Владимир Топилин - Тропа бабьих слез Страница 13

Между тем Оюн не спешил. Раздобрев от крепкого самосада, охотник передал трубочку сыну Тулюшу, подождал, когда тот затянется два раза, отобрал ее назад и только после этого заговорил:

– Гостить пуду толго! Назад хода нет, тепло путет семь дней. Патом маненько холодно будет, наст пудет, тогда пойду. Гольцах снега много, долго лежать пудет. Холодно будет, карашо будет олень шагать, тогда поетем… – и уже сыну, указывая рукой рядом с домом: – Чум там ставь, однако много с другом пить путем, говорить путем, патом спать путем и опять пить путем.

Тулюш проворно повел оленей к указанному месту. Ему не надо повторять дважды, что и как делать. Он приезжал на заимку несколько раз и знает, под каким деревом стоят их шесты для чума.

Маркел пошел помогать Тулюшу. Младший Погорельцев уверен, что гостям бесполезно предлагать место во временном домике (захожей времянке), – в дом приглашать нельзя по вере – все равно откажутся: «Шипко шарко! Как спать можно?..»

Лука Власович крикнул женщин. На крыльцо выскочила Софья, поняла, что от нее требуется, исчезла в доме, но быстро вернулась с туесом и кружками, в котором что-то плескалось. Оюн расплылся в глубокой улыбке. Фома Лукич тут же налил, – «пока бабы стол готовят» – себе в отдельную посуду, тофаларам в другую. Оюн на такое разделение не обижается нисколько, давно знает: «Вера такой!»

Через некоторое время за домом вырос меховой чум из шкур, загорелся костер, все собрались неподалеку от огня. Софья накрыла на чурках небольшой стол, принесла соленые грибы, мед и прочие закуски. Оюн достал из своей котомки вяленую оленину, вареного глухаря, копченого тайменя:

– Польше нет ничего, промышлять нато…

Сели, налили, выпили: каждый из своей кружки. Женщины в застолье участие не принимали, у староверов не принято. Оюн все время смотрел на Софью, потом на Тулюша, на Фому и деда Луку и опять на Софью. Так длилось долго, пока Лука Власович не заметил его поведение.

– Ты что, никак свататься пришел? – с усмешкой спросил старовер, подливая в кружку тофалару.

– Хотел, однако, да за Соньку денег нет давать: просто так нельзя!

– Вот те разлука! И за кого же ты ее хотел сватать? – удивились Погорельцевы.

– Вот, однако, за Тулюша.

– За сына?! – в голос переспросили староверы.

– Так, да, – угрюмо кивнул головой Оюн.

– А сколько ему лет?! – дед Лука почесал за ухом.

– Шеницца нато, много уже! – заверил охотник и поднял глаза к небу. – Тулюш сапсем пальшой. Не знаю, как пальшой, однако на пальцах так будет, – и показал на руках сначала десять, а затем еще пять пальцев.

– Ишь как! Так он же ей еще в пуп дышит!..

– Какой пуп? – вытаращил глаза Оюн. – Никакой пуп, как раз карашо…

– Так она ж его на десять лет, почитай, старше!..

– Это карашо, баба пальшой. Репятишки здоровый путут!

– Ну ты и спросил… – смеются дед Лука и Фома. – Да ты посмотри на ее лицо: все, кто не смотрит, боятся здороваться!

– И што? Пускай лицо! Баба тайга красивый не надо быть. Баба тайга работай надо. Сонька работай карашо, долго смотрю. Как еду, всегда смотрю: ходит пыстро, тихо, кушай варит, шьет одежды, собаку любит.

– Вон как?! Это как понимать, собаку любит?!

– Баба собаку любит, значит, муша любить путет! – пояснил Оюн серьезным тоном. – Смотреть надо так: баба собаку к груди жмет, будет муша всегда любить. А как к ногам жмет, гулять будет… Сонька всегда возле Ингура сидит, к груди жмет: кароший баба Сонька будет… верная!

– Вот те раз! Кто же это тебе такое сказал? – смеются староверы.

– Никто не сказал, – нахмурил брови тофалар. – Все так говорили. Бабка мой говорила, мать мой говорила… люди старые говорили, давно такой примета есть!

– Ну, не обижайся! – попытался обнять друга немного захмелевший Фома. – И как они жить будут вместе?

– Шить? Карашо шить! Сополь, белка, капарга стреляй! Тайга туда сюда ходи! Тайга много – месяц едешь на олене, не приедешь. Другой сторона едешь, опять не приедешь. Олень Соньке кароший дам, у бабы моей кароший олень, пальшой. Мой баба много кушать хочет… тяжелая, толстая, как медведь на орехе. Олень идет под ней, на колени падает. Сонька худой девка, пусть на олене едет, а баба пешком идет!..

Все смеются: рассмешил Оюн! Простой тофалар, как ребенок, дитя тайги, но честный, чистый, как новая монета. В любом слове нет намека на обман и лесть, все говорит так, как есть. Отказать Оюну – обидеть, а обидеть – грех! Что делать? Как быть староверам? Не пойдет Софья замуж за кочевого охотника, не тот уклад жизни, да и вера не та. Никто не согласится на ее свадьбу с Тулюшом. Не выдержит девушка такой жизни. Тофаларам что? Сегодня здесь, завтра там: движение впитано с молоком матери. А Софья, девушка русская, привыкла к постоянству. Пусть заимка стоит в тайге, рядом с медвежьими берлогами, однако это не значит, что у нее нет дома. В лучшем случае Софья недалеко ходит, по охотничьим избушкам, и назад, на заимку. Да что там говорить? Глупо отдавать дочь и внучку на верную гибель!

Однако как отказать Оюну, не обидев его? Об этом стоило подумать.

Дед Лука и Фома переглянулись: как быть? В таком случае нельзя обещать на будущее. Может, сказать, что Софья уже посватана? Оюн спросит, кто жених. А если определится, что это неправда?

Думают староверы про себя, а Оюн в это время разошелся после третьей кружечки, заплакал:

– Промышлял с сыном сополя на Искерки таг…

– Это где Тропа бабьих слез?

– Так, правильно говоришь, Фрол. Тулюш хотел тебе сополя за Софью давать, чтобы ты рат был, Лука Влас рат, Софья рата, Маша рата. Всем карашо, и нам карашо!

– Что ты, Оюн! Какое приданое? Все равно Софья за Тулюша не пойдет…

– Теперь, наверно, правда не пойтет… – подтвердил Оюн, поник головой и опять пустил слезу.

– Что с тобой, дорогой? Успокойся, найдешь ты Тулюшу новую невесту… – стали его успокаивать староверы, думая, что причина слез тофалара только в этом.

– Не найтет Тулюш жену… русские сополя украли на лабазе!

– Как украли?! – в голос спросили Погорельцевы.

– Так, однако. Был сополь – нету! Оюн ходил, смотрел, еще столько ложил, – показал два пальца – было столько, – показал два раза по десять и еще три пальца, – патом пошел, нету сополь… украли русские!..

Погорельцевы ахнули: вон в чем причина несвоевременного приезда Оюна! И Софья здесь ни при чем: договариваться о свадьбе можно и в июне, когда снег растает, ход хороший. Да уж, дела… и соболей немало, двадцать три штуки! Целое состояние!.. Наверно, долго Оюн с Тулюшом собирали приданое, несколько лет. Вероятно, соболя были самые отборные…

У староверов хмель вылетел из головы. А ну как на них подумает?! До хребта Искерки таг (тайга черноспинных соболей) по Тропе бабьих слез, где охотился Оюн с Тулюшом, от заимки недалеко, на коне ехать три дня.

– Почему ты знаешь, что русские украли соболей?! Видел кто?! – осторожно спросил Лука Власович.

– Как не видел? Глаза мой видел! – поднял брови Оюн и посмотрел на друзей строго, серьезно.

Погорельцевы знают, что тофалары, дети тайги, могут прочитать любой след зверя и человека. Врожденное искусство следопытов привито им с молоком матери, в тайге замечают любую мелочь. Опытный глаз видит то, на что русский даже не обратит внимание. И все же дед Лука не замедлил узнать точную причину обвинения.

– Оюн зимой ходил, когда пальшой снег падал, все было! Я сополь ложил, снег мой след закрыл. Недавно опять ходил, снег таять начал, нет соболя! – жестикулируя руками, объяснял охотник.

– Ну, знаешь ли… – переглянулись Погорельцевы. – С декабря по апрель четыре месяца прошло… столько снега зимой было… как понять, кто соболей украл?

– Клупый ты, как молодой олень! Неужели не видно? Все видно! Лесницу русский не так ставит, всял, залес, патом убрал на место кте всял. Наши так не делают. Наши лесницу взял, поставил, салес, украл, а лесницу оставил: пусть думают, что хозяин забыл, а росомаха пакастила.

– Почему так думаешь? А может, русские тоже лестницу под лабазом оставляют?

– Нет, не так. Тоф знает, где чей лабаз и когда придет хозяин. Тоф никогда не полезет чужой лабаз, когда рядом хозяин. Русский убирает лестницу, не знает, что хозяин далеко или рядом. Русский думает, украл, придет хозяин, смотрит, нет лесницы, значит, никто не был, опять уйдет, так много будет дней… уйти далеко можно…

– Ишь ты… ну у тебя и представления…

– Да, я так думай. Патом, на лапазе хитрость есть. Я уздечка весил для оленя. Тоф уздечку никогда не возьмет: зачем? Каждый охотник сам уздечку делает, сам узлы шьет, жилы оленя сурочит. У каждого своя уздечка. Наденет вор уздечку на своего оленя, другой сразу увидит: «Уздечка Оюна! Вот он вор!» Тоф не возьмет уздечку, зачем ему на себя говорить вор? Русский обязательно уздечку на лапазе возьмет, скашет, пусть хозяин думай, тоф вор!

– И что, осталась на лабазе уздечка?..

– Нет, уздечки нет, русский взял, потом, наверно, выкинул… еще на лапазе посуда не так лежит… продукты украли, табак… следы на снегу…