Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 14

На шестерых мужиков, в том числе и на отца Дмитрия, Илюха Голодќные накатал заявления. Всех обложили "твердым заданием". Отец безоќговорочно свое задание выполнил. Продал вторую корову, телку, стриќгуна, овец. То, что должен был в колхоз отдать. Хлеб, какой был в запасе, сдал. Мужикам и тут попенял: все бы "твердое" всех нас в колќхозе было…" Моховцы понимали: беднее стали не одни твердозаданцы, но и вся деревня. А если в корень глядеть, всеохватно — то и вся дерќжава.

Отец не больно расстраивался, что его "крепко пощипали". Но один "твердозаданец" не перенес обиды. Разум помутился, повесился. Не мог понять: " Как это таким трудом нажитое — отнимается?.." Беднягу жаќлели, но и осуждали: разумные-то сами все свое бросают и уезжают. И там на воле, не хуже живут, раз трудиться умеют. А тут белого света человек ни за что лишился…

Нашлись в Мохово и шутники, говорили отцу: "Теперь, Игнатьич, и ты опора деревни. Имущественно соперник Илье Глодному". Отец отвеќчал: "Имущество и наживется, коли охота не иссякнет землю любить".

Впервые в этот год отец не ссудил Федосью Жохову ржицей до нового урожая. Даже повинился: "Уж не обессудь, Федосья, самому бы дотяќнуть". Федосья вроде бы посочувствовала, ругнула своего благоверноќго: "Уж не держи обиды, Игнатьич. Что с дураком сделаешь. Набаламутил и уехал"…

Но кого-то брала зависть: "Корины вот сыты, ничего их не берет. Отќца и еще троих моховцев обложили вторично "твердым". Тут они не стали и тянуться. Припрятали остатки, чтобы не оглодать… Их судили. Отцу, как "закоперщику", дали три года принудиловки. Вся родня расќкулаченные, Корни из рода мироедов. Особую вину нашли в том, что знался с дальней родней, хуторянином из Сослачихи, Андрианом Алистарховичем. В тревожные дни раскулачивания он тайком наведывался к отцу за советом — уезжать, или не уезжать?.. И об этом дознались. Обвиняя, выпытывали: "Против кого, какой заговор замышляли, о чем говорили с мироедом Беловым, на что стакивались?" Пророчили отцу встречу с высланной родней на берегу ледяного моря. Авдюха-Активист больно старался.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

За год до ареста отца Дмитрий пошел в школу колхозной молодежи, только что открывшуюся в селе Семеновском. Там же размешалась и МТС. Старое торговое село стало центром, как тогда говорили, новой жизни. Вместе с Дмитрием в школу пошли Сашка Жох и Мишка Кишин, брат Агаши Лестеньковой. Моховских ребят не хотели было принимать в ШКМ как детей не колхозников. Отец Дмитрия похлопотал в РИКе, поќльзуясь своим званием опытника, и всех приняли. На второй год учеќбы, в одну из суббот перед Рождеством отец должен был приехать за учениками на Голубке. Но не приехал. Ребят посадил к себе в розваќльни батько Нинки Галибихиной, дальний родственник кузнецов. Он заќчем-то от своего колхоза приезжал в Семеновское. С каким-то недогоќвором поведал Дмитрию, что батьку его, Игнатьича, и еще троих мохоќвцев и двоих бильбякинцев засудили позавчера. Три милиционера всех и увезли из большесельской конторы, где был суд показной. В школе ребята прослышали о суде, но Дмитрий как-то не почувствовал своего большого горя. Думалось, что может и обойдется, что вот увезли — не знал. Отец всегда отметал беду, веря, что правда возьмет верх. Но как-то сами собой застряли недобрым знаком слова батьки Нинки Галибихиной, что из Мохова и Бильбякина засудили троих. И три миќлиционера увезли их в тюрьму. У отца в сарайчике-мастерской мужиќки в полуслово говорили о каких-то "тройках", корорые всех карали. И тут вот "тройки"…

Сторонясь Сашки Жоха и Мишки Кишина, батько Нинки Галибихиной досказал: Бильбякинцов-то еще куда ни шло, вроде как оправдывал в чем-то суд, — а уж вас-то Кориных, и ни за что бы. Игнатьич-то на всю округу известен, опытник, чего бы его забирать?.. Но наши большесельские Ключевы больно люты. Взъярились, почто, вишь, Мохово в колхоз не вступает, саботажники там орудуеют, разложенцы…

Весть эта запала в душу Дмитрия как первая неотвратная напасть большой беды.

Пока ехали да Большого села — молчали. Нинкин батько без нужды понукал лошадь, взглядывая на Дмитрия как на сироту. Мишка Кишин тоже сидел чем-то униженный. Сашка недружелюбно отворачивал взгляд.

Дмитрий с Мишкой от села до Мохова шли вдвоем. Сашка выскочил из розвальней и тут же убежал вперед. Рассказал моховским ребятишќкам, что с Митькой Корнем водиться нельзя… Кто будет водиться, тоже вышлют на Соловки, а там выведут на берег ледяного моря, где их и смоет белая волна.

Разговоры о Соловках, ледяном море и белой волне исходили все от тех же большесельских активистов братьев Ключевых. Старший брат Федор, состоял в председателях Большесельского колхоза. Младший, прозванный Авдюхой-Активистом, слыл в передовиках районного актиќва. Стоял за сплошную коллективизацию и был беспощаден к "мироедам", кулакам и подкулачникам, коими считал всех моховцев. Не раз приходил в Мохово с агитацией, но мужики отмалчивались. Авдюха разнесун, чеќго с него взять. На суде над твердозаданцами выступал общественным обвинителем и требовал очистить колхозные деревни от вредительских семей. Особенно был зол на отца, завидуя его известности. Суд был показательный, в назидание всем, тут уж не жди пощады.

Дом встретил Дмитрия затаенным молчанием. Все в нем как-то измени лось и многого не хватало. О том, что будет суд и придут с описью, предупредил отца Яков Филиппович. Он это как бы угадал, предвидел. И посоветовал отцу ценное поприпрятать, не держать все на виду. И о комиссии сказал, коя придет с описью, что не будет строгой, скоќрее сочувственной. Отец с матерью, что можно было, пораспихали в хлевы, на подволоку. Стулья, шкафчики дедушкиной работы, посуду отнесли в избу Поляковых. Семен Поляков, уезжая, оставил отцу ключи от дома и просил приглядывать. Старинные вилки, ложки, ножи и друќгую ценную мелочь Яков Филиппович взял к себе. Рожь, пшеницу свои деревенские у себя укрыли. Скотины уже не было, лошадь. Голубку, оставили. Такое было указание, чтобы тягловый скот не забирать, остаќвлять в семье твердозаданца. Обязать и землю пахать и трудовую поќвинность выполнять. Отбывать, как наказание.

Это все Дмитрий опосля разузнал, а тут его, пришедшего из школы, мать окинула безмолвным взглядом, вроде бы повинным. Посерела, поќтухла лицом. В прибранных в косу волосах блеснула седина серебряныќми нитями. Слез не было, глаза иссохли. Догадываясь, что сын уже все знает, сказала, покивав головой: "Ничего, Митя, ничего. Пережиќвется, перетерпиться!.. " — Это были слова отца, мать и держалась их. Этим и сына поддерживала, и дочерей. Они тоже приехали из десятилетки на воскресение. Школа десятилетка находилась монастыре, размещалась в бывших монашеских кельях. Отец их отправил учиться еще до открытия Семеновской ШКМ. Жоховы злорадствовали: "Вот и Корни запоют лазаря, испробуют хлебца с колоколиной да березовой корой.

Они с матерью кое-как пересилили зиму. Заходил Яков Филиппович. Говорил не очень понятное тогда Дмитрию, что Игнатьичу, дому Кориќных все это сулено судьбой. А что по судьбе, то и во благо. И свои деревенские не обижали. Разобранное и припрятанное имущество и хлеб возвратили матери. Моховых в тот год никто не ссудил "ржицей до нового"… Родня и та отвернулась. Сашку подкармливали школьники в общежитии. Он к тому привык и подходил запросто во время еды, корча рожу и вытягивая губы, канючил: "даси поеси". Щурились небеќсного цвета блудливые глазки, и рука тянулась к середке пирога или краюхе хлеба, смазанного льняным маслом. Часто его отпихивали, но он унижения не испытывал, гнусавил: "Уу, кулачина жадюга", — позоќрил товарища.

Случившееся с отцом в мальчишеской душе Дмитрия зародило жертвеќнную гордость: им, Кориным, выпала доля пережить невинную кару за всех. И они ее снесут без ропота. Школьники Дмитрию сочувствовали. Даже учителя втайне сострадали, выказывая ему внимание. Обиды ни на кого не держалось. Да и кто знал, на кого обижаться? Не на Жоховых же или на Ключевых большесельских, на Авдюху-Активиста? И отец, как солдат со службы отписывал домой наказы, заботясь о хоќзяйстве. Остерегал: "Не гневите обидчиков, с людьми живите в мире".

Спустя много лет ни сам отец, ни Дмитрий Данилыч не могли понять и разобраться, что же случилось? Для чего и кому надо было их зорить? Не по разуму это человеческому. С ними и вся их деревня Мохово страдала. Со многими такими страдальцами, страдала и вся больќшая держава. Человеческому разумению это не поддавалось. Нечисть людом овладела.

Дмитрий остался в семье наибольшим — кормильцем. Весной засеялись. Летом с матерью и сестрами накосили сена на лошадь и корову. Яков Филиппыч дал в долг (даром брать не хотели) стельную телушку от их же коринской, породистой коровы. Наведывались старики, подсќказывая Дмитрию как пахать, сеять, справлять другую крестьянскую работу. Иногда и помогали. Яков Филиппович делал это не очень открыто. Коммунист, председатель колхоза в своей Сухерки. Стерегся наветов тех же Жоховых и большесельских Ключевых, что помогает лишенцам, как они называли Кориных.