Зильке Шойерман - Девочка, которой всегда везло Страница 14

Хуже всего была эта сверхъестественная поспешность, она раздражала, тревожила, и, придя домой, я не могла найти покой; через четверть часа, не выдержав, я надела пальто, накинула платок и вышла на улицу. Я только посмотрю, горит ли свет и спит ли она, и если да, то все будет в порядке. На улице — ни души. Вокруг фонарных столбов четко очерченные маленькие круги света. К дому Инес я пошла переулками. Какая-то женщина вела за руку ребенка на роликах, дитя спотыкалось от усталости и, если бы не мать, неминуемо бы упало. Я бы с радостью их остановила и спросила, что, ради всего святого, делает ребенок нежного возраста в такой час на улице, да еще на роликах! Не говоря ни слова, прохожу мимо. Освещенная витрина книжного магазина привлекает мое внимание, я хочу остановиться, но слышу чьи-то шаги и боязливо сворачиваю на более широкую улицу. У Эшенхаймера я пересекаю городское кольцо, по которому изредка проезжают машины, а еще через четверть часа оказываюсь на Глаубургштрассе, у дома Инес. Я потираю озябшие руки и считаю этажи, конечно, на четвертом этаже горит свет. Может быть, там Кай, и я помешаю, думаю я, нажимая кнопку звонка.

Она приоткрывает дверь, черная одежда сливается с чернотой прихожей, белое лицо выглядит как висящий в темноте фонарь. Привет, говорит она, не сразу, впрочем, меня узнав. У нее изменились глаза — они расширены и блестят влажным лихорадочным блеском, она нисколько не удивлена, и не похоже, что я ей помешала. Я просто пришла, и все, она открывает дверь и впускает меня в дом. Все в порядке? — спрашиваю я. Естественно, никакого порядка нет. Заходи, говорит она, я пью, да, пью, поговорим, да? Она в изумительном, приподнятом настроении, она справляет вечеринку в своей собственной компании, произнося фразы с неестественной четкостью и ставя ударение на каждом слове вне всякой связи со смыслом, цепь слов не производит никакого верного впечатления, она срывается с губ исключительно по воле говорящего, такое впечатление, что Инес стоит на дальнем краю большого поля и ветер доносит до меня обрывки предложений. Кажется, она начисто забыла, что расстались мы только что, и приветствует меня с таким чувством, будто мы не виделись несколько месяцев. Идем в гостиную. Она горделиво шествует по пустой прихожей, откуда видна ярко освещенная гостиная, я ненадолго останавливаюсь перед спальней, обстановка несколько изменилась, теперь там не так пусто, как прежде, теперь я вижу разливанное море бумажных полотенец, бутылок колы и шоколадных оберток, из вороха старых газет, словно башни маяков, торчат горлышки двух бутылок. На подушке сидит плюшевый медведь, он кажется мне до странности знакомым. Ты идешь? — щебечет Инес, потом смотрит в том же направлении, что и я, однако не извиняется за беспорядок, проскальзывает мимо меня и берет медвежонка на руки. Это Себастьян, помнишь его? И правда, глядя, как она стоит передо мной — веселые глаза, бедра лихо и чуть непристойно обтянуты грязными джинсами, — я забываю о времени и снова вижу ее такой, какой она была в восемь — десять лет, в набивной пижаме, не желающей ложиться спать и жертвовать весельем дня. Я хочу что-то сказать, отнять у нее детскую игрушку, но не могу, внезапно нахлынувшая печаль приковывает меня к дверному проему. Инес, смеясь, швыряет мишку на кровать, и он застывает в неустойчивом равновесии, мордой вниз, на подушке и перевернутой бутылке. Инес не спеша, как на прогулке, проходит мимо меня на кухню, не забыв при этом искоса взглянуть в мою сторону и заметить, что я не в лучшем настроении. Иди сюда, сладко поет она. Я иду за ее маленьким задом, обтянутым джинсами. В кухне над мойкой горит лампочка. Добавить лед? Она ведет меня в гостиную и по-турецки усаживается на диван. Силуэт ее отражается в плоском черном экране выключенного телевизора. Я пригубливаю мартини. Инес внимательно на меня смотрит. Недурно, правда? Я купила мартини в киоске за углом. Кстати, о киоске. Она озорно подмигивает. Знаешь, что со мной происходит каждый вечер, не важно, во сколько я выхожу за выпивкой? Там, у фонарного столба на углу, всегда стоит одетая в черное старуха, она всегда оборачивается в мою сторону и провожает меня взглядом, когда я прохожу мимо. Старуха неизменно одета в один и тот же черный дождевик и держит в руке закрытый коричневый зонтик, я вижу ее там столько вечеров подряд, я давно хочу заговорить с ней, спросить, не ищет ли она кого-нибудь, или, может быть, ей нужна помощь, но каждый раз меня что-то удерживает. Значит, она ненадолго замолкает, усаживается поудобнее, я боюсь ее. Она снова замолкает, чтобы сделать глоток. Каждый раз я собираюсь пойти к киоску другой дорогой или вообще заглянуть на заправку на Фридбергском шоссе, но никогда этого не делаю. Если я выхожу ночью, то всегда очень спешу, ищу кратчайший путь, невзирая на страх. Мне думается, что это старуха, которую фотографировал Кай, старуха, чьего имени я не знаю. Может быть, она из дома престарелых, вслух предполагаю я, тут есть один, в Грюнебург-парке. Наверное, она просто гуляет, старики вообще мало спят. Нет. В голосе Инес проскальзывает нетерпение. Нет, ты не понимаешь, ты просто никогда не сможешь ее увидеть. Только я могу ее видеть, это смерть, моя смерть. Она наливает себе еще. Я внимательно рассматриваю ее лицо, ищу следы кокетства или того удовлетворения, какое не раз видела на лице спящей сестры, но я не нахожу ни того ни другого. Она говорит о себе, словно о другом человеке, к которому не испытывает ровно никаких чувств. В ее стакане тихо позвякивают кусочки льда, она пьет так торопливо, что кубики не успевают таять и их хватает на следующий стакан. Наступает какая-то точка, говорит она и снова наливает себе, когда допиваешься до того, что все на свете становится другим. Меняются цвета, запахи, протяженность тел в пространстве, я всегда говорю, что они красивые и чуждые, как будто явились из параллельного мира, лучшего мира. Ключицы ее вздрагивают, она делает судорожные вдохи и выдохи, как будто занимается йогой. Я с грохотом ставлю стакан на грязный стол. Самое главное, я понимаю, что тебе надо бросать пить. Протяженность тел в пространстве может навредить и трезвому. Ты почувствуешь это, если у тебя навести порядок. Мне больше ничего не приходит в голову, я убираю со стола бутылку, но не знаю, куда мне ее деть. Инес смеется. Какую музыку мы будем слушать? Леонарда Коэна? Для этого надо быть в соответствующем настроении. Послушай — я не обращаю внимания на ее предложение, — тебе нужна помощь.

Тебе нужна помощь, сказала я и тотчас заметила, что совершила непоправимую глупость. Настроение Инес меняется так же внезапно, как зеленый на красный на пешеходном светофоре. Не смей говорить со мной в таком тоне, шипит она, никто не может мне помочь, я уже пыталась объяснить это Каю, никто не может мне помочь, все пытаются, но я останусь такой, какая есть. Она вытирает нос рукавом свитера. Я останусь такой, какая есть, упрямо повторяет она, видя, что я никак не реагирую на ее слова. Она слегка потягивается, сидя на диване. Не знаю, надо ли мне оставаться, наверное, мое присутствие заставляет ее чувствовать себя еще более несчастной. Она воспринимает это как унижение, как стыд. Но ты же сама просишь помощи, по крайней мере косвенно, изворачиваюсь я, пытаясь вернуть разговор в нормальное русло. Она смотрит на меня пустым взглядом: я-то думала, ты просто решила меня навестить, а у тебя, оказывается, синдром спасателя. Я не могу сдержать вздох, вечно создаю сама себе проблемы, это совершенно ясно. Она встает с дивана и, громко шаркая туфлями, выходит из гостиной. Интересно, она работает? Ты еще рисуешь? — кричу я ей вслед, тоже вскакиваю и бегу за ней, сцена напоминает Тома и Джерри. Она юркнула в ванную, я дергаю за ручку, но дверь заперта. Собственно, я пришла сказать, что, если тебе нужна помощь — да-да, если тебе нужна помощь, повторяю я, обращаясь к закрытой двери. Не собралась ли она там свести счеты с жизнью? Да нет, скорее, она разглядывает в зеркале свое смазливое личико и воображает себя царицей мира, как всегда, когда ее заносит в винные эмпиреи! Я иду в прихожую и надеваю пальто; и тут она появляется снова. Я не ошиблась в предположениях, она сделала макияж, тень под левым глазом кажется мне слишком черной. Ты меня не понимаешь, злобно говорит она и, горделиво вскинув подбородок, проходит мимо, ты даже не догадываешься, что я переживаю. Я говорю тебе, что знаю — пристрастие к алкоголю — это твое решение, никто тебя не принуждает, и единственное, что ты сейчас должна делать, Инес, это бороться. Пока я произношу эту тираду, она не мигая смотрит мне в глаза, у нее такой взгляд, словно я призываю ее сей момент броситься из окна. Я чувствую ее страх так явственно, словно в прихожей появился кто-то третий. Я понимаю, что настроение Инес неустойчиво, все может опрокинуться в один миг. Я вспоминаю, что говорил Кай о моментах, когда Инес становится опасной для себя и окружающих. Надо ему позвонить. Инес, спрашиваю я, как все, конец, она не отпускает, прочно приковывая своей болезненной энергией. Он резко умолкает, отпускает рукав пальто, к которому и обращался, рукав падает, а у Кая такое лицо, словно он ожидал большего от этого куска материи. Он встает, потом снова садится. У меня такое впечатление, что в последнее время она стала хуже, и чем больше сочувствия я выказываю, тем быстрее она скатывается под гору; раньше она позволяла себе это только в выходные, она валялась в постели и пила, прекрасно себя чувствуя, она ничего не ела, только пила, пьянство не действовало на ее красоту, утром в понедельник, веселая и довольная, она ехала на велосипеде в мастерскую. А что теперь? Теперь у нее нет мастерской, вставляю я. Он не согласен со мной. Знаешь, что такое рейс доставки? Я честно мотаю головой, и он объясняет: некоторые алкоголики, которые не могут по ночам покупать спиртное — например, в сельской местности или в пригороде, — нанимают таксистов, и те покупают им алкоголь на ближайших заправках. Перед дверью выставляют корзину со списком того, что надо купить, и деньгами — на спиртное и на проезд. Зачем ты мне это рассказываешь? — с отвращением спрашиваю я. Кай отвечает, что в этом-то вся соль, ты же сама как-то спрашивала, как я с ней познакомился. Вот так и познакомился. Я с интересом смотрю на него. Ты работал таксистом. Всего пару лет назад?