Элеонора Раткевич - Ближе смерти и дальше счастья Страница 13

Растительно-землеройно-теодолитная идиллия длилась, пока они не добрались до самых окраин Рахатеи. Уже в предместьях Одри беспокойно заворочалась. Рахатеи — город пограничный. Правда, на данный момент с язычниками очередной мир, но Деайниму встреча с ними ничего хорошего не сулила, ибо и там он был дезертиром и изменником государства. Господи, ну зачем существуют страны! Как было бы хорошо, не будь их. Хотя нет. Быть изменником государству все же лучше, чем быть изменником человечеству. Больше шансов выжить и получить пышную посмертную реабилитацию.

— До посмертной реабилитации я еще дожить намерен, — заверил Одри Деайним. — У меня есть идея.

— Пижон, — хладнокровно заметила Одри, прозондировав идею.

— Ничего-ничего. Это я тоже умею. В предместье мы пока и задержимся. Нам сейчас главное — до храма добраться. Дальше все легко.

— А ну как поскользнешься?

— Типун тебе на язык.

— Тебе на язык, ты хочешь подумать? До моего языка больше световых лет, чем тебе обычных.

«Язык» Деайниму пришлось проглотить. Световые годы также. В другое время он непременно ответил бы на шпильку ибо за словом в карман не лез, но ему было не до ехидных мыслевывертов. Успеть, только успеть.

Последнее слово в перемысле, таким образом, осталось за Одри.

Полевой храм, пыльный, потрескавшийся, благоухал цветами. Цветы тоже имели какой-то пыльный вид, да и припахивали пылью пополам с природным ароматом. Металлические браслеты стражников вспыхивали в тенистой глубине храма. Сам храм был приземистым, кряжистым, его плоскую крышу поддерживали косые колонны, исходящие из одного подножия. У входа в храм стояла чаша в форме глаза, наполненная морской водой — напоминание о слезе Аят. Чаша, почти без ножки, обреталась у ног стилизованной богини. В руке пресветлой создательницы лежала горсть земли. То был храм Аят-землеродящей, храм плодородия. Обычные небольшие колокола отсутствовали начисто, гонгов тоже не было. Зато на деревянном круге храма были разложены странные, похожие на бубны деревянные инструменты. Деайним знал, что это за деревяшки. Круговые алоты, на которых чаще играли, как на бубнах и барабанах, и очень редко — оглаживая. Круг тоже был алотой. Деревья такого размера встречаются за перевалом — не так уж часто, но встречаются. Они невысоки — в два человеческих роста, — но в буквальном смысле поперек себя шире. Метров пять в поперечнике, отсчитала Одри на глаз.

Стражники при виде Деайнима впали в состояние, промежуточное между полным параличом и административной импотенцией. Деайнима хорошо знали в обычном его облике, но и маска базарного шакала уже не могла служить прикрытием. Кейро Трей сумел доказать, что опознал Деайнима, а за прошедший месяц гонцы оповестили и Рахатеи, и провинцию о его теперешнем виде. Отсюда и произведенное впечатление. Кто ж может ожидать, что беглый каторжник, беглый заключенный Башни явится всенародно!

Деайним, собственно, и рассчитывал на общее замешательство. К моменту выхода храмовой стражи из ступора Деайним уверенно пропихался сквозь толпу, отшвырнул арбалет, вынырнул из полотнища, оттолкнулся и прыгнул. Руки стражников схватили пустоту. Деайним приземлился в самом центре круга. Гладкое дерево откликнулось колокольным ударом. Толпа забила в ладоши.

Риск был ужасный. Неудачливого исполнителя обрядовых плясок побивали горящими факелами с местной версией «греческого огня». Деайним же танцевал на обычном среднем уровне. Танцы, даже и светские, состояли здесь из серии умопомрачительных акробатических каскадов. В годы аристократического своего отрочества Деайним был недостаточно гибок, чтоб крутиться на чьих-то плечах, и слишком хрупок для «нижнего». С тех пор в танцах он не успел поднатореть, были занятия понасущнее, зато возмужал и окреп. Но никогда ему не доводилось вступать на жертвенный круг, отзывающийся на каждое движение музыкой. Одри ощутила быстро промелькнувшую в Деайниме нерешительность, почти боязнь.

— Какого черта, Дени, — ехидно подумала она, — ты такой риалот, ногами сыграешь, как руками.

Деайним едва успел поймать прыгнувшую в круг жрицу. По правилам пляски ее тело не должно коснуться пола. Иначе не видать хорошего урожая как ушей своих. Жрица, молодая мускулистая красивая девица, была умащена какой-то ароматической жидкостью, от которой ее тело, покрытое лишь расшитой металлом широкой кожаной набедренной повязкой, делалось скользким до неуловимости.

Деайним прошелся по кругу, слегка загребая ногами, отчего над толпой пронесся протяжный нарастающий гул. Храмовые риалоты мерно постукивали кончиками пальцев в свои инструменты. Колокольная полифония. Одри всегда восхищалась ритуальной музыкой и одновременно недолюбливала ее за бесконтрольность воздействия. Здесь, где каждый шаг сопровождался почти инфразвуковыми обертонами — а то и без всяких «почти», — она едва была в состоянии оценивать. Вначале Деайним держал жрицу на плече, потом она зажала ногами его вытянутую в сторону руку и выпрямилась, простирая руки к толпе. Одри подивилась силе обоих. Деайним медленно свободной рукой скользнул по плечам жрицы и вернул ее в прежнее положение, сделал несколько поворотов на полупальцах и опустился на всю ступню, сильно ударив пятками в круг: страстный стон, прерванный воплем. Деайним сделал несколько шагов: на носок, удар пяткой, удар всей ступней, дерево ответило ритмичными вскриками. Одри почти теряла сознание, толпа молящихся его уже потеряла. Оригинальная поддержка: вытянутой правой рукой Деайним держит жрицу за вытянутую правую руку, и все ее тело устремлено в одну линию с их руками. Рывок, жрица оказывается у партнера на плечах, руками и ногами оплетая его раскинутые руки. Музыка уже непереносима. Еще несколько бросков и колебаний. Бросок вверх с подкруткой. Деайним плавно опускается на колено, жрица стоит у него на плечах. Прыжок. Жрица точно приземляется на его колено, Все! Деайним берет жрицу на руки, толчок, она летит, перевернувшись в воздухе, и оказывается за пределами круга. Деайним, стоящий в его центре, сгибает колени, отталкивается, прыгает с места и приходит на четвереньки. Храмовая стража шарахается от него, как от зачумленного. Деайним подбирает арбалет и полотнище и уходит сквозь расступающуюся толпу.

— Я… как это будет по-вашему? «Телли-тай», священный-нечистый, ну…

— Неприкасаемый? — подсказывает Одри.

— Вот-вот.

В обрядах испрашивания (моления об урожае в том числе) и благодарения, кроме храмовых танцовщиц, необходим партнер. Мужчины при храме не служат, значит, мирянин. Занятие не из приятных: кроме страха мучительной смерти, терзает страх удачи. Исполнитель, переживший обряд, становится телли-тай. Своего рода табу. Священный, ибо плясал в священном круге и касался жрицы, воплощения Аят. Но и нечистый, ибо сам при этом воплощал Айта.

— Все было рассчитано. Теперь меня никто не может убить.

Редко кто плясал в храме по доброй воле. Деайним появился в ту самую минуту, когда истекает предписанный обрядом срок ожидания. Если танцор не найден, далее его определяют по жребию.

— И долго?

— Месяц. Потом идешь в храм и совершаешь омовение. Очищение слезой Аят. Сама понимаешь, спешить мне некуда. Как телли-тай я в полной безопасности. В Рахатеи.

Одри ответила на невысказанную часть фразы, хотя они уже давно уговорились так не делать.

— Сдался тебе Конхалор!

— Меня там ждут.

— Но там на телли-тай плюнут, и все.

Само собой, плюнут. Ведь именно Конхалор и установил понятие о телли-тай. А центр, как правило, довольно безразличен к собственным указаниям. Это провинция кишки из себя давит, только бы исполнить точь-в-точь.

— Не могу. Знаю. Должен в Конхалор.

— Именно этим способом? Мальчишка. Фигляр.

— Другого не вижу. Единственный способ пробраться незамеченным.

Правило телли-тай, введенное Эйлене-Аят в первый же год правления, вызвало благочестивые восторги и катастрофические последствия. Никто не желал более танцевать в храмах. Не так даже страшно прожить месяц неприкасаемым, но вот умереть в состоянии телли-тай…

А ведь очень и очень возможно! Хоть с крыши упади, а никакой лекарь не окажет помощи, не притронется даже. Нет, ни за что!

Деайним, занятый своим побегом, географо-изыскательным трансом и сосуществованием с посторонней женщиной в пределах одного мозга, не мог знать, что Эйлене-Аят изобрела новый закон во преодоление недостатков прежнего, да и была это уже не та Эйлене, которую он так беззастенчиво разыграл ради собственного спасения. По новому закону, какое бы преступление ни совершил человек, но после удачного исполнения обряда ему гарантирована полная амнистия и восстановление в гражданских правах. В храмы толпой повалила уголовщина. Благонамеренные обитатели Конхалора, не надеясь, что авось-таки пресветлая Аят помилует, перестали выходить на улицы иначе как засветло.