Пэт Конрой - Обрученные с Югом Страница 14

Лицо тренера Джефферсона было кофейного цвета, на висках проглядывала седина, карие глаза оставались непроницаемыми. Я хотел войти в тренерскую, но он взглядом заморозил меня на пороге. В начале пятидесятых годов этот полузащитник гремел на весь штат Южная Каролина. Он одним из первых занял место в зале спортивной славы колледжа для чернокожих.

— Ты, наверное, Лео Кинг? — Его голос оказался гораздо мягче, чем я ожидал.

— Да, сэр. Мать велела мне прийти к вам.

— Тебя арестовали, потому что при тебе нашли полфунта кокаина. — Он снова опустил глаза в документы.

— Да, так, сэр.

— Значит, ты не отрицаешь этого?

— Меня взяли с поличным, — признался я. — У меня это был первый случай.

— Но кокаин тебе кто-то дал. Его не поймали. А ты отказался назвать имя. Так было дело, правильно я понимаю?

— Да, сэр.

— А ты не задумывался, Лео, что если бы ты и молодые люди вроде тебя помогали полиции, общество от этого выиграло бы? Тот парень — твой друг?

— Нет, сэр. Я даже с ним ни разу не разговаривал.

— Тогда почему ты не выдал его полиции? По какой причине?

— Он мне очень нравился, сэр. Я восхищался им.

— Ты ничего о нем не сказал полиции?

— Нет, сэр, вообще ничего. Ни слова.

— И ты никому не назвал этого парня? Ни отцу, ни матери, ни другу, ни психиатру, ни священнику, ни социальному работнику? Почему ты покрываешь эту сволочь, которая впутала тебя в большие неприятности?

— Так я решил. Под влиянием момента. Дал себе слово. И держу его. Простите.

— Ты не очень-то похож на футболиста, Кинг.

— Это из-за очков, сэр. В них я кажусь слабаком, ботаником.

— А играешь в очках?

— Да, сэр, иначе я не отличу своих от чужих. У меня зрение как у летучей мыши.

— И ты стоишь на приеме? Кэтчеру[22] нельзя зевать.

— Мой отец был кэтчером в Цитадели.[23] Он научил меня играть, когда я был совсем маленьким.

— И все же ты, похоже, не очень часто играл в бейсбол, так ведь?

— У меня раньше были проблемы с психикой, тренер Джефферсон. А в психбольнице нет своей команды. Зато я часто играл с санитарами и сторожами, и некоторые охранники тоже играли. Они показали мне несколько отличных приемов.

Тренер Джефферсон посмотрел на меня, словно взглядом снимая мерку и прикидывая, что со мной делать. Сколько я знал хороших тренеров, они всегда умели сохранять непроницаемый вид. Его лицо оставалось невозмутимым, его глубокая сосредоточенность — будто он в церкви на молитве — раздражала меня.

— Лео, — наконец сказал он, — давай попытаемся внести ясность в наши отношения. Думаю, что в этом году ты нужен мне гораздо больше, чем я тебе. Шесть белых мальчиков уже ушли из школы. Они не хотят, чтобы их тренировал ниггер. Ты знаешь об этом?

— Да, сэр, знаю. Они хотели, чтобы я ушел с ними.

— Нас ожидает сложный год. Всякое может случиться: и расовые протесты, и зажигательные бомбы. Мне нужен в команде белый, на которого я могу положиться.

— Есть несколько хороших ребят, тренер Джефферсон. Может, сначала вам будет трудновато, но потом они вас признают.

— Я хочу выяснить, могу я на тебя положиться или нет. Мне нужны доказательства, что тебе можно верить до конца.

— Как мне это доказать?

Встав со стула, тренер Джефферсон вышел из тренерской в зал и, убедившись, что там нет ни души, вернулся обратно. Потом, уперев в стол свои мощные руки, наклонился ко мне:

— Я хочу знать имя парня, который положил кокаин в карман твоей куртки, Лео.

Я отступил назад, но он поднял руку, остановил меня и продолжал:

— С тебя — имя. Я в долгу не останусь, дам тебе кое-что в обмен.

— Что вы можете мне дать? Я поклялся, что никогда никому не назову его имя.

— Я восхищен твоим умением держать слово. Потому ты и внушаешь мне доверие. Но мне нужно знать имя этого парня и причины, по которым ты молчал. В обмен я дам тебе обещание, что ни единая живая душа ничего не узнает. Ни единая — ни моя жена, ни мой отец, ни мой священник, ни даже Иисус, если вдруг спустится ко мне на белом облаке. И даже при тебе я его никогда не упомяну. Как будто разговора между нами и не было.

— А вы чем можете доказать, что вам можно верить?

— Ничем, Лео. Просто посмотри на меня. Посмотри внимательно и постарайся понять, что я за человек. Кто перед тобой — человек, с которым можно пойти в разведку, или Иуда, который продаст душу за тридцать сребреников? Или, может, Симон, помогавший Иисусу нести крест на Голгофу? Подумай сам, Лео, и реши. Но ты должен сделать это немедленно.

Я посмотрел в лицо Энтони Джефферсона и произнес:

— Его зовут Говард Дроуди.

Тренер присвистнул, и я понял, что это имя ему хорошо знакомо.

— Лучший квотербек за всю историю Епископальной ирландской школы! — сказал он. — Однако он здорово тебе подгадил! Подставил по-крупному.

— Мой брат, Стив, преклонялся перед Говардом Дроуди. И тот всегда к нему хорошо относился.

— Твой брат — тот, что покончил с собой?

— Да, сэр. Стив мне рассказывал, как тяжело приходится Говарду. Отец у него умер, сам он жил в трейлере и только благодаря стипендии смог учиться в Епископальной ирландской школе.

— Этот парень по гроб жизни в долгу перед тобой, Лео. В этом году он стал ведущим квотербеком «Клемсона». Он хоть спасибо тебе сказал?

— Нет, сэр. Но он бывает очень приветлив, когда встречает меня.

— Итак, тебя арестовали. На тебя завели дело. Тебя судили. Приговорили к пробации, определили под надзор инспектора. Ты ходишь на общественные работы. Тебя выгнали из школы. А этот тип даже не сказал тебе спасибо?

— Я думаю, он просто не знает, что сказать, сэр.

— А я думаю, он просто говно, Лео. — Тренер помолчал, потом встал и протянул руку. — Ладно. Вот тебе моя рука. Я никогда никому не скажу, что узнал от тебя сейчас. Умру, но обещание сдержу.

Я пожал его руку, большую и сильную.

— Есть проблема, Лео. Мне нужна твоя помощь, — сказал он.

— Слушаю, тренер Джефферсон.

— Я хочу сделать тебя одним из ведущих игроков в команде. Но ты должен мне кое в чем помочь. Мой сын Айк в отчаянии от того, что ему приходится менять школу в выпускном классе. Он учился в «Бруксе», и я там учился, и его мать, и его дед.

— Чем я могу помочь?

— Встреться с ним завтра на стадионе Джонсона Хэгуда в девять утра. Потренируетесь вместе. Узнаете друг друга получше. Я составил для него программу тренировок на лето. Тебе тоже будет полезно. Только одно условие: если ты назовешь его ниггером — убью.

— Не успеете. Родители убьют меня раньше.

— Они не разрешают тебе произносить это слово?

— Даже в шутку.

— Моему сыну запрещено называть тебя крекером[24] или пидором.

— А как же ему называть меня? В футболе вечно кто-то кому-то заезжает бутсой по заднице. Надо же как-то человека обозвать, чтобы отвести душу.

— Я все учел. Если мой сын разозлит тебя так, что ты захочешь снести ему башку и обругать самыми страшными словами, то назови его просто доктор Джордж Вашингтон Карвер.[25] Это знаменитый чернокожий ученый из Таскиджийского[26] университета.

— Большой умник, да?

— Он самый.

— А как ваш сын будет называть меня?

— Он будет называть тебя Стром Термонд.[27] Большего оскорбления для белого чернокожий не может придумать.

— Сэр, а если я разозлюсь на вас, можно мне вас называть доктор Джордж Вашингтон Карвер?

— Называй меня тренер Джефферсон. Назовешь как-нибудь иначе — всыплю по первое число. Ну что, Кинг? Будут белые ребята играть у меня команде, как ты думаешь?

— Да, сэр. Уверен, что будут.

— С чего ты так уверен?

— Потому что они любят футбол. Я думаю, футбол по пятницам для них важнее, чем принципы сегрегации.

Следующим утром ровно в девять утра я стоял в южной зоне стадиона Джонсона Хэгуда и смотрел, как Айк Джефферсон шагает через северную зону. Мы медленно сближались, пока не оказались на пятидесятиярдовой линии. Странная враждебность сразу пролегла между нами. Айк не улыбнулся, не протянул мне руки, не поздоровался. Он жевал жвачку и подбрасывал мяч, чтобы иметь повод не смотреть на меня. Подбивал мяч ногой, ловил рукой, бросал и снова ловил.

— Ты взял с собой программу тренировки, которую составил твой отец? — спросил я.

— Ой, беленький мальчик, кажись, забыл. — Он впервые посмотрел на меня.

— Черт возьми, старина, мне не нравится, когда меня называют «беленький мальчик».

— А я и не хотел, чтоб тебе понравилось.

— Ну, раз ты забыл отцовскую программу, может, ты хочешь пробежать круг-другой для разогрева? Или сделаем зарядку?

— Можешь делать все, что нравится белым мальчикам.