Олег Лукошин - Капитализм (сборник) Страница 14

И засмеялись парни во все свои луженые глотки.

«Позор! Я форменный эксплуататор и настоящий трус! Вот так капитализм превращает меня в ничтожество».

– Дружбан! – парни загорелись. – А, там, как ты к цирку в принципе относишься? Ну, там, цирк нашего детства, Карандаш, там, с уморными скетчами? Дядя Юра Никулин, там, с надувным бревном? Дядя Куклачев, там, с дрессированными котами?! Ты слышал, сама Тереза Умнова, там, почтила наш городок своим присутствием! Это феерия! Брат, своди нас в цирк, а! Душа, там, просит, сердце горит, в детство вернуться хочется – аж сил нет.

Максим с ответом не медлил.

– Да без проблем!

«Даже про “Капитал” забыл. Не читаю. Одно слово: позор!»

Дрессированные людишки

На арену цирка под барабанную дробь, вся в белом, вышла Тереза Умнова. По просьбе новых друзей Максим купил билеты на самые лучшие места – рукой подать до дрессировщицы. Парни, между которыми он сидел, отчаянно зааплодировали знаменитости.

– Дорогие друзья! – приветствовала публику Умнова. – Я рада вновь посетить ваш прекрасный город, название которого, к сожалению, постоянно вылетает из моей головы. Сегодня мы представим вашему вниманию новую программу, с которой нас прекрасно принимают во всех уголках света – от Филиппин до Гренландии. Я давно задумывала ее, можно сказать, всю жизнь, но по некоторым причинам воплотить замыслы не получалось. И вот представьте, какая я теперь счастливая! Надеюсь, вы разделите мое счастье, потому что сейчас эту программу увидите и вы.

– Просим! – били в ладоши друзья Максима. – Просим!

– Дрессированные людишки! – под грохот оваций объявила Умнова.

Оркестр выдал веселый цирковой пассаж, зрители в нетерпении замерли, готовые к представлению.

А сколько в зале детей! Счастливчики, им можно лишь искренне позавидовать.

На арену на четвереньках выполз голый человек. Женщины, находившиеся в зале, завизжали от восторга. Человек подполз к ногам Умновой и стал лизать ее и без того блестящие ботинки.

– Друзья, это первый наш герой, Тимоша! – обратилась к залу дрессировщица. – Тимоша хороший, вот только любит хулиганить. Тимоша, ты любишь хулиганить?

Человек высунул язык и закивал головой. Лицо его отчего-то показалось Максиму знакомым.

– Тимоша, как ты хулиганишь? – задала Умнова вопрос дрессированному человеку.

Человек поднял ногу и пустил в землю струю мочи.

– Вот он какой хулиган, дорогие зрители! – развела руки Умнова. – Ай-яй-яй, как это нехорошо! Нехорошо, ребята?

– Нехорошо!!! – закричали дети, а громче всех – дружелюбные парни.

Человек смущенно опустил голову. Максим снова отметил, что он кого-то ему напоминает.

– Я думаю, – говорила дрессировщица, – надо наказать Тимошу. Что скажете, ребята?

– Наказать!!! – закричал зал. – Выпори его как сидорову козу!!!

Строгий мужчина во фраке вынес длинную гибкую плеть.

– Ну что, Тимоша, – горестно качала головой Умнова, – придется тебя выпороть.

Она занесла плеть и опустила ее на спину дрессированного человека. Человек завыл по-собачьи.

– Вот так тебе, нехороший! – приговаривала Умнова. – Будешь впредь знать, как хулиганить!

Зал неистовствовал от восторга.

Сердце Максима вдруг явственно пронзила острая боль.

– Отец!!! – вскочил он на ноги и бросился на арену.

Плеть опускалась для удара. Максим схватил Умнову за руку и отшвырнул ее в сторону.

– Отец, это ты? – склонился он над человеком.

Загнанным взглядом тот исподлобья взирал на него. Все последние сомнения развеялись – это он.

– Папа, что ты здесь делаешь? – обнял он отца за худые плечи. – Что произошло, почему ты здесь? Где твоя денежная работа на севере?

– Сынок, – отводил отец от Максима слезящиеся глаза, – ты все неправильно понял. Это просто работа, это шоу. Это лучше, чем работа на севере. Мне неплохо платят, у меня есть карточка медицинского страхования, я коплю на пенсию. Я счастливый, сынок.

– Господи, какая работа, о чем ты говоришь! Это обыкновенное унижение. Почему ты позволяешь так обращаться с собой?

– Сынок, сядь, пожалуйста, на место. Шоу маст гоу он. Зрители будут недовольны.

– Пойдем, папа, пойдем, – стал поднимать Максим отца на ноги. – У меня есть деньги, мы будем работать вместе. Тебе нельзя здесь оставаться.

Вскочившая на ноги Умнова замахала руками, подзывая кого-то из-за кулис.

– Почему ты помогаешь мне, сынок? – бормотал отец. – Я выгнал тебя на улицу, я никогда не любил тебя… Капитализм не терпит соплей, оставайся сильным. Моя работа – это ничего, это нормально. Это вовсе не рабство, как ты можешь подумать, это просто контракт. Я обязан отработать еще десять лет. Так надо.

– Да пойдем же, папа! – потянул его за собой Максим. – Где твое человеческое достоинство, где твоя гордость?

– Христос велел смирить гордыню. Максимушка, ты все неправильно понимаешь. Это же просто представление. Людям нравится, они платят деньги. Я гляжу, дела у тебя идут, ты хорошо одет и имеешь наличность, чтобы посещать шоу, я рад за тебя, сынок. Не будь таким букой, взгляни на все с другой точки зрения, позитивнее. На самом деле капитализм – это очень весело.

На сцену выскочила охрана. Максима схватили за руки и потащили за кулисы.

– Папа! – кричал он. – Перестань унижаться! Пойдем со мной!

За кулисами его побили и вышвырнули на улицу.

– Как вы догадались, – доносился с цирковой арены голос Терезы Умновой, – этот молодой человек – часть программы. Такой же дрессированный, как и остальные.

Истерия

Лупит Максим молотком по разложенным в коробки дискам. Хрустит пластик, разлетается в стороны, окропляя пол темной шелухой. Лопаются под напором молота лазерные диски и блестят, блестят в свете электрической лампы. Они так красивы, эти осколки, в них что-то завораживающее, хочется сгребать их в охапку и подкидывать вверх.

– Всё напрасно! – бормочет он в такт движениям рук. – Обман, очередной обман. Я же знал, что это кончится плохо. Как можно вступать в соглашение с капитализмом?! Он изворотливее, циничнее, беспощаднее меня. Он все равно высосет из меня все соки и выбросит на помойку.

Дисков еще много. Разбить, разбить их все, чтобы освободиться от материальной зависимости, чтобы обрести себя!

– Господи! – слышит Максим чей-то вопль. – Что ты делаешь, придурок?!

Это Великий Капиталист. Лицо его искривлено злобой, на щеках приплясывают желваки, по лицу ходуном ходят белые пятна. Он почти голый, лишь торс обмотан полотенцем, видимо, бунт Максима застал его в сауне.

– Уничтожу! – рычит Максим. – Всех уничтожу и всё! Никакой пощады к людям, принявшим капитализм, никакой жалости к его слугам!

Великий Капиталист в шоке. Он хватает себя за голову и нервно шагает от стены к стене.

– Но ты… Ты же стал предпринимателем, у тебя хорошо шли дела, у тебя завелись деньги… Опомнись, Максим! Так нельзя. Так не должны поступать разумные люди.

– Я не разумен! – кричит Максим. – Мне не нужен разум для того, чтобы обманывать людей и самого себя. Я обойдусь без него.

– Успокойся, Максим! Все еще можно исправить, – пытается утихомирить его Великий Капиталист. – Это нервный срыв, такое может случиться с каждым, главное – вовремя остановиться. Взять себя в руки, стиснуть зубы и двигаться дальше. Я помогу тебе. Я дам тебе кредит, ты закупишь новый товар, ты снова встанешь на ноги. Ничего, ничего, мы с тобой еще поднимемся.

Осталась последняя коробка. Максим подскакивает к ней и в щепки разносит диски. Весь пол усеян осколками, они дрожат под ногами, словно зыбучие пески.

– Дурак! – кричит на него Великий Капиталист. – Если тебе не по душе это дело, ты мог просто продать их! Ты поступил как последнее чмо, как тупое животное.

– В этом моя свобода. Свобода от ваших каверзных истин и субстанций. Свобода от зарабатывания денег. Скройся, исчадие ада!

Он находит том Маркса, садится на пол, прислоняется спиной к стене и начинает читать. Заветные строки, в которые он не погружался уже давно, о которых он стал забывать, выжигают пелену, опустившуюся на глаза, и очищают зрение.

«Стоимость рабочей силы определяет стоимость труда, – шепчет Максим. – Так как стоимость труда есть лишь иррациональное выражение для стоимости рабочей силы, то само собою понятно, что стоимость труда всегда должна быть меньше, чем вновь созданная трудом стоимость».

Великий Капиталист морщится и затыкает уши.

«Ни одно общество не может непрерывно производить, – говорит Максим, – то есть воспроизводить, не превращая непрерывно известной части своего продукта в средства производства или элементы нового производства».

Капиталиста трясет.

«Была сочинена басня, – голос Максима делается все громче, он почти кричит, – что вещественное существование переменного капитала, то есть та масса жизненных средств, которую он представляет для рабочих, или так называемый рабочий фонд, есть ограниченная самой природой особая часть общественного богатства, границы которого непреодолимы».