Марта Кетро - Магички Страница 14

— О да, когда он случайно говорит о ком-то хорошо, это к худу. Хочется позвонить и справиться о здоровье похваленного…

Потом слово взяла Сашка — похоже, неожиданно не только для всех окружающих, но и для самой себя. Поднявшись, слегка пошатнулась, но быстро сосредоточилась и произнесла горячую, не вполне внятную речь, состоящую из слов благодарности большим писателям, допустившим «нас, молодых» в свои ряды, ликования по поводу возможности оказаться за этим столом и совсем уж неопределённых восклицаний: «Как прекрасно! Как хорошо, что здесь мы все, и так далее!» Дамы доброжелательно покивали и выпили.

— Что написала эта девочка? — громко спросила Ларионова, вдруг прикинувшись глуховатой.

— Книгу о детях, — ответила Елена.

— Вот как? Прелестно. Хорошую?

— Замечательную. Правда, в одной из глав первоклашки отрубают голову щенку. Но вы понимаете, Саша училась в Литинституте…

— Да-да, они все через это проходят… Какая прелесть…

Ольга окинула взглядом застолье и обнаружила, что почти все лица осветились нежными понимающими улыбками, будто каждая с умилением вспомнила кой-какие этапы собственного творческого пути. Но Сашка не заметила иронии и чуть не расплакалась от счастья — все так добры к ней!

— С чего вдруг её развезло? — шепотом спросила Ольга у откровенно скучающей Агафьи. Та пожала плечами, указав на полупустую бутылку виски, которую Сашка в течение вечера придвигала к себе всё ближе и ближе:

— Шипучка и самогон.

— Но это же вроде как грамотно — повышение градуса и всё такое.

— Деточка, мы же не гусары, шампанское — особый случай.

Где-то звенел смех, а где-то вспыхивали шутливые перепалки… Ольга надеялась, что шутливые, потому что ей мгновенно привиделась картина массовой драки между женщинами в вечерних туалетах, и это было не так уж забавно.

Тут поднялась Елена и звонким, трезвым голосом произнесла:

— Дамы, хочу поднять этот бокал за любовь и ненависть.

Ольга удивилась: сдержанная домоправительница умеет ненавидеть? Что — беспорядок и патину на медных кастрюлях?

— О любви каждая из вас написала множество слов. Чего вы не знаете о любви, того человеку и знать не надо.

Захмелевшая Рудина подпёрла кулаком порозовевшую щёку и довольно громко продекламировала:

— Я вас любил, как сорок тысяч знаков любить не могут…

Алкоголь странно менял её мимику: тревожный прежде взгляд остекленел, а рот, напротив, обрёл неоправданную подвижность, и до того, как произнести какое-либо слово, губы и даже челюсти некоторое время причудливо двигались вхолостую, будто Рудина пыталась высосать нужные буквы из дырок в коренных зубах.

Прокатился сдержанный смешок, но Елена не смутилась:

— Я хотела бы выпить за любовь сестёр, светлей и страшней которой не бывает. И за ненависть. К врагам, о которых сказано давным-давно:«Два врага есть у женщины, два врага — время и…»— она намеревалась продолжить, но ей помешали. Задремавшая было Рудина покачнулась, локоть её сорвался с края стола, она дёрнулась, пытаясь сохранить равновесие, и опрокинула полупустую бутылку. Красное вино выплеснулось на скатерть и едва не залило чудесное платье Елены.

Тут заговорила Ларионова:

— Лизавета устала за хлопотами. Манечка! — позвала она Панаеву. — Вы тут покрепче многих будете, отведите госпожу директрису баиньки.

— Что ж, дамы, не пора ли нам перейти к культурной программе? — предложила Елена, чтобы сгладить возникшую неловкость. Кажется, она ничуть не обиделась на подвыпившую начальницу, но голос её чуть заметно сел, будто немного перехватило горло.

«Культурная программа?! О, господи, а вдруг здесь есть барды?» — Ольга в ужасе обвела глазами гостей, словно ожидая, что кто-нибудь сейчас выхватит из складок одежды жёлтую ленинградскую гитару и запоёт. Но ничего такого не произошло, дамы дружно поднялись и потянулись к выходу.

Подошла Алла, сменившая гнев на милость:

— Девочки, зал у нас этажом ниже, помогите мне спустить на лифте напитки… пожалуйста.

Все послушно закивали, а Сашка с готовностью схватила недопитое виски и нежно прижала его к вышитому на груди фениксу. И только Агафья возразила:

— Если можно, я лучше здесь помогу. Плохо переношу замкнутые пространства, поэтому в лифте не поеду, пойду по лестнице.

— Это называется клаустрофобия, — сказала Панаева, — я могу подобрать антидепрессанты…

— Да уж спасибо, обойдусь!

Ольга тоже захотела задержаться и убрать трапезную — очень надеялась пропустить бардов, если таковые будут.

— Не сегодня, — ответила Алла, — не в платьях же. Приходите завтра в девять утра, раз уж вы обе так любезны…

Ольга спускалась медленно, нога за ногу, поэтому когда она вошла, «культурная программа» уже началась. Помещение не походило на театральный зал в прямом смысле — просто два ряда кресел и диванчиков располагались полукругом перед небольшим возвышением, несколько светильников в полу изображали рампу, а все другие лампы были погашены.

Из колонок звучала древнейшая «Венус» Shocking Blue, дамы расслабленно потягивали алкоголь и наблюдали, как на условной сцене танцует Иванова в крошечном алом платье.

«И неплохо, надо сказать, пляшет».

— Она бывшая профессиональная танцовщица, — будто услышав её мысли, сказала Катя, бесшумно оказавшаяся рядом. — Пойдём, там в уголке место есть. И всегда можно уйти незаметно.

«Надо же, понимающая девушка», — подумала Ольга, а вслух процитировала песенку:

— «Богиня на горной вершине горит, как серебряное пламя…. I΄m your Venus, I΄m your fire» — что ж, так и есть, чисто Венера.

Потом окинула взглядом зал, полный хмельных женщин:

— Надеюсь, они не подерутся.

— С чего тебе вообще такое в голову пришло?

— Там, за столом, на минутку показалось, что некоторые из них готовы в горло друг другу вцепиться.

— Да, воображения тебе не занимать.

— Вдруг подумала, что между ними существуют давние отношения, старые счёты.

— Все счета когда-нибудь списываются.

— Не скажи…

У Ольги сложилось особое отношение к конфликтам. Она не терпела ссор, всегда искала возможность согласиться с собеседником — на словах, ведь действовать всё равно можно по-своему, — и была уступчива настолько, что многие считали её бесхарактерной. Причиной же являлись равнодушие к мнению большинства людей и уверенность, что истина не рождается в спорах, поэтому Ольга с лёгкостью позволяла оппонентам оставаться при своём. Но иногда и её удавалось зацепить. Существовали вещи, которыми она дорожила, и обиды, которые она не прощала. Тот, кто покушался на её подлинные ценности, обретал врага, тайного и мстительного. Не то чтобы Ольга предпринимала энергичные действия или выстраивала сложные схемы, нет, она просто наблюдала. Год или два человек жил под пристальным, хотя и не ощутимым до поры взглядом, пока однажды не совершал ошибку. Или, например, обнаруживал интересы в сфере, на которую Ольга могла повлиять. И тогда следовал молниеносный точечный удар. Обычно хватало одного звонка, нескольких слов, обнародования «лишней» информации в сети — просто удивительно, как легко разрушать чужие планы, если понимаешь ситуацию.

Ольга полагала, что ненависть слишком ядовита, чтобы носить её в себе. Застарелая обида отравляет, из года в год проявляясь хотя бы в снах, заставляет просыпаться с зажатым от ярости горлом. И неудачи, случившиеся по чужой вине, тоже нужно возвращать сторицей.

В других людях тоже умела чувствовать такие затаённые тлеющие угли, и во время праздничного ужина ей несколько раз показалось, что она буквально видит искры, вспыхивающие между женщинами. Что ж, хорошо, если она ошиблась.

На сцену меж тем вышла Ларионова в роскошной вишнёвой шляпе с лентами и, кутаясь в меха, спела несколько мяукающим голосом необычайно жалостный романс:

Я не спала всю ночь, я думала о Вас,О том, что жизнь моя, в который раз угаснув,Не возродится вновь в хитросплетеньи фраз,Как фитилёк внезапно вспыхивает в масле.Что жизнь всего лишь сон на кончике пера,Дрожащего в руках болезненно прекрасных,Что с каплею чернил она стечёт на листИ обернётся словом «непричастность».Что жизнь моя потеряна в снегах,Как наспех купленный рождественский подарок,Быть может, он для Вас был слишком прост и жалок,Но где мне взять другую жизнь для Вас?Что жизнь лгала, что жизнь была смешна,Что жизнь была — и разве это мало?..Что тень моя слегка светлее стала,А значит, жизнь продлилась до утра.

В финале надрыв достиг апогея, и все очень смеялись, а на бис Ирина Станиславовна исполнила «А ну-ка убери свой чемоданчик» — так зажигательно, что под конец публика свистела (кто умел) и размахивала боа (у кого было).