Александр Покровский - Бортовой журнал 6 Страница 13

Мне нравится французский иностранный легион. Набирают со всего мира джентльменов удачи, и они исправно служат Франции в горячих точках. Оклады, пенсии, пособия, французское гражданство.

Жаль, что Россия до этого все никак не созреет.

А ведь придется.

Я нигде не видел беспризорников. За границей их нет. В России они есть. Это целая армия, пополняющая криминальные ряды. Нужна государственная программа по превращению беспризорников в солдат. Идеальные получились бы солдаты, но в это дело надо вложить много денег и сил. Дело стоит того. Было бы желание.

Пока его нет.

Рассказали историю. Дело было в небольшой поликлинике, куда в конце рабочего дня привели ребят из первого класса на какую-то диспансеризацию.

Дело в том, что диспансеризации давно не проводились, и это, так сказать, первый случай за много-много лет, так что все – и дети, и врачи – держались как-то особенно торжественно, что ли.

И вот к невропатологу входит маленький мальчик лет семи-восьми. Невропатолог, старенький, интеллигентного вида доктор, засуетился, принимая такого пациента. Сразу разговоры: «А как ваше имя, молодой человек?» и «Как вы учитесь?», – на что мальчик отвечает, мол, учусь, стараюсь, и все это не торопясь, чинно, оба улыбаются, и по всему видно, что им обоим это общение нравится – доктор все спрашивает, мальчик отвечает, доктор говорит, что ножку надо положить на ножку, что он – вот сюда молоточком, и тут…

И тут дверь открывается настежь, в нее сначала влезает гигантская швабра, потом уборщица – огромная бабища с ведром, и она по полу широкими бросками той шваброй – шась, шась!

Доктор смутился, покраснел, потом поправил очки и говорит:

– Неужели вы не видите, что мы с молодым человеком заняты? Выйдите, пожалуйста, подождите минутку, мы закончим, и вот тогда…

– Вот еще! – отвечает бабища. – Буду я тут вас ждать! Всех не наждешься!

И тут маленький мальчик вдруг говорит той бабе:

– А ну пошла отсюда на х…й!

И о чудо! – баба, приседая и кланяясь, жопой в дверь со словами «Ой, а вы, значит, заняты!» вышла. Дверь закрылась, тишина.

Вы знаете, доктор немедленно поставил мальчику диагноз: «Совершенно здоров!».

Фондовые рынки рухнули, потом оживились, чтобы через какое-то время, судя по всему, снова рухнуть.

Интересно, как там поживает наш Стабилизационный фонд? Говорят о чем угодно, но только не о нем.

Не вспоминают, не вздыхают, не кричат, не посыпают голову пеплом, не стонут, не ворчат, не сетуют – тишина.

А мне все же интересно, как он там, в забытой Богом Америке? Не одиноко ли ему? И как он себя чувствует?

Может быть, его следует поддержать как-то, опереть на что-нибудь, прислонить, подставить стул?

Но, возможно, я что-то пропустил, и у нас уже давно нет никакого Стабилизационного фонда. Ведь не видел же его никогда и никто. Никто не знает, как он на самом деле выглядит.

Все только о нем говорили, но так, чтобы представить: вот эта чудовищная штука и есть наш горячо любимый фонд – вот этого не было.

Было только умное лицо господина Кудрина по телевизору, и рассуждало то лицо о тех замечательных преимуществах, что дает нам размещение этих денег там, в экономически несгибаемом далеко.

Оно тогда напоминало вдохновенный лик селекционера, скрестившего наконец корову с трактором. Все обещало необычный приплод – этакий вагон с рогами.

Но время шло, а Стабилизационный фонд миру все не являлся. Ну хоть бы что-нибудь, хоть одним глазком!

Показали бы нам тонну бумаги, что ли! Мол, вот она, та самая тонна, на которую удалось выменять все наши немалые деньги.

Не показали, не предъявили, не представили, и злые языки теперь скажут: «Самое время его поделить. Заявить на весь мир: вот ведь Америка что учудила, украла наш незабываемый фонд!» – а потом разделить его между настоящими страдальцами, как дыню: развалить сперва пополам, очистить от семечек, а потом поделить на дольки, да еще и еще, а после каждому причастному вложить в рот по сахарному кусочку.

Не пора ли развернуть в народе дискуссию «Я люблю свою Родину!», в ходе которой выяснить, за что мы все любим Родину, как мы ее любим и в чем это все проявляется.

По ходу дела можно было бы выявить тех, кто, на наш взгляд, недостаточно ее любит, а также тех, кто ее совсем не любит. А еще можно было бы выстроить народ, разделив его на категории: а – любит беззаветно, б – любит не всегда и не везде, г – любит от случая к случаю, д – совсем не любит.

В отдельную графу надо бы выделить всех пришлых, которые и помыслить не должны о том, чтоб раньше нас тут любить нашу Родину. Их придется все время преследовать и истреблять.

А еще между отдельными категориями хорошо бы посеять неприязнь, чтоб, значит, занять народ, устроив ему соревнование: те, кто любит беззаветно, не должны, к примеру, спокойно почивать на лаврах, они все время должны доказывать всем то, что они-то как раз «беззаветно», обрушивая свой гнев на тех, кто «не всегда».

При этом надо пользоваться таким свойством русского языка, как его молодость.

А по этой самой молодости в русском языке нет однозначного толкования тех или иных слов, что, безусловно, очень выгодно для поэзии и для законотворчества.

То есть тут у нас одно и то же слово или понятие можно толковать на свой лад.

То есть надо пользоваться тем, что в понятие «любить Родину» каждый вкладывает свой собственный, выстраданный неоднократно смысл, и как только он начнет прививать этот смысл кому-либо другому, то тут-то и выяснится, что под одним и тем же они понимают совсем не то, и тогда победит сильнейший.

Замечательная уловка красноречия состоит в том, чтобы не называть вещи своими именами.

Лучше всего вообще все путать.

Вот я, например, все время, путаю петтинг с путингом, а также с пудингом, патингом, паркингом.

И что за нелепая причуда обижаться на весь мир и надувать губки? Детки малые. Это все от детства. Школьные страхи все еще не прошли. И эти губки надувают за нас. Они-то знают, что все это чушь, но нам демонстрируют это как отчаянное благодеяние. Они нас считают идиотами.

Это все открывает шлюзы, влечет, кружит головы, потрясает основы, сворачивает умы. Пошли! Наши пошли к Венесуэле!

Хорошо бы все время иметь аргумент при себе. Только повстречал противника, как сейчас же выхватил из-под мантии аргумент и предъявил. Все это говорит, конечно, об упадке красноречия, ведь, будь оно у нас в расцвете, кто бы молча выхватывал из-под мантии аргумент, но здесь я хочу говорить не об этом. Здесь я хочу говорить о качестве материи.

Была бы у нас достойная, плотная материя, под которой так удобно все время носить аргумент любой величины, кто бы из существующих парламентариев, спрашиваю я вас, отважился бы носить брюки! Ведь под ними нельзя спрятать ничего, что стоило бы показать.

И потом, залезать в штаны, рыться в них с гримасой, а потом извлекать на свет Божий совсем не то – это же погубить весь эффект, как я считаю.

Меня спросили о том, что я думаю о будущих войнах на море.

Военно-морской флот – дорогая игрушка. И он всегда был и будет очень затратным делом.

Сегодня в России корабли строятся по десять и более лет. За это время война и мир сильно меняются. Это вечная погоня вооружения за тактикой. Задачи определяют оружие. Никто не создает оружие просто так, его создают под тактику боя, а она меняется быстрее, чем сегодня в России успевают построить очередной корабль.

Строится, к примеру, ракетный подводный крейсер стратегического назначения, но как только он входит в состав ВМФ, вдруг оказывается, что запустить баллистическую ракету по противнику вам никто не даст: война начнется до этого запуска, ракетоносец уничтожат у пирса.

Можно, конечно, заранее выйти на позиции, но любой выход подводной лодки очень лихо отслеживается, и просто так выйти незамеченным год от года становится все сложнее.

То есть мы хотим построить, к примеру, восемь подводных лодок проекта «Борей», но пока они сойдут со стапелей, окажется, что произвести им боевые залпы никто не позволит – противоракетные системы отреагируют до того, как придет команда «Залп».

С 70-х годов прошлого века занятие района боевого патрулирования для ракетных подводных лодок было большой проблемой. Уже в те же времена было очевидно, что скрытное продвижение лодок к районам предполагаемых боевых действий проблематично, не только из-за их большой шумности, но и из-за того, что крадущуюся на глубине сто метров подводную лодку видно из космоса, примерно так же, как мы видим рыбу, плещущуюся на глубине в бассейне, наблюдая за всеми ее передвижениями с небольшого мостика, перекинутого через этот бассейн.

Все это приводит к тому, что кроме ракетных подводных лодок стратегического назначения нужны еще и многоцелевые лодки, а потом и дизельные лодки с повышенной автономностью.