Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки Страница 14

Ну вот, посушила Олечка голову и решила фен на место, в ванную отнести. Вышла в коридор и обо что-то споткнулась. Ногой потыкала — мягко. И тут это мягко как заворочается и давай ее за ноги хватать!

Нет, это очень кое-кому повезло, что Олечка, будучи не робкого десятка, включила свет в коридоре, а не попыталась обезвредить это что-то феном «Локон». Включает свет — а это сосед у нее в коридоре спит. Серегины ботинки под щеку пристроил, половичок на плечико натянул — и радуется жизни. Прям посреди коридора.

Оказалось — подпил мужик и устремился домой, потому что против автопилота не попрешь. Почти дошел до своей квартиры, но тут его качнуло, он плечом в Олечкину дверь уперся — и впал в квартиру, потому что по приходе дверью-то она клацнула, а вот язычок отщелкнуть забыла. Тело, обрадовавшись окончанию пытки, тут же предприняло самостоятельные действия — нашло себе подушку и одеяло. И вырубилось.

Пришлось, нарушив режим, будить Серегу. Дядюшка мой взял соседа за ремень, вынес на площадку и аккуратно положил к его порогу. А дверь они с тех пор тщательнее на ночь проверяли.

Глава двадцать четвертая

Оля

Я про Олю вот чего сказать хотела. У меня есть тетя. Даже две тети. Причем родных. Вот так повезло моим родителям, что каждый из них имеет младшую сестру.

Папина сестра живет в славном пригороде Петербурга на букву «П», то есть в Колпино, но она человек замкнутый, абсолютный интроверт, и про нее я писать не буду.

А вот Оля — это мамина сестра, и с ней до сих пор мы поддерживаем близкородственные отношения.

Ну это так, вводная, чтоб знали, про кого разговор пойдет.

Итак, Олечка с детства начала заниматься спортом. Девочки обычно чего хотят? Правильно, гимнастику. Лучше художественную. Но наша девочка хотела другого, поэтому пошла в академическую греблю.

Конечно, прошли годы, она уже не так юна, как была когда-то, и на фоне современных акселерированных девушек смотрится совсем уж почти дюймовочкой, но в те славные времена она была крупным спортивным объектом.

В воспоминаниях моего босоногого детства академическая гребля — это что-то сродни гладиаторским боям. Я помню, как Оля приходила с тренировки и ложилась на пол, раскинув руки в стороны — а на ладонях все время были пластыри и повязки, и под ними скрывался ужас. А еще было здорово ездить по квартире на банке, отталкиваясь ногами.

Образование Олечка получила верхнее, в институте Лесгафта. На анатомии, ничуть не смущаясь, дергала препараты за все выступающие мышцы и сухожилия, когда преподаватель отвернется. И еще совсем недавно участвовала в заездах для ветеранов.

В разные периоды времени, как и все мы, Оля экспериментировала со стилями одежды.

Сейчас, конечно, она предпочитает эдакий удобно-спортивный стиль — джинсы, свитера, куртки и обувь на низком устойчивом каблуке.

Но это было в самом начале восьмидесятых годов, и прикид она себе прибарахлила по тогдашней моде — пальто было черным и расклешенным. Сапоги черные, на высоченной шпильке. А на голове — маленькая черная фетровая шляпка с вуалеткой. Перчатки, опять же, лайковые. Тоже черные, потому что очень модно было. На похороны, значит, в таком наряде хорошо.

Вместо этого она в магазин поплыла. За продуктами.

Напоминаю, начало восьмидесятых. Поэтому, заполнив два пакета продуктами, на верхний этаж каждого пакета она пристроила по десятку яиц, которые продавались сложенными в маленький полиэтиленовый мешочек. И пошла домой.

Идти, надо заметить, было недалеко — магазин в соседнем доме. А дальше она сама рассказывает.

«Выхожу это я из магазина — красавица, ну и что, что с двумя сетками. На голове шляпка с вуалеткой, на ногах — сапоги на шпильках, осанка королевская, глаз накрашен. Несу себя народу как большой подарок. Суббота, народ в зоопарк приехал, поэтому на нашем проспекте Максима Горького народу, как на Невском.

И тут, чувствую, ноги нашли покрытую молодым ледком кочку и едут вперед сразу обе, даже не пытаясь вцепиться шпильками в асфальт.

В воспаленном мозгу забилась мысль: „Яйца!!!“, и руки с сетками автоматически взлетели вверх.

И вот сижу я на заднице ровно, вся в пальто и сапогах, а шляпка от удара свалилась на нос, поэтому ничего не вижу.

Натренированные руки гребчихи держат сетки высоко над асфальтом. Каблуки без особой надежды на успех скребут ледок. Поставить тару на землю — в ум не приходит. И тут, конечно, пробило меня на хи-хи.

А недобрые сограждане даже помочь не пытаются — столпились вокруг веселой стайкой и ржут.

Но ничего, самаритяне нашлись, сетки отобрали, шляпку подвинули, на ноги поставили, отряхнули.

Оставшиеся сто метров до дома я шла уже не такой королевской походкой».

Глава двадцать пятая

Персики

Отдыхать мы с Олей и ее дочкой Женечкой тоже ездили. В Крым, конечно.

У нашей хозяйки в Судаке, куда мы много раз ездили большими компаниями — родители со мной, а также сослуживцы с детьми и близкие родственники тоже с детьми — во дворе росло персиковое дерево. А Галина Сергеевна работала, и ей было не до грибов. Поэтому как-то раз (а это мы именно с Олей и Женей тогда отдыхали) она нам и говорит эдак строго:

— Девки! Что хотите делайте, но чтобы персики не пропали!

А они были волшебные: во-первых — много, а во-вторых — ужасно вкусные. Ну мы и давай, того-сь. Собрали. Стали чистить и варенье на солнце варить.

Ну конечно, Женечка напробовалась персиков по самое «не хочу». То есть она радовалась и веселилась до вечера, а потом легла спать. И через полчасика радовались и веселились все остальные. Ребенок дристал так, что даже уже простынку под нее не подкладывали — так на клееночке и дристала. Лекарства не помогали, но к утру поток кончился, и ребенок, веселый, здоровый, хотя и несколько похудевший, побежал на пляж.

А вот перед отъездом пошли мы с собой полузрелых персиков купить. Раньше всегда с югов везли всякого. Ну вот, пришли в магазин. А девочка как увидела, куда ее маменька глазом косит, так тут же и улеглась посреди торгового зала, стала помавать конечностями, а также побивать ими мамулю и кричать:

— Мамочка! Не надо! Я не хочу персиков!

Продавец, глядя на нее, произнес философски:

— Да… Кажется, ребеночек наелся…

Но мы, конечно, купили два ящика, которые и взяли с собой в поезд.

— Не забудьте на ночь закрыть дверь купе! — сказала проводница и самостоятельно, чтобы не оставить нам уже никакого выбора, с лязгом и скрежетом ее задвинула.

Мы возвращались домой. С юга. И в купе нас было пятеро. На верхней полке напротив меня возлежал папаня мой героический, Александр Васильевич, а на нижних расположились моя матушка и моя тетушка Оля. Рядом с Ольгой, на одной с ней полке, уже полчаса как мирно посапывала моя двоюродная сестричка Женечка. Женечке на тот момент было два с половиной года. Она была вполне доброжелательным, общительным и улыбчивым ребенком. Кроме рассказанной уже истории с персиками, она не доставила нам за все время отдыха никакого беспокойства.

Ночь мало того что упала сверху, придавив тяжелым и горячим медвежьим телом, она еще и ворочалась, гоня начавший было приходить сон. Простыни тоже были горячими и липкими. Воздуху не хватало. Даже переворачивание подушки спасало только на несколько минут. Периодически чья-нибудь рука начинала шарить на столе и хвататься за бутылку с водой.

Вода, конечно, тоже не помогала. Она тут же испарялась и делала окружающую действительность еще жарче и мокрее. Наконец все угомонились, перестали вертеться и заснули. В жаркой духоте купе воцарилась тишина.

Тыгдымский конь поезда равномерно и послушно говорил свое «тыгдым-тыгдым». Полчаса прошло в мирной обстановке. И тут на верхней полке раздалось «кхм». А потом «кхе-кхе», а потом кашель из сдерживаемого превратился в оглушительно громкий. Это наступили последствия папенькиного курения. А курили они «Беломор» фабрики Урицкого. И на юг с собой брали его же. Но папирос не хватило, поэтому прямо перед отходом поезда Александр Васильевич прикупили себе краснодарского «Беломору».

Проснулись я, мама и Оля. Не говоря уже о папе, которого крючило на верхней полочке. Мы поили его водичкой, давали ментоловый леденец, и, наконец, кашель стих, и измученный папа немедленно отбыл в сон.

Тут, с задержкой на двадцать минут, проснулась Женечка. Она села на полке, потерла кулачками глаза и захныкала. «Хнык-хнык» перешел в «а-а-а…», а потом в «А-А-А!». Ольга схватила дитя на руки, дала попить водички и стала укачивать. Что в условиях духоты и жары только раздражало младенца. Не, правильно, кому бы было по душе, чтобы вас прижимали к горячему и липкому, да еще и трясли вверх-вниз.

Наконец измученное дитя потеряло все силы и замолкло. Наступила тишина. По коридору, обивая двери боками, прошел в туалет кто-то, разбуженный детскими криками. И схватился за ручку нашего купе. Матюгнулся и пошел дальше.