Елена Ляпота - Все, что смог [СИ] Страница 13

Клевер беседовал с ним уже часа два, пытаясь то так, то эдак — всеми хитростями — склонить Дубко к добровольному признанию, однако тот чуть ли не с пеной изо рта настаивал на своей невиновности.

Козырей у следствия было мало. Алиби Дубко согласились подтвердить человек десять, если не больше. Мотивы — что мыльный пузырь, готовы были лопнуть на глазах и брызнуть во все стороны мутными каплями.

Единственная зацепка — Тамара Мовсесян — упорно молчала. Боялась, наверное. Все ж ребенок у нее, да мать старая. Одной правдой их не защитишь. Тут силу надо, а где ее взять-то? Где взять, когда сама едва жива осталась?

Вот и получалась ситуация, что в том фильме: упал, потерял сознание, очнулся — полит кислотой. Кто-то шибко «сердобольный» вместо воды хотел плеснуть, да слегка не донес.

Строилось дело хлипко, и готово было в любой момент развалиться, если бы не показания Златарева с Тубольцевым. Но даже в этом были свои трудности. Не одного ствола ни в «Джипе», ни в домах у задержанных не оказалось. Успели избавиться, гады…

Так что надежда, что Николай Дубко «расколется» самостоятельно, была сродни прошлогоднему снегу — растаяла, высохла, покрылась толстым слоем годовой пыли.

Вот и сейчас он, изрыгая из глубины зрачков пламя и дым, метался по следственному изолятору, откровенно посылая матом Клевера и его вопросы.

— Ну сказано ж тебе, придурок, не убивал я никого. Тем паче за такие копейки.

— Знали бы вы, гражданин Дубко, сколько раз…

— Да мне начхать, сколько раз! Да, стерву эту я научил — как жить, чтоб мордой своей любовалась, и не забывала, что значит в руку кормящую плевать. Она думала, ей все это даром пройдет.

— Значит, гражданин Дубко, вы признаетесь…

— Ни в чем я не признаюсь. Ты поди докажи, ментяра поганый, что это я сделал. А свидетелям твоим вшивым я руки повыкручиваю, чтоб знали, как лезть, куда не просят, да языком молоть.

— Но, согласитесь, — упрямо настаивал Клевер, — у вас были все мотивы для убийства.

— Повторяю для тупых: не убивал я. Мокруха нам ни к чему. Припугнуть, потрясти, голову в унитазе прополоскать, но мочить… Не пришьешь, начальник. Нет ничего. Чист как стеклышко.

Дубко кипел, брызгая по изолятору слюной. Клевер мысленно считал до десяти, чтоб не подняться и не заехать ему в челюсть — уж очень тот раздражал. Но он не мог не признать, что Дубко был прав. Нет ничего. Абсолютно. Хороший адвокат в суде начисто отметет все обвинения.

Глухарь… Столь ненавистное коварное слово. Начальство, скорее всего, уже заготовило клизму. Квасин и так смотрел зверем, а у Клевера по-прежнему — хлипкая палочка, грозящая обратиться в нолик. Ведь собственные догадки к делу не пришьешь.

А тут еще одна головная боль. Мать покойной жены Добролюбова. В свете последних событий Клевер было подумал, что подобную ветку расследования можно благополучно забыть. Теперь эта мысль казалась ему дурацкой.

Если версия с казино зайдет в тупик, Клеверу здоровски достанется от начальства. Велено проработать — стало быть, нужно выполнять. И опять — в свободное от работы время. Потому что мать Татьяны Добролюбовой согласилась принять его только вечером и непременно дома. Иначе она отказывалась куда-либо ехать и о чем-либо говорить.

С трудом дождавшись вечера, Клевер поехал на другой конец города — чай не ближний свет. И почему люди находят друг друга обязательно у черта на рогах. Хотя для семьи, говорят, полезно, когда от родителей подальше. Клевер женат не был, однако приблизительно догадывался, почему.

Ирина Петровна, мать покойной, оказалась женщиной красивой, но слишком уж постаревшей для своих лет. Она почти не улыбалась, и Клевер чувствовал себя неловко с самой первой минуты знакомства.

Ирина Петровна проводила его в зал и усадила в кресло. Будучи радушной хозяйкой, предложила лейтенанту чаю, однако Клевер сомневался, что ему кусок в горло полезет, учитывая, сколько боли притаилось в уставших глазах женщины, притом, что тема разговора наверняка всколыхнет наболевшее.

Ирина Петровна села напротив и сложила руки на коленях, что первоклассница. Клевер долго соображал, как начать разговор. Но женщина вдруг заговорила сама.

— Знаете, за последние два года я потеряла мать, мужа и дочь, — она улыбнулась какой-то странной улыбкой, — Остался только сын от первого брака. Но мы редко общаемся, а жаль… Таня была для меня всем, если вы понимаете. С отцом Вадика не сложилось. А Танин отец души в нас не чаял. В обеих. Ей всегда не везло, моей девочке. Такая красавица — кавалеры вьюном вились. А она была такая правильная — я даже не учила, она сама знала меру: умела отказать, остановиться. Таня и поцеловалась-то в первый раз только по серьезному чувству. Ей тогда семнадцать было. Он — чуть старше. Тогда она и стала пропадать допоздна, но все клялась: «Мама, я ни-ни, только после свадьбы». Я ей верила. Парень был хороший. Видела я его всего несколько раз, но впечатление осталось, что ни есть — самое лучшее. Он, когда служить отправился, в увольнение к ней приезжал. Они тогда закрылись в Танюшиной комнате, а мы с Пашей и не возражали. Может, они были бы счастливы. Любил он ее сильно…

Ирина Петровна замолчала, уставившись куда-то в сторону, словно забыв, что рядом в кресле сидит незнакомый человек, а она рассказывает ему сокровенное. Клевер осторожно спросил, хотя ему и не терпелось перейти поближе к интересующему его вопросу:

— Почему «может»?

— Что? — очнулась женщина.

— Вы сказали, «может, они были бы счастливы».

— Погиб он… Танюша очень страдала. Едва руки на себя не наложила. Как узнала — с месяц чумная ходила. А родные нас даже на похороны не пригласили — представляете?

— Представляю, — пробормотал заскучавший лейтенант и подумал, что зря отказался от чая. Задушевные разговоры всегда пробуждали у него желание перекусить.

— Года два Танюшка даже гулять не ходила. Все училась, вспоминала. Фотографию его поставила на столе. Я ей говорила: «Убери покойника-то. Он тебе жизнь заслоняет». А она упрямая была. Нет, и все. Так и стоял… Я только сейчас в альбом убрала.

Потом появился Антон. По правде говоря, я его сразу невзлюбила. А Паше он почему-то нравился. Настойчивый был, ухаживал красиво. Вижу, Танечка моя расцвела, похорошела, видно, прошлое, наконец-то отпустило. Замуж она выходила счастливая. Спросите, любила ли она мужа? Любила, да еще как! Он же для нее — что свет в окошке. Был. Жаль, что я тогда эту мразь не прогнала. Думала, он Танюшку вылечит, а он ей еще больше в душу нагадил…

Ирина Петровна заслонила лицо руками и зарыдала. Клевер почувствовал себя совсем неуютно. Вряд ли найдется мужик, знающий, что делать с рыдающей бабой, особенно, если эта баба чужая. Но делать что-то надо было, иначе он всерьез рисковал застрять здесь надолго. А еще не дай Бог придется вызывать «Скорую»!

Гришка Клевер оторвал зад от кресла, подошел к Ирине Петровне и сделал неловкую попытку погладить ее волосы.

— Ну что вы, успокойтесь. Все хорошо. Все позади.

Дурак он. Что хорошего может быть у вдовы, похоронившей дочь? И что позади — счастливые дни материнства и молодости? Нет, он определенно бесчувственный дурак!

— Все. Все. Я спокойна. Простите, — женщина опомнилась и попыталась взять себя в руки.

Она вскочила и зачем-то полезла в сервант.

— Посмотрите, какая она была.

Ирина Петровна вытащила массивный фотоальбом, очевидно, из старых запасов, тех, что в твердом переплете и с картонными страницами, и протянула Клеверу. Пришлось сделать вежливое лицо и открыть. Что еще оставалось.

— Что его не устраивало, кобеля этого? Красавица, умница. Я говорила ей — уходи, пока он тебе жизнь не сломал. Найдешь другого, который любить будет. А она ответила: «Так любить, как любили, уже никто не будет. А у меня сердце не казенное. Больше ударов не выдержит». Вот и не выдержало… А ведь какая красавица. Посмотрите, Григорий Анатольевич. Вот и тот парень. Смотрите, какие голуби. Теперь вместе уже. И с тем подонком тоже…

А письма он какие писал… Я не могу читать, все рыдаю…

Лейтенант Клевер растерянно листал альбом, созерцая чужие физиономии. Фотография, в которую ткнула безутешная мамаша, действительно впечатляла.

Красивая пара, ничего не скажешь. И мальчик хорош, только немного слащав. На его мужской вкус. И девчушка — загляденье.

Грустно все это…

Да, чего только в жизни не бывает.

Некоторые хранят письма, которые сто лет уж как пора выбросить. Ну, писал человек своей девушке. Из армии — вон адресок-то. И фамилия-имя-отчество…

Гриша Клевер пробежался глазами по письму. Да, очевидно, любили Татьяну эту. Куда покрепче Онегина.

Было в этом нечто загадочное. Что — он не мог понять. Нужно будет подумать на досуге. Только когда ж он наступит — досуг этот?