Фредерик Тристан - Героические злоключения Бальтазара Кобера Страница 14

Он писал быстро и в едином порыве, так, словно кто-то диктовал ему текст. Ничто и никто не могли его остановить, когда он работал таким образом. Это продолжалось иногда четыре-пять часов, в течение которых Бальтазар писал без передышки. А когда наконец поднимался из-за стола, собранные в стопку листы бумаги были покрыты его мелким почерком, который еще находился под влиянием готического шрифта. Циммерманн подбирал эти страницы и читал их Каммершульце, когда Бальтазар уходил из дома. Оба были изумлены и поражены. «Это не из нашего мира», – говорили они. Но, само собой разумеется, они никогда не напоминали об этих писаниях юноше, возможно, из чувства деликатности, ограничиваясь тем, что тайно снимали с них точные копии.

Одним апрельским утром, когда Бальтазар и его учитель возвращались из гильдии суконщиков, их остановили шесть вооруженных людей и попросили следовать за ними к начальнику полиции Карлу Отто Швангеру, о котором было известно, что он служит ректору Шеделю, душой и телом преданному ректору Франкенбергу. Этот человек сначала извинился за не очень вежливую церемонию их задержания, но настойчиво попросил, чтоб они назвали себя. И таким образом он узнал, что перед ним купец-суконщик Франц Мюллер и его сын Мартин, путешествующие по Франконии, куда их привели дела.

– Я нисколько не сомневаюсь, что вы люди порядочные и благородные, – начал Карл Отто Швангер, окидывая наших друзей подозрительным взглядом, – но дело в том, что вы живете в доме некоего Гольтштейна, которого никто не видел уже несколько месяцев. Вам известно, кто он такой и где он сейчас находится?

– Ваше превосходительство, – ответил алхимик, – я не только очень хорошо знаю своего старого друга Гольтштейна, но и могу вам сообщить, где он находится в настоящий момент: в Венеции, где он страдает на ложе скорби, так как сражен болезнью, которую никто не осмелится назвать без дрожи в голосе…

– Прошу вас, – остановил его Швангер, – о таких вещах лучше не напоминать! Итак, вы, господин Мюллер, вы можете поручиться за благонадежность вашего старого друга Гольтштейна?

– Безусловно, – сказал Каммершульце, – если бы не эта отвратительная болезнь…

– Оставим это, пожалуйста! Существуют зловонные испарения, которые носятся в воздухе и при одном их упоминании наваливаются на вас! Но, с другой стороны, господин Мюллер, как это могло случиться, что вы поселились в доме вашего старого друга Гольтштейна в то время, когда он отсутствует?

Алхимик улыбнулся:

– Существует почта, ваше превосходительство. Мой старый друг Гольтштейн предупредил слугу о нашем приезде.

– Неужто слуги вашего старого друга Гольтштейна умеют читать, уважаемый господин Мюллер?

– Вне всякого сомнения, ваше превосходительство, потому что приняли нас прекрасно.

Карл Отто Швангер состроил гримасу, потом внезапно спросил:

– Господин Мюллер, у вас хорошее зрение?

– В моем возрасте у меня нет ни малейших оснований жаловаться, – ответил Каммершульце уверенным голосом.

– Тогда как могло случиться, что, приехав сюда и поселившись у вашего старого друга Гольтштейна, вы не заметили, что его слуга – личность довольно-таки необычная.

Бальтазару все больше и больше делалось не по себе.

– В самом деле! – сказал Каммершульце, улыбаясь блаженной улыбкой. – Этот слуга представляет собой тип плута, наделенного большими претензиями, я с вами согласен, и его плохой вкус в выборе одежды превосходит всякое воображение, но, безусловно, он позволяет себе все это только в отсутствие своего господина…

Карл Отто Швангер посмотрел на алхимика внимательным взглядом и вдруг сказал без обиняков:

– Этого человека зовут Якоб Циммерманн. Вам это известно?

Бальтазару показалось, что он сейчас умрет на месте, но алхимик уверенно возразил:

– Нет, я никогда не интересуюсь именами, а тем более фамилиями слуг. Я их всегда называю «Густав».

Полицейский чин выглядел озадаченным, потом взял себя в руки и спросил:

– Вы хотите сказать, что не знаете, кто он – этот Циммерманн?

И так как Каммершульце, казалось, совершенно не понял, чего же хочет от него Швангер, тот воскликнул:

– Так вот, я вам скажу, господин Мюллер. Этот Циммерманн – колдун, еврей, а возможно, и вестник. Вы меня понимаете? Вестник!

Каммершульце, казалось, был удивлен:

– Вестник? Вы, кажется, так сказали? А что он мог извещать? Но, прошу вас, ваше превосходительство, объясните мне, пожалуйста: почему такая незначительная личность, как этот слуга, заинтересовала ваших людей? Если он колдун, то с таким же успехом можно считать колдуном любое животное. Вы сказали, еврей? Неужели вы считаете, что мочки ушей у него еврейские? А его нос, ваше превосходительство, разве это нос еврея? Я скорее заподозрил бы, что он папист!

Карл Отто Швангер ответил с видимым раздражением:

– Господин Мюллер, вы, конечно же, отличный купец-суконщик и порядочный человек, но позвольте вам заметить, что в евреях вы ничего не смыслите.

Каммершульце вежливо поклонился офицеру полиции:

– Извините меня, ваше превосходительство. Но, если я вас правильно понял, этот колдун-еврей уже арестован, не так ли?

– Да, арестован. Сегодня утром.

– И вы сделали обыск в доме моего старого друга Гольтштейна, который, кстати говоря, будет весьма расстроен этой неприятной историей. И в результате этого обыска нашли ли вы компрометирующие документы, доказательства?

Наступило короткое молчание, потом Карл Отто Швангер сухо ответил:

– Нет, мы ничего не обнаружили.

– Вы нам разрешите еще сегодня заночевать у моего старого друга Гольтштейна?

– Боюсь, что нет. Вы соберете багаж и продолжите свое путешествие, господин Мюллер. И разрешите мне дать вам добрый совет: не посещайте больше своего старого друга Гольтштейна… Эти болезни, об одной из которых вы упоминали, очень заразны. Если вам не безразлично здоровье вашего сына, держитесь подальше от эпидемий.

И он встал, давая понять нашим друзьям, что они свободны распоряжаться своим временем, после чего они вышли спокойным и ровным шагом, хотя инстинкт побуждал их спасаться бегством.

Когда они возвратились в дом Циммерманна, все там было перерыто и поставлено вверх дном: мебель опрокинута, тюфяки вспороты, доски пола оторваны, отодранные обои висели клочьями на стенах. Жилище было тщательно обыскано. В каждой комнате стояли на страже вооруженные люди, они смотрели на Каммершульце и его ученика с подозрительной злобой, пока те собирали свой багаж. Писания Бальтазара чудом сохранились в сумке юноши. Зато копию, старательно снятую с них Циммерманном, унесли, изъяли также Библию на древнееврейском языке, а также и другие ценные документы, о которых наши друзья ничего не знали.

Когда они поспешно собирали свои пожитки под подозрительными взглядами солдатни, их сердца были полны печали и опасений за судьбу их хозяина, а также всех вестников, так как было очевидно, что если Циммерманна выдали, то опасность нависла над всем братством. Однако тот факт, что полиция ректора не сумела раскрыть подлинное имя Каммершульце, спрятавшегося под фамилией Мюллер, казалось, свидетельствовал о том, что доносчик был весьма поверхностно осведомлен о делах и о тайнах общества. И все же надо было немедленно предупредить Паслигура. Поэтому, когда их выводили из города под охраной четырех вооруженных людей, Каммершульце потребовал, чтобы они сделали остановку возле гильдии суконщиков, где, как он заявил, ему нужно отдать кое-какие деловые распоряжения.

Естественно, когда Паслигур увидел вооруженных солдат, сопровождавших алхимика, он понял, что произошло несчастье.

– Что там случилось, мой любезный господин? – воскликнул он, идя навстречу Каммершульце с протянутыми для приветствия руками.

Каммершульце очень сильно сжал ему большие пальцы, что было сигналом тревоги, потом, улыбаясь, ответил:

– Чудак, который дал нам приют в отсутствие моего старого друга Гольтштейна, оказался колдуном, евреем или кем-то еще… Короче говоря, он арестован людьми его превосходительства Карла Отто Швангера.

– Это человек очень способный, – сказал Паслигур, – и приятно осознавать, что мы имеем в Нюрнберге таких выдающихся защитников христианской веры. И куда же вы теперь направляетесь, господин Мюллер?

– Я возвращаюсь в Мангейм вместе со своим дорогим сыном. Мне уже пора навестить свои лавки в Вюрцбурге и Гейдельберге. До свидания – надеюсь, до скорого… И не забывайте: сукно цвета индиго в следующем году удвоится в цене!

Оба отвесили друг другу очень вежливый поклон. Бальтазар сделал прощальный жест рукой. Потом в сопровождении охраны и под взглядами прохожих, которые останавливались на них поглазеть, они отправились в конюшню – седлать лошадей. Каждый шаг, который ему приходилось делать, извлекал из груди Бальтазара глубокий вздох, ведь каждый шаг отдалял его от Урсулы и какой долгой будет эта разлука? Кроме того, ему очень хотелось как-то сообщить ей о своем неожиданном отъезде, заверить ее в том, что он вернется, потому что вернется он непременно… Каммершульце, понимавший его душевное состояние, посоветовал ему написать письмо мастеру-лютнисту, который прочитает его своей дочери, и Бальтазар сделал это, пока готовили лошадей. Доставить драгоценное послание проучили конюху, дав ему щедрые чаевые. Где-то часу в третьем наши друзья выехали за городские ворота, которые закрылись за ними.