Эрико Вериссимо - Господин посол Страница 14

Клэр Огилви слушала Пабло, не забывая, однако, поглядывать на часы.

— Мои родители — ревностные католики, и я нисколько не сомневаюсь в искренности их веры… Однажды вечером мы были на концерте в часовне Сан-Шапель. Хор Памплоны исполнял старинные религиозные вещи. Дон Дионисио слушал, скрестив на груди руки и опустив голову, казалось, он молился. И вот, будто для того, чтобы завершить красоту великолепной музыки и изящество знаменитой часовни с ее светящимися витражами, во время перерыва появился папский нунций в сопровождении принца Бурбонского, Великого приора Франции, а также сановников, кавалеров и дам ордена Святой Гробницы, облаченных в традиционные костюмы. Принц держал в своих бледных руках терновый венец спасителя, привезенный из святой земли Людовиком IX, королем Франции… При виде этой реликвии лицо отца преобразилось, на глаза навернулись слезы. Когда мы вышли из часовни, он ласково взял меня под руку и порыве откровенности прошептал: «Нужно ли тебе говорить, что когда я подхожу к генералиссимусу, то краснею от стыда и чувствую желание зажать нос пальцами? Надеюсь, ты не считаешь меня столь наивным и бесчестным, чтобы думать, будто я нахожу этого человека идеальным президентом и способен оказывать ему политическую поддержку. Знай же, сын мой: если я с ним и мирюсь, то лишь потому, что в данный момент он представляет меньшее из двух зол. К несчастью, вторым злом для Сакраменто является сейчас коммунизм, а это значит гибель духовных ценностей, почитаемых нами, и установление атеистического режима, который изгонит из страны священников, сожжет церкви, лишив нас права любить бога и воспитывать наших детей и внуков как добрых христиан, а не как бездушных роботов, служащих целям тоталитарного государства». Многозначительно помолчав, дон Дионисио добавил: «Мы оказались бы также лишенными земель, которые наши предки начиная с семнадцатого века поливали своим потом, слезами и кровью».

Клэр Огилви поднялась, бросив взгляд на свои часы.

— Менее чем через год после последнего их приезда, — продолжал Пабло, — я получил извещение о своем переводе в это посольство. И вот я играю дипломатическую комедию, находясь на содержании у тирана, окруженного ворами и бандитами. А отец, будто мне не хватает тысячи долларов, которые я здесь зарабатываю, время от времени присылает чеки на крупные суммы. К тому же всякий раз, как я хочу плюнуть на все и уехать, хотя сам не знаю куда и как, приходит письмо от доньи Исабели с неизменным вопросом: «Неужели ты хочешь убить своего бедного отца?»

— А насколько серьезна болезнь старика, или это лишь симуляция, чтобы удерживать тебя в повиновении?

— Я говорил с его врачом, которому я доверяю. Врач сказал, что здоровье отца в самом деле очень плохое. У него было два серьезных инфаркта. Его сердце словно треснувшая ваза, требующая бережного обращения.

Ортега показал на письмо, которое еще не распечатал.

— Представляю себе, что там написано… Родители знают, что я часто вижусь с профессором Леонардо Грисом. В своем последнем послании донья Исабель писала: «Умоляю тебя, порви эти опасные отношения. Рано или поздно ваша дружба обнаружится, на тебя донесут, и неизбежно снова выплывет наружу старый инцидент. В результате ты лишишься своего поста и, что еще хуже, не сможешь вернуться на родину».

Клэр подошла к Пабло и поправила ему галстук.

— Теперь я понимаю, что ты действительно в дьявольски трудном положении. И дело может обернуться еще хуже. Но что бы там ни было, сейчас ты должен сопровождать его превосходительство посла Сакраменто в Белый дом. Пошли!

Пабло поцеловал Клэр в щеку и направился к двери.

— Бог в помощь, дорогой!

И когда Пабло был уже в коридоре, Огилвита вытерла глаза и высморкалась в бумажный носовой платок. Потом, хлюпая носом, закурила новую сигарету.

6

Мишель, открывший перед Пабло дверь в резиденцию посла, шепнул, что его превосходительство в библиотеке.

При виде первого секретаря Габриэль Элиодоро широко раскинул свои мускулистые руки.

— Пабло, дружище!

И обнял его, крепко прижав к груди. Ортега почувствовал сильный запах лаванды.

— Как ты меня находишь? — спросил посол, поворачиваясь перед Пабло.

— Прекрасно. Но вы чересчур надушились.

Габриэль Элиодоро обнюхал свои руки, лацканы пиджака, платок.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да. В этой стране мужчины не душатся.

— Но ведь я не из этой страны! Я индеец из Соледад-дель-Мар, — шутливо и вместе с тем гордо воскликнул кум диктатора.

«От индейцев Соледад-дель-Мар пахнет дымом и мочой, — подумал секретарь. — А ты мошенник и предатель. Как и я…»

— Сейчас отправимся, Пабло.

— Отсюда до Белого дома можно доехать за десять минут, значит, в нашем распоряжении еще полчаса.

— Да! Но до встречи с Эйзенхауэром у меня назначено свидание с другим президентом. — Он помолчал, и лицо его просветлело. — Я хочу подъехать к памятнику Линкольну, чтобы выполнить обет, который дал себе еще мальчишкой.

«Комедиант!» — воскликнул про себя Пабло.

— Линкольн — один из тех, кого я особенно почитаю. Даже, пожалуй, больше всех, после Соледадской богородицы.

«Комедиант! Комедиант!» — Пабло старался взять себя в руки, но тщетно: он по-настоящему ненавидел посла.

Габриэль Элиодоро выпрямился, подошел к Ортеге, сдержанно поклонился и протянул руку. Секретарь был вынужден ее пожать, включаясь в комедию, которую разыгрывал посол.

— How do you do, Mr. President? Ха-ха-ха! Ну как?

— Хорошо. Только произносите «президент», а не «пресиденте». Кстати, пока я не забыл, название этого города — «Вашингтон», а не «Гуасинтон».

— В чем будет заключаться церемония?

— Она продлится немногим более пяти минут. Ведь вручение верительных грамот — простая формальность. Нет необходимости готовить какую-то особую речь. Достаточно выразить удовлетворение по поводу того, что вас назначили на этот пост, и пожелать, чтобы наша страна и Соединенные Штаты и впредь поддерживали хорошие отношения… Однако не беспокойтесь — я переведу все как надо.

Габриэль Элиодоро взглянул на часы.

— Ну, пошли!

В передней Мишель подал послу другой, ненадушенный платок и помог надеть пальто. Посол на мгновение остановился перед зеркалом, поправляя шляпу.

— Bonne chance, Monsieur l'Ambassadeur! — сказал мажордом.

Они вышли. Высокий и стройный в своей темно-синей форме Альдо Борелли стоял возле черного «мерседес-бенца», распахнув дверцу. Этому итальянцу с хитроватым лицом было немногим более двадцати.

— Добрый день, господин посол.

— Добрый день, Альдо. Проедем сначала к памятнику Линкольну.

Они расположились на заднем сиденье, Альдо тронул машину, и тут Габриэль Элиодоро вдруг затрясся от громкого хохота. «Если он рассчитывает, что я спрошу, почему он смеется, то напрасно», — подумал Пабло, но посол тут же объяснил:

— Знаешь, почему я так веселюсь? В пятнадцатом году американская морская пехота по просьбе диктатора Чаморро высадилась в Сакраменто, чтобы захватить в плен Хуана Бальсу и его партизан. И я — а мне тогда было лет двенадцать — плюнул однажды на флаг Соединенных Штатов и, спрятавшись за деревьями, бросал камни в патрули гринго. Вот этими руками я писал на стенах углем: «Американцы — грязные собаки!» А сейчас я — посол республики Сакраменто — направляюсь в Белый дом. Разве не удивительно?

Ортега лишь кивнул головой.

Габриэль Элиодоро искоса посмотрел на Пабло. Почему этот мальчик настроен против него? Впрочем, пусть… Через две недели он его завоюет. Или он не сын своего отца.

«Но кто мой отец?» — подумал он с горечью. В памяти всплыл образ матери. Лицо господина посла омрачилось.

Автомобиль ехал по Массачусетс-авеню. Когда они миновали бразильское посольство, Пабло подумал о своем друге Орландо Гонзаге, о том, что вечером в баре «Коннектикут» им будет о чем поговорить. Туда наверняка заглянет и Билл Годкин, который тоже с интересом послушает, как прошла церемония.

— Что это за башня? — спросил Габриэль Элиодоро, когда машина проезжала по мосту над рекой Потомак.

— Это минарет мусульманской мечети, ваше превосходительство, — поспешил сообщить Альдо Борелли, говоривший с сильным итальянским акцентом.

— Мусульманской? — посол удивленно взглянул на Пабло. Тот утвердительно кивнул.

«Мерседес» въехал в парк Рок Крик. Берег ручья, давшего название парку, был покрыт цветущими деревьями и кустами. На другом берегу Габриэль Элиодоро увидел кладбище с простыми надгробиями, серыми и черными, которые уступами поднимались до самой вершины холма.

— Это кладбище Оук Хилл, — сообщил Пабло.

— Как оно не похоже на наши! Надгробные плиты будто каменные столбы на дорогах. Могилы плоские. Ни статуй. Ни ангелов. Нет, наши кладбища, Пабло, мне нравятся больше. В этой стране даже смерть кажется менее трагической, чем у нас.