Владимир Романовский - Русский боевик Страница 14

Историк замолчал. И Вадим молчал. А Ольшевский вдруг оживился и улыбнулся.

— То есть, вы хотите сказать, — очень четко выговорил он, как хороший актер в большом зале, чтобы последние ряды слышали, — что потомки шведов и… астрен?… населяющие нынче север России, к славянам отношения не имеют?

— Небольшое, возможно, имеют, — уточнил Вадим. — Очень небольшое. Славян они себе оставляли, как рабов, для своих нужд. Естественно, без смешения не обошлось. Но вкрапления незначительны, и дело, разумеется, не в этом.

— А в чем же? Боюсь, что до сих пор не уловил сути, — вежливо заметил Ольшевский.

— Дело в том, что эти самые потомки, жители севера, то есть мы, не имеют отношения к русским.

— Ах вот оно что, — удовлетворенно сказал Ольшевский. — Благодарю вас. Продолжайте, пожалуйста.

— Охотно, — откликнулся Вадим, отвечая улыбкой на светское благодушие Ольшевского. — Что представляет собой история Новгорода после порабощения его бандой разбойников и рабов из Киева, я расскажу сам. А Вячеслав Павлович меня поправит, если я буду неточен в каких-нибудь деталях. Итак…

Что-то я потерял нить, подумал Эдуард. Какие разбойники из Киева? Хрущев, что ли?

— В то время, как остальные страны севера приняли христианство более или менее стихийно, и, спешу заметить, добровольно вступили в союз с Римом, Новгород, будучи республикой, не имел возможности быстро последовать их примеру. Кроме того, чувствовалось давление с юга. Астрене откупались от киевской швали данью, формально швали подчинялись, но не желали принимать на себя дополнительное бремя константинопольской доктрины. Астрене собирались на вече, занимались ремеслами и торговлей, и поглядывали на соседей — шведов, с их свободой вероисповедания, и датчан, с их католичеством. И подумывали о католичестве, скрывая это от киевских феодалов. Об этом догадывались и в Константинополе, и в Киеве. И, конечно же, боялись, что Новгород — потенциальный северный форпост — отойдет Риму. И отбить его у Рима будет невозможно — за Новгородом встанут Швеция, Дания — и это еще полбеды, но встанет также Священная Римская Империя, с ее немецкими полчищами. И с благословения Византии Киев решился на полномасштабное вторжение. Как красноречиво только что поведал нам Вячеслав Павлович, астрене не были близки русским ни этнически, ни лингвистически — не были тогда, не близки и сейчас. Вторжение было ничем иным, как карательной экспедицией в чужую страну, а ярость недавних рабов по отношению к недавним господам — дело известное. Огнем и мечом — не крестили Новгород, но преподали Новгороду урок. С этого момента Киев насильственно насаждает в Новгороде свои порядки. До этого посадник киевский сидел в детинце и носу в город не казал. После усмирения — на всех улицах стояла киевская охрана. Насильно вводился в Новгороде русский язык. Насильно крестили в греческую веру. Рушили демократические традиции астрен. Геноцид, принудительная ассимиляция — вот что нес Киев Новгороду. Что было дальше — известно всем, но в русских школах потомки оккупантов учат нас, что это русский свободолюбивый дух поднимал новгородцев на восстания раз за разом, столетие за столетием. На самом деле русские никогда не были сводолюбивыми. А астрене были таковыми всегда, и есть сейчас. Восстания подавляются — самим Владимиром, затем его сыном Ярославом, затем всеми последующими киевскими посадниками. Позднее, татары захватывают Киевскую Русь.

Марианна хотела возразить, но побоялась.

— Воспользовавшись моментом, — продолжал Вадим, — Новгород пытается выгнать киевлян. Предлагают помощь крестоносцы. Но князь Александр Невский с русской дружиной, пополненной татарами, которых в Новгороде до того не видели, а так же незначительным контингентом лояльных к нему новгородцев, оттесняет крестоносцев — и карает непокорный город и весь регион.

— Позвольте, — возразил Кудрявцев, — как это никогда не видели…

— Не сейчас, Вячеслав Павлович. Киев терпим к татарам, но нетерпим к астренам. Киев хиреет, теряет свой статус международного центра, и русские объединяются вокруг новой столицы — Москвы. Московская верхушка смешивается с татарскими князьями. Слабеют татары, крепнет Московия. И вот Москва свободна от татарских налогов. Астрене, решив воспользоваться моментом, и боясь, что теперь Москва за них возьмется, объявляют независимость. Правитель московский, Иван Четвертый, тут же предпринимает невиданную карательную экспедицию, жжет Новгород, убивает половину населения региона, снова устанавливает дикие феодально-рабские порядки. Впоследствии, Новгород еще несколько раз пытается объявить хотя бы автономию. Ему отказывают, и его наказывают. Соседняя Эстония отстраивается, а Новгород продолжает стоять деревянный — Московия не любит самодеятельности. С развитием кораблестроения астрене устремляют взгляды на исторические свои земли, имеющие выход к морю, но очередной московский правитель, упреждая их, заставляет население работать на себя, и строит там — сначала крепость, а затем и столицу, боясь, что если астрене вдруг укрепятся в устье Невы без его участия, их поддержат шведы. При этом идет непрерывная переписка истории, и через сто лет после строительства новой столицы русский поэт напишет лживое «где прежде финский рыболов, печальный пасынок природы, бросал в неведомые воды свой ветхий невод» — детей новгородцев заставляют учить это наизусть вот уже больше века. Но Петербург парадоксальным образом присоединяется к Новгороду. Все-таки основное население Петербурга — те же потомки астрен. Из всех городов России Петербург — самый неуемный, самый буйствующий, больше всех глядящий на север и на запад, склонный к католицизму. Астрене Петербурга не знают, что они астрене, но кровь их кипит, они инстинктивно противятся славянскому гнету. Этим в свое время воспользовались большевики, и почти сразу же после того, как свободолюбие астрен сослужило им службу, перенесли столицу снова в Москву. И именно Петербург все годы существования Советской Власти постоянно навлекал на себя гнев Москвы. Астрены — свободный народ. Москали — рабы. Тысячелетний конфликт не прекращается до сих пор. Но сегодня, в век свободы информации, мы чувствуем себя достаточно уверенно, чтобы заявить — мы свободны. Нефтяной и экологический кризис сотрясет Россию — мы не желаем страдать вместе с ней, у нас достаточно своих забот.

Он выдержал долгую паузу, а затем сказал совсем другим, мягким, вкрадчивым голосом, глядя на Ольшевского:

— Остается узнать, с кем сегодня Петербург — с нами или с Москвой. Впрочем, это вы скажете не мне, а Трувору Демичеву. В семь вечера. А до семи вечера, — обратился он ко всем, — прошу никого из вас из гостиницы не выходить.

— Хороший вестибюль, господин Чехов? — спросил сквозь зубы, рассматривая бесполезный сотовый телефон, Ольшевский.

— Хороший, господин Ольшевский.

Имелось в виду, что записывающих устройств нет.

— Нет связи, — задумчиво сказал Ольшевский. — Никакой. Ни с кем. Нет, я всегда знал, что Демичев сволочь. Но такого даже я не ожидал. Каюсь. Какой ширины река с восточной стороны?

— Метров четыреста-пятьсот. У стрелки шире.

— Да… Впрочем, всё он, конечно, подлец, предусмотрел. И стоят там везде его снайперы. Скотина.

— Вы уверены, господин Ольшевский?

— Вы что же, господин Чехов, подвергаете сомнению слова командира?

— Нет, но… Как-то оно… Стрельба на поражение, военная акция…

— Да какое там поражение. Чье поражение. Любит молодежь книжные фразы. Чеканные. Надо же — «стрельба на поражение». Вы не сержант армейский, господин Чехов. Ампулами стреляют. Долбанут в вас такой ампулой, потом будешь неделю боком ходить, а в голове игра. Это если снайпер умелый. А если нет — может и в глаз ампулой засветить, будете потом всю жизнь с повязкой, как пират. Не догадались вы, господин Чехов, взять этого Вадима вовремя.

— Как это?

— Очень просто. Прыгнул через стойку, руки ему назад, и всё.

— Вы сидели там же и не отдали мне приказ, господин Ольшевский.

— Приказ, господин Чехов, надо чувствовать, а не слышать.

— А сами-то что ж через стойку не прыгнули?

— Господин Чехов, мне прыгать через стойку не к лицу. Я не в том чине. Генералы через стойку не прыгают, и президенты тоже. Представьте себе — весь Генштаб будет через стойки прыгать, как стадо попрыгунчиков каких-нибудь. Прыг, прыг. Сраму не оберешься.

— Ну, хорошо, вот допустим повязал бы я Вадима, а дальше?

— Дальше мы бы сели в то, на чем Вадим сюда прибыл, и вместе с ним уехали бы к ближайшей связи. Впрочем, вы правы, господин Чехов, наверняка Демичев предусмотрел и этот вариант. В общем, устроил он нам цирк, наш друг Демичев, и сообщить об этом цирке наверх шанса нам не дал — пока что, во всяком случае. А потом будет поздно, наверное. Заварил кашу. А вы еще бабу свою сюда приволокли, и любовника ее. Чтобы совсем смешно было.