Город падающих ангелов - Берендт Джон Страница 13

Например, Питер говорил: «Венеция – город не для всех. Чтобы жить в Венеции, во‐первых, надо любить жизнь на острове, надо любить жить у воды…» В то же самое время Роуз утверждала: «Это как ирландская деревня, где все знают друг друга…» Ничего не замечая, Питер продолжал: «Чтобы жить в Венеции, надо уметь обходиться без зелени на улицах, надо смириться с необходимостью много ходить пешком». Одновременно я слышал и слова Роуз: «Мы постоянно сталкиваемся на улицах со знакомыми нам людьми, потому что единственный способ перемещения по Венеции – будь ты графиня или хозяин лавки – это ходить пешком или пользоваться вапоретто. Ездить инкогнито в частном автомобиле невозможно, и в этом отношении Венеция ужасно демократична».

В такие моменты слушать Лоритценов было все равно, что слушать стереозапись, где каждый говорящий вел свою отдельную мелодию. Одним ухом я ловил слова Питера: «Сейчас мы находимся в необычной ситуации, и многие люди, говорящие, что любят Венецию, как оказывается, вовсе ее не любят». Другим ухом, если я правильно понимал, я слышал, как Роуз говорила: «…Когда я возвращаюсь домой из магазина, Питер не спрашивает, что я купила, он спрашивает, кого я видела».

– Ключевое слово здесь «клаустрофобия», – продолжал свою партию Питер. – Я жду, когда оно прозвучит. Ведь всякий раз, когда слышу его в связи с Венецией, я понимаю, что человек, который его произносит, никогда не будет здесь счастлив.

Лоритцены истово проявляли пыл ревностных неофитов. Венеция стала их домом по сознательному выбору. Они не просто родились здесь и остались. Их вдохновенная защита города была, как мне казалось, отчасти и защитой их решения жить здесь, в своем добровольном изгнании.

Питер родился в Оук-Парке, в Иллинойсе. Его путь в Венецию начался с Лоуренсвиллской школы, неподалеку от Принстона, и пребывания во Флоренции как стипендиата программы Фулбрайта. Во Флоренции Питер изучал роль провансальского языка в поэзии Данте. Отец Питера хотел, чтобы сын стал игроком в бейсбол и бизнесменом, но Питер так и не вернулся в Соединенные Штаты. Вместо этого он стал служкой у англиканского священника, главы Американской церкви во Флоренции, а когда священника перевели в Венецию, где он должен был учредить филиал англиканской церкви, Питер последовал за ним, познакомился с Роуз, влюбился и женился на ней.

К моменту приезда в Венецию Питер утратил всякое сходство с мальчиком из Оук-Парка. Он заново воссоздал себя и рассказывал об этом с обезоруживающей искренностью.

– Мой отец никогда не понимал, как это можно – сняться с места и переехать в Италию. Именно в Италию. Он любил приезжать к нам в гости, но никогда не воспринимал всерьез мое проживание здесь. Для него это так и осталось милой шуткой. Когда родился наш сын Фредерик, отец предложил оплатить его обучение в колледже, но на том условии, что это будет американский колледж. Он боялся, что мы сделаем из Фредерика англичанина. Несомненно, он давно вынашивал эту идею, слыша, как я говорю, и зная, что я женился на английской девушке. Но я рад сообщить вам, что образование Фредерик вплоть до сегодняшнего дня получал в Венеции, он венецианец, а не англичанин. Скоро он отправится в колледж, но в Оксфорд, а не в Америку. Что же касается моей жизни в Италии, то это лучшее из когда-либо принятых мной решений. Я блаженствую в этом придуманном мной самим мире.

Что же касается Роуз, то ее жизнь в Венеции была абсолютно естественной. Роуз принадлежала к английской аристократии. В течение нескольких веков ее предки жили в большом замке, и за это время мужчины ее семьи приобрели множество титулов – бароны Эшфорд, лорды Бери и графы Албермарл. В жизни предков самой Роуз имели место странные моменты: ее двоюродная прабабушка, Элис Кеппель, была официальной любовницей короля Эдуарда VII. Дочь миссис Кеппель, Вайолет Трефьюзис – для Роуз она была «тетя Вайолет», – известна тем, что была самой эксцентричной и необузданной любовницей Виты Сэквилл-Уэст. Будучи подростком, Роуз посетила жившую во Флоренции стареющую тетю Вайолет. Та стала наставницей Роуз в вопросах стиля и социальной роли, значительно повлияв на ее манеры и самообладание. Происхождение позволяло Роуз требовать обращения «леди Роуз», но сама она проявляла редкое равнодушие к этому вопросу. Она обосновалась в Венеции не в последнюю очередь именно потому, что хотела держаться подальше от своего семейства. Так как она большую часть детства провела в Маунт-Стюарте, родовом имении в Северной Ирландии, на вопрос о происхождении она часто отвечала очень скромно: «Я – ирландская деревенщина».

Роуз начала посещать Венецию с шестнадцатилетнего возраста, обычно вместе с матерью, купившей коттедж старого гондольера как приют для летнего отдыха. По соседству в таком же коттедже жил Эзра Паунд со своей любовницей Ольгой Радж – жил с двадцатых годов.

– Незадолго до того Паунд был отпущен из больницы Святой Елизаветы, где по приговору суда находился на принудительном лечении, – рассказывала Роуз, – и когда я впервые увидела его в начале шестидесятых, он был стар и напоминал отшельника. Тогда он уже дал свой знаменитый обет молчания. Мы видели, как они оба – Ольга и Эзра – неспешно прогуливались по кварталу и пили кофе в одном из кафе на набережной Дзатерре. Ольга была миниатюрна и очень красива. Он же был высок, исполнен чувства собственного достоинства и всегда изысканно одет: широкополая фетровая шляпа, шерстяное пальто, твидовый пиджак, переливающийся галстук. У Паунда было суровое грубое лицо, но глаза всегда были невероятно печальны. Когда люди останавливались, чтобы поздороваться с ним, он молча застывал на месте и стоял, пока Ольга рассыпалась в любезностях. Мы никогда не видели, чтобы он говорил на публике, но слышали, как он дома вслух читал свои стихи сильным ритмичным голосом. Моя мать была поклонницей Паунда, и в один прекрасный день она позвонила в его дверь и спросила, не сможет ли он ее принять. Ольга очень вежливо попросила мать удалиться: в этом нет никакого смысла, он не станет ни с кем разговаривать. Наконец до нас дошло, что мы слышали запись Паунда, читающего свои стихи. Он так же, как и мы, сидел возле нашей общей стены и слушал запись. Паунд умер бог знает как давно, но Ольга до сих пор жива. Ей уже больше ста лет.

В круг общения Лоритценов входят как венецианцы, так и экспатрианты, среди которых можно упомянуть собирательницу живописи Пегги Гуггенхайм. Питер часто сопровождал Пегги в вечерних прогулках в ее гондоле, последней частной гондоле в Венеции.

– Она знала каждый дюйм самых дальних каналов, – сказал он мне. – Все время поездки она сидела на маленьком стульчике, под которым уютно располагался ее лхасский апсо; за ее спиной на корме стоял гондольер и правил. Нужные направления Пегги указывала ему движениями рук, как будто вела машину, не оборачиваясь и не произнося ни слова. Пегги была известна своей прижимистостью. Гондольером она наняла бывшего перевозчика трупов, так как он согласился на низкую плату. Пегги не тревожило то, что в качестве серенад он развлекал ее заупокойными мессами и к тому же часто бывал пьян.

Я навещал Пегги, когда она была уже смертельно больна, – продолжал Питер. – Она перечитывала Генри Джеймса. Мне она сказала, что распорядилась, чтобы ее похоронили рядом с собаками в саду ее палаццо на Гранд-канале. С меня она взяла обещание, что я прослежу за исполнением ее последней воли, и я это сделал. На самом деле к моменту смерти Пегги четырнадцать ее собак уже были мертвы и ждали свою хозяйку. Она была еще жива, когда упокоился ее последний пес. Во время церемонии его погребения дворецкий, рывшийся в земле в поисках свободного места, случайно наткнулся на череп апсо, который покатился к ногам хозяйки. Пегги в это время рыдала в платок и ничего не заметила.

В своем кабинете Питер показал мне издание сочинений Генри Джеймса 1922 года, которое завещала ему Пегги. Каждый том она подписала, используя фамилию своего первого мужа, – Пегги Вейл.

Пегги Гуггенхайм не была принята членами высшего венецианского общества, не скрывавшего отвращения к ее половой неразборчивости. Однако сами Лоритцены обществом приняты были и часто посещали званые венецианские вечера. В тот вечер, когда я познакомился с Питером и Роуз, Питер взял со стола рельефно отпечатанное приглашение, секунду его поизучал, а затем бросил на Роуз взгляд, говоривший: «Мне ответить?» Роуз согласно кивнула. Двенадцать венецианских семейств давали традиционный карнавальный костюмированный бал, который должен был состояться через две недели. Лоритцены получили приглашение и позволение привести с собой гостя по своему выбору. Когда Питер протянул мне приглашение, я с готовностью его принял.