Андрей Рубанов - Тоже Родина Страница 14

На том и разбежались.

Чудеса, волшебство, колдовство, магия — все это неизбежно и повсеместно. А вот случайностей не существует. В мире нет ничего случайного. Все связано со всем, одно тянет за собой другое, и мы живем, погруженные в плотную паутину миллиардов причинно-следственных связей. Рука мента легла на пять миллиметров выше рукоятки моего «Макарова» — это не случайность. Не так уж и тщательно шарили по мне милицейские ладони. Это мне, наивному тогда и юному, удалось обхитрить ближнего, улыбками, интеллигентными фразами околдовать; голосом, поведением, взглядом внушить, что я не опасен, что у меня не может быть при себе незарегистрированного огнестрельного оружия.

Если человек куда-то шагает по жизни, движется целенаправленно, помехи сами собой убираются с его пути; неприятности отскакивают; рок, судьба, карма, планида, крест — все работает на него. Кому суждено быть повешену, тот не утонет.

Конец истории очень прозаический: через месяц или полтора я все-таки повздорил всерьез с юными бандитами, меня выследили возле дома и отпиздили. Хорошо помню, что я не очень расстроился. Мстить таким существам незачем, они вот-вот должны были сами найти свой конец, в свои двадцать они уже наполовину сторчались, а я был занят делом; ловить обидчиков поодиночке — значило зря тратить время.

И последнее: я запомнил этот случай, довольно обычный для тех времен, вовсе не потому, что колдовским образом избежал тюрьмы; колдун из меня хуевый. Я запомнил — подробно, в деталях — только потому, что тогда на моих глазах били моего брата, а я стоял и смотрел. Вместо того, чтобы перестрелять всех к чертям собачьим.

Модильяни рисует Ахматову

— Слушай, Андрей, — сказал он. — У нас проблема.

Услышав, я напрягся. Я ненавидел проблемы. Помимо моей воли сердце сильно забилось, руки задрожали и вообще все процессы в моем двадцатишестилетнем организме ускорились до такой степени, что даже выдох мой, отраженный черной дырчатой пластмассой телефонной трубки, сделался более гнилым.

Пахло не изо рта — из желудка. У всех, кто мало и нерегулярно ест, пахнет из желудка.

Особенно я ненавидел проблемы по утрам, когда у меня разгар работы.

Однако хитрый этикет бизнесмена, выработанный мною за годы работы на финансовом рынке, велел, в ответ на упоминание о проблемах, беззаботно расхохотаться. Чтоб собеседник понял — у меня нет и не бывает никаких проблем, а если таковые возникают — они тут же изящно решаются. А для чего тогда мы делаем деньги, если не для быстрого и элегантного решения каких бы то ни было проблем?

— Проблема? — весело переспросил я. — Что за проблема?

В голове меж тем, опять же помимо моей воли, стремительно пронеслись догадки. Налоговая инспекция? Налоговая полиция? Управление по экономическим преступлениям? Лопнул банк? Мне проблемы не нужны. У меня каждый день по три миллиона долларов чужих денег — зачем мне проблемы?

Абонент начал с расстановкой излагать суть дела, но тут зазвонили сразу оба моих сотовых, плюс загудел интерком, связывающий меня с секретаршей, и первые несколько фраз я не расслышал. Въехал в тему только в тот момент, когда мне озвучили сумму: семь миллиардов.

— Они должны быть где-то у тебя.

— У меня нет лишних семи миллиардов.

— Посмотри повнимательнее, — рекомендовал дядя, потерявший семь миллиардов (два лимона баксов). — Их вроде как направили к вам. Примерно четыре дня назад.

Что значит «посмотреть повнимательнее», подумал я с раздражением. Внимательнее некуда. У нас как в аптеке. Голова, конечно, давно дымится — но не настолько, чтобы потерять семь миллиардов. И что значит «примерно четыре дня»?

— Через пятнадцать минут перезвоню, — сказал я и отключился.

Это мое «через пятнадцать минут» всем нравится. Дело в том, что если я обещаю перезвонить через пятнадцать минут, я перезваниваю именно через пятнадцать минут, а не через двадцать или тридцать. Точность — вежливость королей. Все-таки речь идет о деньгах. Я поднялся в первую очередь именно за счет точности, аккуратности и внимания к деталям. Поэтому я стал думать, где могли оказаться чужие миллиарды.

А чуваки, конечно, тоже хороши. «Вроде как направили», «примерно четыре дня»… Вопиющее неуважение к капиталам. Конечно, там огромный холдинг, колоссальные обороты, занимаются зерном, свои элеваторы на Кубани, плюс вся бригада интернациональная, наполовину азербайджанцы, наполовину горские евреи, гремучая смесь, в делах практикуют чисто восточный подход. Такой, когда никто не бегает за тобой по пятам и не пытается контролировать всякую мелочь, — но зато за ошибку могут и голову оторвать. Без малейшего сожаления.

Интерком опять захрипел.

— К вам Шнеерзон, — сказала секретарша.

— Кто?

— Шнеерзон, Дмитрий Соломонович.

— Попроси подождать.

В интенсивной мозговой деятельности, и вообще во всякой деятельности, самое тонкое и хитрое — уметь переключаться. Если тянешь одновременно пять-шесть проектов, совершаешь в день по десять — двенадцать операций, выдавая на руки около полумиллиона наличными, отправляя в Европу и Америку еще два-три миллиона, плюс вкладывая в государственные облигации свои собственные полмиллиона, плюс поигрываешь, ради спортивного интереса, на форвардных контрактах, и в этот момент появляется некий Шнеерзон — надо сначала вспомнить, кто он таков, затем сообразить, как с ним следует общаться, в каком режиме (а диапазон тут широкий, от подобострастия до откровенного пренебрежения), затем подумать, нельзя ли вообще как-нибудь отделаться от господина, пришедшего без предварительной договоренности в неурочный час, — и все это по возможности мгновенно, потому что время — деньги.

Впрочем мгновенного переключения с темы на тему не бывает, и тот, кто говорит, что умеет это делать, — лжет. Освободить мозги от одной задачи и загрузить другую — на это требуется время. Хотя бы двадцать — тридцать секунд.

Где же могут быть семь миллиардов?

А Шнеерзон, кстати, не последний человек. Он хозяин подвала, где я сижу, получатель арендной платы, симпатичнейший и тихий дядька, бывший уголовный адвокат. Собственно, подвалов у него два: в одном он сидит сам, тихо издавая какие-то искусствоведческие монографии, а в другой пустил двух подпольных банкиров, меня с компаньоном.

Я нажал кнопку.

— Запускай Шнеерзона.

Кстати, и семь миллиардов, похоже, нашлись.

Забыл сказать: переключение мозга с темы на тему, если уметь его делать, сильно возбуждает нервы и отлично стимулирует всю мыслительную работу в целом. Вспомните хоть Юлия Цезаря, хоть Наполеона. Оба умели одновременно делать по два-три дела.

Шнеерзон пожал мою ладонь. Под локтем он держал папку из дорогого плотного картона. Он был хороший уравновешенный еврей старомосковского типа, культурный и немногословный. Вдобавок носил вязаный галстук.

— Есть минутка? — спросил он.

— Конечно.

— Если вы заняты, я зайду позже.

— Нет, что вы. Пожалуйста, излагайте. Я только сделаю пару звонков.

Я показал ему на стул, но он покачал головой, корректно поджав бледные губы. Вероятно, побрезговал. На мебели мы экономили.

Три месяца назад чуваки из зернового холдинга пригласили нас в сильный расклад. Речь шла о ста миллиардах. Требовалась чистая, с нуля сделанная фирма с хорошим названием. Мы — я и компаньон — поняли и согласились. Под большой проект всегда лучше делать отдельную фирму. Зерновые парни не мелочились и авансом оплатили создание такой организации. Хотели тематическое название, что-нибудь вроде «Хлеб-инвест» или «Зернопродукт». Через три недели такая фирма появилась — но вдруг разговоры о ней сошли на нет, и я решил, что дело не выгорело.

— Мы нашли немного денег, — начал Шнеерзон. — Сейчас небольшим тиражом решили издать альбом. «Модильяни рисует Ахматову».

— Ага, — сказал я. — Почему вы такой грустный?

— Сын не пишет.

Сын Шнеерзона воевал в армии государства Израиль. В принципе, свою работу я тоже рассматривал как род боевых действий, хотя уже три года, как не держал в руках ничего тяжелее калькулятора. Половина клиентов приезжала ко мне с охраной, и не далее как две недели назад какой-то левый бык грозился сжечь всю нашу лавку только за то, что выданные ему доллары оказались, по его мнению, чрезмерно потрепанными. Но все-таки одно дело — сражаться за денежные знаки, а другое — за интересы своей исторической родины. У младшего Шнеерзона явно было больше шансов получить пулю, нежели у меня.

— Напишет, — сказал я. — А что, Модильяни рисовал Ахматову?

— Еще как.

Я схватил трубку и стал названивать в банк. Если миллиарды пропали, они могут найтись именно там, на счету позабытой сейчас фирмы «Зернопродукт».

Подумал, что, к стыду своему, забыл годы жизни Модильяни. А может, и не знал никогда. Всякий эрудит склонен переоценивать свою эрудицию.