Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне... Страница 15

— Нет, нисколько.

— Хе-хе, — довольно хмыкнул он. — Мне очень понравился ваш первый роман. Очень сильно написано, и такой необычный стиль!

Короткая пауза, последовавшая за этими словами, без слов сказала мне, что второй роман вызвал у него много вопросов. Я почувствовал благодарность за его безмолвную искренность.

— Но как вам удалось узнать меня?

— У меня совершенно феноменальная память, — ответил он, гордо подняв голову.

— Да, но мое лицо… На книгах не было фотографий… И в прессе тоже…

— Зато фотография была на сопроводительном документе, который ваше издательство рассылало в книжные магазины! — торжествующе парировал он, словно ждал этого вопроса.

Старик явно наслаждался моим недоумением и даже хрипло хохотнул от избытка чувств.

— Я никогда не забываю лиц. Помню всех тех, кого хоть раз в жизни встречал. А также все имена и фамилии. Значит, вы пришли по поводу объявления?

— Да… Но оно, должно быть…

— Я повесил его неделю назад. Я больше не справляюсь в одиночку. Мне нужна небольшая помощь, особенно во второй половине дня. Я старею, силы уже не те. Не хватает проворства. Согласны на такую работу?

— Ну как… конечно, согласен! Но я не знаю, справлюсь ли я. Я не слишком-то большой знаток литературы. Читать, конечно, люблю, но у меня разрозненные и несистематизированные знания…

— Я вас принимаю, — прервал он мою сбивчивую речь. Вид у него был радостный, он довольно потирал руки. — Какое счастье: в моем магазине будет работать настоящий писатель! Если в вашем образовании есть какие-то пробелы, я здесь для того, чтобы их восполнить! Писатель — продавец в моем магазине! Я и мечтать о таком не мог!

Он сиял и подскакивал на месте, как ребенок.

— Меня зовут Гилель Эдинберг, — сказал он, протягивая мне руку.

— А меня…

— Рафаэль Скали, я знаю, — смеясь, перебил он.

— Нет. Рафаэль Скали — мой псевдоним. А настоящее имя Иона Ланкри.

— Псевдоним? — задумчиво повторил он. — Я тоже в свое время пытался сменить имя. Ну, значит Иона. Иона, кстати, означает голубь. Но вы это наверняка знаете. Символ свободы, символ мира. Добро пожаловать, Иона. И пойдемте, осмотрим мои владения.

Его костлявая хрупкая кисть опустилась на мое плечо, чтобы дружелюбно подтолкнуть меня вперед, и я увидел на его предплечье татуировку.

Это был номер.

Я очутилась перед особняком, стоящим на тихой красивой улочке, прилегающей к авеню Ваграм. Сверилась с адресом: точно, он. Табличка на портале гласила: «Вилла „Венеция“».

Как только я позвонила в дверь, камера в саду повернулась в мою сторону. Механический голос попросил меня представиться, потом пригласил войти. На крыльце меня ждал какой-то мужчина. Он стоял, сложив руки на животе, — приветливое выражение на гладко выбритом лице, безупречно отглаженный костюм, — а потом преисполненным радушия жестом пригласил меня в дом.

Я застыла, пораженная роскошным убранством комнаты, в которую он ввел меня: огромные двери, высокий потолок, картины на стенах, широкая мраморная лестница. Одна эта комната была раз в пять больше, чем вся моя квартира.

— Меня зовут Клод. Я мажордом мсье Лучиани.

— Это я с вами разговаривала по телефону?

Он с достоинством кивнул.

— Мсье Лучиани ждет вас, — сказал он затем, приглашая меня следовать за ним.

Мы пошли по лестнице, чтобы подняться на второй этаж, прошли коридор с несколькими дверями, за которыми, очевидно, были комнаты. Я старалась охватить взглядом все детали, чтобы оценить стиль этого дома — столь же помпезный, сколь и какой-то случайный. Словно хозяева безуспешно пытались замаскировать свое стремление выставить богатство напоказ. Пышно, но бездушно.

Клод провел меня через богато обставленную гостиную и трижды постучал в одну из дверей. Пропустил меня в просторный кабинет и вышел, закрыв дверь за собой. Я увидела высокого немолодого человека с резкими чертами лица и квадратным подбородком. Это и был мсье Лучиани.

— Роберто Лучиани, — представился он, протягивая руку и глядя на меня в упор большими черными глазами.

— Лиор Видаль.

— Спасибо, что откликнулись на мое письмо.

— Довольно странное, между прочим, письмо.

— В самом деле? — спросил он, явно припоминая, что же написал в том письме.

— Выглядело как повестка. Нельзя не пойти.

— А, понятно. Мне жаль, что так получилось, простите.

— Вы так ничего и не сказали о том, в чем же заключается ваша пресловутая работа…

— Да, действительно. Дело в том, что это… как бы сказать… необычное предложение.

— Скажите сперва, как вы вышли на меня? Ваш управляющий говорил о каких-то общих друзьях…

— Сейчас я вам все объясню. Пойдемте, присядем.

Он провел меня в маленькую гостиную, изящную и удивительно уютную по сравнению с тем, что я видела до сих пор. Мы сели друг напротив друга.

— Дом вам не понравился, верно? — спросил он, пока я осматривала комнату.

— Ну… выглядит он, что называется, внушительно.

— Но нет уюта.

— В общем, да, — растерянно призналась я.

— Ничего удивительного. Жизнь постепенно уходит из этого места, — тихо произнес он. И вдруг показался мне ужасно грустным. — Еще несколько лет назад этот дом был живым, гостеприимным и уютным. Здесь жила счастливая семья. Сейчас я, видимо, единственный, кто видит этот дом таким, каким он был прежде, кто слышит раскаты смеха и гул голосов, наполнявшие его.

Он замолчал, словно вслушиваясь в эти умолкнувшие звуки.

— А чем мне нужно будет заниматься? — спросила я, пытаясь вернуть его к теме, которая волновала меня больше всего.

— О, простите меня, вы же ждете каких-то объяснений, а я гружу вас своими переживаниями. Но мои откровения находятся в непосредственной связи с причиной вашего присутствия здесь.

— Как это?

— Вы, как мне известно, превосходная медсестра. И в этом качестве я бы хотел нанять вас на работу, — сказал он, и в голосе его вновь послышались командные нотки. Так, по моему представлению, разговаривают директора крупных предприятий.

— Медсестры для вас? Вы, как мне представляется, в добром здравии.

— Речь не обо мне, а о моей дочери, — объяснил он неожиданно мягко, пожалуй, даже робко.

— Для вашей дочери? А что с ней?

Лучиани на мгновение замолк, набрал воздуха в легкие, словно собирался с силами, чтобы произнести роковые слова:

— У нее тяжелое неврологическое заболевание. Оно распространяется на всю нервную систему и в конце концов разрушает ее.

Он бережно и опасливо говорил о ее болезни, словно боясь разбудить какое-то проклятие, ухудшить дело неосторожным словом.

— На какой она стадии?

— На последней. Ей осталось несколько месяцев. Три, шесть… может, чуть больше. Я попросил, чтобы ее оставили дома, и установил в ее комнате все необходимое оборудование.

Он горестно обхватил руками голову, а потом проговорил внезапно дрогнувшим голосом:

— Она мой единственный ребенок, и каждый день я вижу, как она уходит все дальше…

— Кроме двигательных функций, что еще поражено?

— Она полностью парализована, не может разговаривать. Общается только с помощью специального устройства, которое работает от нажатия руки. Но редко. Говорит, что это ее утомляет. Но я думаю, что она просто больше не хочет…

— Почему?

— Чтобы я привыкал жить без нее, очевидно. Иногда она вечером пишет мне несколько слов. Каждый раз пытается меня подбодрить. Пишет, что не боится, что я не должен расстраиваться. Она еще думает о том, чтоб меня успокоить! — с грустной улыбкой ответил он.

Он встал, прошелся по комнате, поникнув головой, словно придавленный тяжестью горя.

— Какая злая ирония! Я всю жизнь работал, чтобы моя семья была избавлена от любых проблем. Первые годы были такими счастливыми. Мы с женой и дочкой были настоящей дружной семьей. Все мне удавалось. Меня пьянило ощущение всемогущества, оно подталкивало меня к еще более крупной игре, к еще большему риску. Я хотел заработать еще больше денег. И в итоге забыл о главном. Упустил свою жену. Она сбежала с одним из моих деловых знакомых и увезла с собой дочь. С помощью судов и угроз мне удалось вернуть себе Серену. Я не мог перенести, что она живет с этой женщиной, которая меня предала, и этим мужчиной, который ей не отец. Это был шаг, продиктованный бессмысленной гордыней, ведь я понимал, что не смогу уделять ей должного времени, самому заниматься ее воспитанием. Я доверил ее гувернанткам, и она росла в этом доме, окруженная любовью и заботой моих сотрудников. Несколько лет спустя она заболела. И тут-то я понял, что бессилен, что совершенно ничем не могу ей помочь. Я видел, как из года в год она чахнет. Бросил работу, проводил с ней все свое время, занимался только ею. Но теперь что я могу поделать? Она недвижна, парализована и ждет смерти. А я терплю все муки вместе с ней.