Джоанн Харрис - Небесная подруга Страница 14

Она обратилась ко мне первой — через блюдо, на котором горкой лежали фрукты. Яблоки, персики, апельсины… Не во всех районах Кембриджа продукты продавали по карточкам, и миссис Браун гордилась тем, что кормит свою «молодежь» лучше, чем в самых дорогих ресторанах. Я потянулся к блюду, чтобы предложить его Розмари — как раз в тот миг, когда она сама протянула за ним руку. Мои пальцы неуклюже скользнули по ее изящной кисти. Я отдернул руку, краснея и извиняясь. Ее кожа была прохладной, как у ребенка.

— О, простите, мисс… — пробормотал я.

Розмари застенчиво улыбнулась и спросила:

— Вы ведь даже не знаете моего имени?

Я смутился еще больше и пролепетал что-то абсолютно неразборчивое.

— Меня зовут Розмари, — сказала она. — «Розмарин — это для воспоминания», помните?

— Прекрасное имя, — глупо промямлил я.

— А как вас зовут? — продолжала она. — Я не поблагодарила вас за то, что вы сделали, но все-таки откройте мне свое имя. — Ослепительная улыбка озарила комнату. — Быть может, вы Ланселот? — произнесла Розмари шутливо. — Или Галахад?

Я не особо умел флиртовать; точнее, совершенно не умел. И в ответ на ее шутку лишь покачал головой.

— Нет, я Холмс. Дэниел Холмс. — Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы побороть смущение. — Очень рад. То есть…

— Розмари. Пожалуйста, зовите меня Розмари.

— Роз… Розмари… — Я выдавил нервный смешок.

— И мне уже лучше, — продолжала она. — Благодаря вам, Дэниел. Вы, должно быть, очень храбрый — сразу бросились на помощь, прыгнули в реку. Ведь вы совсем не знаете меня. Я могу оказаться кем угодно.

— Мне все равно, — отозвался я, осмелев. — Вы прекрасны, как стихотворение.

Скрестив небрежно руки на груди,Так хороша, что слов не подберешь,Босая смело к трону подойди:Сражен Кофетуа — великий вождь…[14]

— Вы поэт! — воскликнула Розмари, захлопав в ладоши.

— Нет-нет! — Я покраснел. — Это стихи Теннисона.

Она снова улыбнулась, на этот раз печально — так мне показалось. Потом отвернулась, подставляя лицо солнцу, и яркий луч высветил ее глаза, так что радужки засияли.

— Сейчас я едва верю в это, — негромко произнесла Розмари. — В то, что хотела умереть. Но вы же понимаете, это всего лишь отсрочка. В один ужасный день рядом не окажется Дэниела Холмса, готового спасти меня. Будет лишь река, ожидающая своего часа. Скоро я уйду, и вы меня забудете.

— Забуду? — У меня перехватило дыхание.

— Ничто не длится вечно, — промолвила Розмари. — У меня были друзья, Дэниел. Я считала их хорошими друзьями. Но теперь я одна, в моем сердце лед, и он не растает вовек. Вы сравнили меня с той нищенкой — быть может, я и есть нищенка, вечно отверженная, вечно одинокая…

— Но…

— Моя красота, — перебила меня Розмари. — Об этом вы собирались сказать? Я красива? О, как я об этом жалею!

Она закрыла глаза, ее губы трагически искривились, руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки. Никогда не забуду чувство, которое она вызвала у меня, — душераздирающее соединение жалости и любви. На моих глазах закипали слезы. У меня есть оправдание — Розмари была превосходной актрисой.

— Мои родители были бедны, — начала она. — Не могу винить их за это, как и за желание выгодно использовать мою красоту. Они считали, что я легко смогу найти мужа, который позаботится обо мне и о них. В Кембридже много славных молодых людей, говорили они.

— Не нужно ничего рассказывать, — прервал я. — Это совершенно не важно, Розмари.

— Но я хочу объяснить вам, — настаивала она. — Хочу, чтобы вы все знали, даже если станете меня презирать. Хочу, чтобы вы попытались меня понять. Я нашла работу в забегаловке. — Ее передернуло. — Там было жарко и шумно. Иногда я задерживалась допоздна и боялась идти домой ночью. Я снимала маленькую квартиру в центре города — возвращаться каждый день к родителям в Питерборо было слишком далеко. Хозяйка относилась ко мне недоверчиво — быть может, завидовала из-за внешности. Иногда какие-то мужчины шли за мной до самого дома. Но я никого из них не впускала!

Она пристально смотрела на меня, ее лиловые глаза сияли.

— Понимаете, Дэниел? Никогда!

Я кивнул. Вы бы тоже поверили.

— А потом… Однажды я встретила… даже сейчас не осмелюсь назвать его имя. Но это неважно — возможно, оно вовсе не настоящее. Он сказал, что преподает в колледже. Он был красивый, умный и, как я считала, добрый. Говорил, что влюбился в меня с первого взгляда. Что я не должна работать в забегаловке. Что хочет позаботиться обо мне. Сначала я не верила ему, но он казался таким искренним… Меня убедили его доброта и участие. Он намекал, что хочет жениться на мне. Прямо никогда не говорил, но… — Она умолкла и вытерла глаза. — Шли недели. Он по-прежнему был так добр… Держал за руку, когда мы гуляли в парке. Сводил в театр. Однажды возил меня в Лондон на своей машине… но никогда не приглашал к себе домой. Мне было все равно. Я знала, что женитьба на мне возмутила бы его семью. Я терпеливо ждала, ослепленная счастьем. Как-то раз, возвращаясь домой с покупками, я увидела его. Увидела и позвала по имени — на всю улицу. Он обернулся… и тут я заметила, что на его руку опирается какая-то дама.

Розмари умолкла, на глазах у нее выступили слезы. Повинуясь мгновенному порыву, я сжал ее кисть.

— Дама спросила: «Кто эта женщина?» Он отвернулся от меня, не сказав ни единого слова, и ответил ей… Боже, я как сейчас слышу эти слова! «Никто, дорогая». Никто! Я никто, несмотря на красоту. Недостаточно хороша, чтобы меня уважали порядочные мужчины. Нищенка! Точнее не скажешь. Вы угадали, Дэниел. Мой добрый Дэниел.

Я пытался успокоить ее, но Розмари настаивала:

— Нет! Вы должны выслушать до конца. Мои надежды были разбиты, но я не могла смириться с тем, что все вот так закончится. Высматривала его на улицах, тщетно ждала звонка с объяснениями. Я впала в такое отчаяние, что поверила бы любой лжи, лишь бы вернуть его. Но он не появился. Работа в забегаловке стала невыносимой, и я занялась шитьем на дому для моей хозяйки. Зарабатывала ровно столько, чтобы хватало на жизнь. Я знала: хозяйка радуется моим несчастьям. Не поверите, как она оскорбляла меня. Постоянные намеки, выговоры… Но я боялась съехать. Боялась, что больше никто не согласится сдать жилье одинокой женщине. Я пила. В одиночку, у себя в комнате, по ночам. Пила джин, как дешевая шлюха. Ненавидела себя, но джин немного скрашивал тоску и отчаяние. А потом я увидела, как он выходит из театра с друзьями. Не решилась заговорить — я была плохо одета, может быть, пьяна, не помню. Я следовала за ним до его дома. Ждала, пока не уйдут друзья, — не знаю, как долго. Мне показалось, очень долго. Потом постучала. Он не сразу подошел к двери. Я уже испугалась, что он вообще не подойдет… а потом увидела его через дверное стекло. Он отворил, несколько мгновений холодно смотрел на меня. «Простите, — сказал он, — я вас не знаю». И захлопнул дверь. Я долго стояла у его порога, замерзшая и отчаявшаяся, пока не увидела, что начинает светать. Значит, я простояла там всю ночь. Не могла понять, почему он вдруг переменился, и это непонимание было тяжелее всего. Когда я вернулась, мои вещи ждали меня за дверью, аккуратно упакованные в сумку и чемодан. Уверена, хозяйка наслаждалась, собирая мои пожитки и злорадствуя… На дверь она прицепила записку. Не могу пересказать ее, Дэниел. Я ни в чем не виновата, но это послание опозорило меня, сделало грязной и порочной. Поэтому я пошла к реке. Но в мире еще осталось немного сострадания, раз появились вы. Вы…

И Розмари заплакала. Она плакала долго, она всхлипывала и лила слезы, которые терзали мое сердце. Прятала лицо в ладонях, словно маленькая девочка. Я обнимал ее и бормотал жалкие, искренние, детские слова утешения. И ощущал сердечный трепет, какого не чувствовал ни до, ни после этого; я испытал божественное озарение, когда она подняла на меня взгляд и улыбнулась.

Нет, я бы не смог винить Роберта за то, что увел у меня Розмари, — даже если бы он не был моим другом. Она — клин, который разделяет друзей; она могла заставить честного человека воровать, доброго — убивать. На месте Роберта я, несомненно, сделал бы то же самое. Кровь стынет в жилах при мысли о том, как легко мы могли бы поменяться ролями. Тогда я лежал бы сейчас на гранчестерском кладбище. Возможно, вскоре я там окажусь.

Часть вторая

Небесная подруга

Два

Преподобный Холмс оказался невысоким, худым, довольно невзрачным человеком. Изящный витраж позади него отбрасывал разноцветные тени на странно детское лицо викария. Взгляд светлых глаз за толстыми линзами очков в проволочной оправе был острым и искрился юмором. Густые темные брови придавали лицу суровое, даже отстраненное выражение; сейчас они сошлись на переносице — преподобный Холмс нахмурился, подыскивая слова для ответа. Он заговорил как старик или человек, глубоко погруженный в собственный мирок, вдали от приливов и отливов большого света: медленно и весьма неохотно, слегка растягивая слова, хорошо поставленным мягким голосом сельского священника.