Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1 Страница 14

«Пора уходить. Меня-то русский генерал даже в садовниках не оставит. Он никогда не поверит, что я не стрелял в его солдат». Быстрым шагом, сосредоточившись, гауптштурмфюрер прошёл в кабинет Гевисмана, дверь в который выходила из гостиной, открыл платяной шкаф, стал выбирать одежду. В ящиках он обнаружил и надел трусы и нижнюю рубаху, потом, подумав, натянул и кальсоны, нашёл тонкий свитер, перебрал все брюки, пиджаки и куртки, но всё было чересчур новым, элегантным, бросающимся в глаза своей дороговизной и хорошим покроем. Вспомнил, что есть рабочая одежда в кладовой. Гевисман любил изредка повозиться в саду, да и для Вилли там хранилась рабочая одежда, и он часто пользовался ею, когда получал задания по благоустройству усадьбы и дома. Он спустился в кладовую через кухню. Здесь он без труда выбрал грубые плотные штаны на лямках и свободную садовую куртку на байковой подкладке. Нашлись и подходящие разношенные массивные ботинки на толстой подошве, гармонирующие с одеждой. За носками пришлось подняться наверх. Эльза спала, приоткрыв рот и чуть слышно дыша. Вилли мимоходом подошёл к ней, тихо прикоснулся губами к волосам, она даже не пошевелилась. «Прощай, Эльза! Дай бог тебе добрых постояльцев и этот дом». Взяв носки, снова спустился в кухню, оделся, прихватил с вешалки кепку и плащ, а в кухне – круг слегка, точками и пятнышками, побелевшей колбасы и, осмотревшись в последний раз, направился по коридору к двери, выходившей с обратной стороны дома в сад. На выходе, слева, открылся спуск в подвальный бункер. Стоп! Он тоже чуть не забыл о нём и о том, что говорила Эльза.

-16-

В этом мини-бункере Вилли провёл не один день, не одну ночь, то в одиночестве, то, чаще, с Гевисманом. В последнее лето войны, когда Гиммлер стал присваивать звания СС наиболее способным работникам Абвера, чтобы заручиться их поддержкой, Гевисман стал штурмбанфюрером. Тогда же он начал создавать личную тайную картотеку-двойник на наиболее способных агентов, которых подготавливал сам, с которыми работал и которых вёл в тылу русских. Сюда же вносились сведения и об агентах из других отделов, досье на которых попадали в руки Гевисмана. Нарушая строгие инструкции, запреты и проверки, он умудрялся совершенно секретные документы привозить на виллу, и здесь вместе с Вилли копировал их для своей картотеки. Впоследствии, в связи с потерями, перемещениями или новыми легендами и заданиями, картотеку приходилось регулярно подновлять, и многие шпионы, особенно успешно, то есть, подолгу, действующие за линией фронта, и их данные примелькались и закрепились в памяти Вилли. Обладая хорошей координационной зрительной памятью, он нередко в одиночку успешно справлялся со всё возрастающим объёмом информации, и Гевисман был очень доволен своим помощником.

То, что они делали, было незаконным, попросту – преступлением, и при раскрытии грозило смертью. Поэтому к картотеке мог допускаться минимум исполнителей и знающих о ней. Одному Гевисману по лени, занятости, да и по объёму информации, естественно, было не справиться, и он вынужден был кого-то привлечь к своей тайной работе. Выбор пал на Вилли. Доверие к нему обуславливалось несколькими причинами. Как это ни странно, одной из главных явилась та, что молодой офицер стал преемником Гевисмана у Эммы, а та отзывалась о постояльце всегда положительно. К тому же Вилли не имел родственников и близких знакомых. Как дешифровщик высокого класса, он был хорошо законспирирован, неоднократно проверен и, главное, подчинён непосредственно Гевисману, то есть, практически был его рабом, зависящим от шефа и в жизни, и в смерти своей. За годы войны Гевисман успел хорошо приглядеться к своему подопечному, оценил его молчаливость, замкнутость, исполнительность, отсутствие дурных привычек и привязанностей и считал полностью открытым для себя, не ожидая от Вилли никакого подвоха. Но всё же полностью не доверял, как и всем, регулярно перепроверяя и высвечивая частные детали его жизни через Эмму и других. Особенно ценил Гевисман в своём помощнике то, что тот никогда не интересовался, зачем они делают эту картотеку, и почему она на дому у Гевисмана, и тем самым становился молчаливым и верным соучастником дела.

Сначала утомительная возня с картотекой Вилли не нравилась, и он с большим удовольствием пропадал в саду или в гараже, помогая прислуге. Но само посещение ухоженной виллы начальника, участие, хоть и небольшое, в личной жизни шефа, - всё это, вместе взятое, было значительной отдушиной в однообразном существовании, когда работой занято почти всё время. Ну а к Эмме он уже привык, там не было ничего неожиданного и нового, а потому Вилли очень дорожил доверием Гевисмана и старался своей прилежностью и трудолюбием закрепить его. Да и Эльза, с её броской красотой и фамильярным обращением с молодым симпатичным офицером, давала понять, что он ей не безразличен, и она всегда рада ему. Сразу же между ними установились взаимоотношения молодой слегка деспотичной хозяйки и послушного, всегда готового к исполнению её желаний и капризов, слуги. При этом легко просматривались грубоватые намёки и лёгкие приставания первой и необидные уклонения второго. Их пикировки за столом и в саду, где Эльза любила загорать, когда Вилли работал там, очень нравились Гевисману, он смеялся и подначивал их, как бы поощряя.

Но Вилли был очень осторожен. Он понимал, что Гевисман никогда не простит ему ни измены Эльзы, ни собственного нахальства. Тот прекрасно видел взаимные симпатии молодых, почти откровенные призывы Эльзы и сдержанность Вилли и наслаждался контролируемой им ситуацией, своей властью и беспомощностью пары. То, что возникло между ними, больше было нужно ему, чем им, возбуждало его.

А Эльза хоть и изредка, но срывалась, становилась вдруг мегерой, разряжая накипевшее раздражение и сдержанность на своём безропотном госте и слугах. И тогда Вилли уходил в бункер, куда доступ Эльзе был строго запрещён. Она ещё пыталась доразрядиться на Гевисмане, тот сначала подтрунивал над её настроением, подсмеивался, а потом следовал резкий выговор-нотация, и Эльза в слезах убегала в спальню. Раздавался один из бравурных нацистских маршей в перевранном исполнении скрипучим голосом Гевисмана, тот спускался к Вилли, и они работали, изредка обмениваясь репликами.

Со временем занятия с картотекой стали для Вилли не работой, а логической и очень занимательной игрой, где игровым полем был русский тыл, а фишками – гевисмановские агенты. Изучив характеры и способности агентов, он непроизвольно старался предугадать их ходы и последствия ходов, сам выбирал наиболее оптимальные по его мысли продолжения, то есть, пытался уже жить жизнью агентов. И очень радовался, когда своим анализом точно определял исход операций, и ещё лучше закреплял в памяти наиболее способных агентов и их агентурные данные. Таких было мало, не более десятка, и ими-то очень дорожил Гевисман, всячески оберегая от наиболее рискованных дел. Остальные часто менялись, не задерживаясь в картотеке, не оставляя о себе памяти, растворяясь в тылу русских. В конце концов, Вилли досконально изучил легенды своих питомцев, никогда им не виденных, легко вёл их дела, радовался успехам и искренне переживал за временные неудачи. Он знал их клички, коды и пароли, настоящие фамилии и биографии, адреса, звания, счета в банках. Все они были сдавшимися в плен в первые годы войны и работавшими не за совесть, а за страх и корысть. О плате Вилли как-то не думал, она его не затрагивала в этой игре. Ни разу не видав агентов в лицо, он не чувствовал их реальными людьми, не знал их реальной жизни. Поэтому, когда своим анализом мог предотвратить некоторые провалы и подсказать Гевисману правильные направления операций, он не делал этого, предоставляя тому проклинать тупых славян, метаться по бункеру, а потом напиваться у себя в кабинете под звуки любимого танго.

Теперь, спустившись в бункер, он снова увидел знакомую обстановку и на стене две дверцы встроенных сейфов, большого и поменьше. Вилли работал только с большим, к малому Гевисман его не допускал, очень редко открывал сам и сам вносил в небольшую картотеку какие-то поправки, а чаще всего вставлял принесённые целые карточки. Интуитивно Вилли понимал, что это картотека на своих, и есть там досье на него и на Эмму. Очень хотелось посмотреть, но возможности такой Гевисман ему не дал. Теперь оба сейфа одинаково беззащитны перед ним. Гауптштурмфюрер подошёл к малому, отодвинул крышку замка, набрал неоднократно подсмотренный код, замок стал мерно отщёлкивать цифры. Взгляд остановился на кнопке выключателя между сейфами, соединённой проводами, уходящими под сейфы. «Нет, открывать нельзя. Гевисман это, конечно, предусмотрел. А жаль! Так хочется узнать, что о тебе известно. Что делать?» Он поднёс руку к кнопке и остановился, вспомнив вдруг о тикающей мине в боеприпасах. Что-то расхотелось верить Гевисману. «Проверим, а не поверим». Гауптштурмфюрер бегом поднялся наверх, нашёл в кладовой большой моток осветительного провода, меньше не было, вернулся с ним в подвал. Забыл отвёртку, пришлось действовать своим ножом. Вскрыл выключатель, «быстрее-быстрее», осторожно отсоединил от него провода и подсоединил свой моток. Разматывая его с руки, выбрался из бункера, вышел в сад, оглянулся по сторонам. За забором со стороны фасада всё так же шумела проходящая техника, а здесь, за садом, не было видно никого. Продолжая разматывать провод, двинулся к калитке, насколько хватило провода. Чуть-чуть не дотянул до забора, но и так от дома было уже метров сто. Остановился рядом с цементированной ванной пустого бассейна, зубами оголил оба провода и, не раздумывая, соединил их вместе.