Хади - Искалеченная Страница 14

Холод навевал грусть. К счастью, маленькая община нашего дома была очень сердечной. Там были мама Николь и ее муж, семейная пара из Туниса, дама испанского происхождения, еще одна француженка с двумя маленькими дочками и пожилая дама, которую все звали Меме. Она была уже в очень преклонном возрасте, всегда элегантная и накрашенная, в маленьком белом платье. Ее окно выходило на улицу, и Меме видела всех, кто входил и выходил. Она была на пенсии. И всегда веселая. Я обрела бабушку, но с белой кожей. Меме называла моего мужа Бамбулой. Это неизвестное слово смешило меня. Николь показала мне тогда маленькие книжки своей молодости, украшенные рекламой «Банании»[4]. Я увидела карикатуры, которые белые рисовали на чернокожих. Для них мы были — Бамбула, они для нас — тубабы, слово, появившееся при колонизации. Для меня тубабы — этнос белых — это не пренебрежительно и не презрительно, просто название. В то время когда я приехала во Францию, в этом слове не было ничего обидного.

Люди уважали нас, были всегда приветливы, здоровались, оказывали всяческие услуги. Николь и Меме называли меня по имени, я могла довериться им, но не решалась. Им самим приходилось догадываться, что мне нужна помощь, чтобы адаптироваться во Франции и выносить ребенка. Хотя в их глазах я сама была еще ребенком, а на родине — женщиной и в скором времени матерью. Я ни у кого ничего не просила из-за скромности, в какой была воспитана, или из-за гордости, а может, и недоверия. Поскольку, несмотря на то что мы все говорили по-французски, культура и традиции моих соседей были совсем другими. Такая бабушка, как Меме, у меня на родине никогда бы не жила одна, без детей, помогающих ей. Солидарность и уважение — очень важные принципы у нас. Невозможно увидеть бабушку, идущую с пакетами, без того чтобы кто-нибудь не побежал ей на помощь. Это было одним из моих первых потрясений во Франции — нехватка поддержки, привязанности и уважения к старикам. У нас говорят, что рядом со старым человеком всегда должен быть ребенок, хотя бы для того, чтобы дать стакан воды.

Но тогда если я и говорила о своей стране, то только банальности. Я рассказала немного о своей жизни в Сенегале маме Николь, но гораздо позже. Во время моих последних месяцев беременности она всегда была рядом.

— Тебе что-нибудь нужно? Я пойду за покупками.

Николь делала также покупки для Меме. Однажды она принесла мне сумку с одеждой для ребенка — вещи, принадлежавшие ее двум сыновьям. Поскольку старший был моего возраста, она, наверное, думала, что если бы я была ее дочкой, то гуляла бы сейчас во дворе или занималась в школе. Николь дала мне пеленки, детские покрывала и объяснила моему мужу, что необходимо купить для ребенка. Каждый раз, когда что-то было не в порядке в нашем старом здании, я звонила Франсуа, ее мужу, мастеру на все руки, и он спускался сразу же со своими инструментами, чтобы починить кран или розетку: он умел делать все. Мне повезло, что, приехав во Францию, я встретила таких людей. Милосердный Бог не бросил меня, послав их мне.

В начале июня мне стало нехорошо. Начались боли, затем прошли, но в конце недели стало так плохо, что я попросила отвезти меня в больницу.

Медсестры и акушерки нашли меня, без сомнения, весьма молодой, но не очень-то удивились этому. Они уже принимали роды у африканских и арабских женщин. И все иммигрантки были такими же молодыми, как я.

Медсестры ухаживали за мной, а главное — подбадривали:

— Не плачьте, все будет хорошо. Вы увидите, у нас замечательные врачи, все пройдет нормально.

Однажды пришла какая-то дама:

— У меня хорошее известие для вас, малыш. Принимать у вас роды будет француженка, только что приехавшая из Сенегала. Она была в там в отпуске. Вы увидите, ребенка примут руки, на которых остался запах вашей страны! Я тоже хотела бы туда поехать. Все то, что показывают о Сенегале по телевизору, выглядит заманчиво!

Я не могла рассказать ей о моей стране в те минуты, потому что слишком страдала, но мысль о том, что врач, который примет у меня роды, только что приехал с моей родины, утешала меня. Я родила с большими трудностями, страданиями и разрывами, вероятно, вызванными моим молодым возрастом или последствиями «вырезания». В тот период своей молодости я не знала о последствиях изуверства. Для меня все было естественно. Страдать — естественно.

Моя дочка родилась через восемь месяцев и несколько дней. Когда ее положили на мой живот, я заплакала. Я бы так хотела, чтобы моя мама была рядом. В Африке, когда женщина рожает, мама и бабушка заботятся о ребенке и молодой матери.

Мне исполнилось шестнадцать лет. Моя первая доченька Муна давала мне надежду на лучшую жизнь с мужем. Он брал ее на руки, играл с ней. Мои чувства к нему могли, возможно, измениться. Я была готова делать над собой усилия и следовать совету бабушек: научиться любить мужа. Но надежда оказалась напрасной, я этому так и не научилась.

Муна была спокойна днем, но много плакала ночью. После недели, проведенной в больнице, я снова оказалась в маленькой квартирке. Друзья, кузены, дяди из иммигрантской семьи пришли увидеть нас и помолиться, чтобы у ребенка была долгая жизнь, а у его матери — много других детей. Каждый принес небольшую банкноту, ее размер зависел от степени родства. В Сенегале женщине дают сахар и мыло. Мыло, чтобы стирать каждое утро вещи ребенка, а сахар — для питания матери. Во Франции белые дарят цветы!

Медсестры научили меня кормить ребенка грудью, купать и ухаживать за ним: без моей матери я была совсем потерянна. У нас традиционные крестины заключаются в шептании имени в ухо ребенку на седьмой день после его рождения. В первые дни имени нет, это не принято. Что поразило меня тогда, это необходимость выбирать имя с момента рождения ребенка, а иногда и намного раньше. Я не знала, что французское законодательство имело приоритет над нашими традициями. Дяди прошептали в ухо Мупе ее имя, ночью я спела ей колыбельные. Я делала ей массаж с маслом karite, как у меня на родине. Я адресовала ей всю ту любовь, которую мне не удалось испытать к ее отцу, но нам обеим не хватало семьи. В нашей стране ребенок — король, мать обласканна, все занимаются ею. Факт материнства разбудил в моей душе необыкновенную ностальгию, но я не могла ни с кем ни о чем поговорить. Вернувшись в квартиру, я увидела там Николь. Она приготовила колыбель, тщательно разложила вещи и каждое утро приходила помочь мне купать Муну и подолгу смотрела, как я делаю ей массаж. Жесты бабушек вспомнились инстинктивно. Во всяком случае, я очень старалась.

Мама Николь наверняка была потрясена тем, что я стала матерью в шестнадцать лет, но мне это казалось естественным. Девушке в моем возрасте предназначалось стать женой и производить потомство. Некоторые из моих кузин были выданы замуж в двенадцать лет, с появлением первых месячных. Одна из них вышла замуж, еще не достигнув половой зрелости, поскольку была высокой и физически развитой. У нас не было детства, отрочества, и я не считала это ненормальным. Много лет спустя, если бы захотели выдать замуж мою дочь в том же возрасте, я бы билась как львица, чтобы помешать этому. Но мне предстояло пройти еще много дорог, чтобы понять, что не нужно чтить всякую традицию, которую тебе навязывают. И тем более в мире, который так быстро меняется.

Чем старше становился ребенок, тем реже случались визиты Николь, Она научила меня всему, теперь я должна была управляться сама. И ностальгия по моему детству снова вернулась. У нас, когда появлялся маленький ребенок, девушки смотрели на то, что делают бабушки и тети. Они были в распоряжении молодых мам, чтобы помочь им. Мы учились вместе с ними купать ребенка. Я все еще слышу голос моей тети:

— Хади, дай мне мыла, дай масло karite. У меня нет никого, кто мог бы сказать мне: «Тебе полезно есть то-то и то-то, ты должна растирать свое тело тем-то…»

Так, совсем одна, я сижу и плачу. Иногда полчаса, иногда час. И когда подруги-малийки приходят в дом, то ненадолго заставляют меня забыть об одиночестве.

Я живу среди очень дружелюбных людей, но есть то, о чем можно поговорить только с теми, кого знаешь всю жизнь, — сестрой, кузиной, матерью. Их мне очень не хватает. Невозможно вспомнить с новыми друзьями свою прошлую жизнь, забавные пустяки, вызывающие улыбку: «А ты помнишь, как…»

Моя сестра, к примеру, всегда любила ходить в кино. Она была фанаткой индийских фильмов, идущих по три-четыре часа, и ее часто сопровождали моя тетя и пожилая дама, которую мама приютила в доме. Иногда они спрашивали разрешения взять меня с собой. В кинотеатре имелись две площадки: закрытая, защищенная от дождя, и площадка под открытым небом, куда билет стоил намного дешевле, но мы рисковали вернуться промокшими.

Иногда устраивали балы. Я помню свой первый бал, куда меня пригласили в качестве школьной подруги сестры невесты. У меня не было хорошего бубу, и моя сестра одолжила мне бубу цвета индиго. Сестра очень «дипломатично» подождала, пока я окажусь на улице со своей подругой, и закричала мне издали: «И пожалуйста, не испачкай мое бубу, ладно?», — чтобы все узнали, что она одолжила мне свой наряд.