены и даже ручка сковороды согнута дугой. Леночки нигде и в помине не было.