Франсуаза Саган - Любите ли вы Брамса? Страница 15

– Это все же было бы более естественно, – процедил он сквозь зубы.

Поль вздрогнула. Она взяла со стола сумочку, поднялась.

– Очевидно, ты сейчас напомнишь мне о моих годах?

– Поль…

Он тоже поднялся, проводил взором исчезнувшую в дверях Поль; слезы застилали ему глаза. Он догнал ее, когда она садилась в машину. Она тщетно пыталась завести мотор. Он просунул руку в окошко машины и включил зажигание, про которое она совсем забыла. Рука Роже… Она обернула к нему свое сразу осунувшееся лицо.

– Поль… Ты же сама знаешь… Я вел себя как хам. Прости меня. Ты же знаешь, что я вовсе так не думаю.

– Знаю, – ответила она. – Я тоже вела себя не так уж блестяще. Лучше нам не видеться некоторое время.

Он стоял не двигаясь, растерянно глядя на нее. Она чуть улыбнулась:

– До свидания, милый.

Он нагнулся к окну машины:

– Я не могу без тебя, Поль.

Она рывком тронула с места, чтобы Роже не заметил слез, туманивших ей взор. Машинально она включила «дворники» и сама горько рассмеялась этому нелепому жесту. Было половина второго. Ей вполне хватит времени вернуться домой, успокоиться, подкраситься. Она надеялась, что Симон уже ушел, и боялась этого. Они столкнулись в подъезде.

– Поль, что с вами такое?

Он так испугался, что заговорил с ней, как прежде, на «вы». «Он заметил, что я плакала, он меня, должно быть, жалеет», – подумала она, и слезы хлынули с новой силой. Она ничего не ответила на вопрос Симона. В лифте он обнял ее, осушил поцелуями ее слезы, умолял не плакать больше и поклялся в весьма неопределенных выражениях «убить этого типа», что вызвало на губах Поль невольную улыбку.

– Должно быть, у меня просто страшный вид, – произнесла она, ей показалось, что она тысячи раз читала эту фразу в книгах и сотни раз слышала ее с экрана.

Позже она села на кушетку рядом с Симоном и взяла его руку.

– Не спрашивай ни о чем, – попросила она.

– Сегодня – нет. Но когда-нибудь спрошу обо всем. И очень скоро. Я не допущу, чтобы ты из-за кого-то плакала. А главное, не допущу, чтобы он сюда приходил, – гневно прокричал он. – А из-за меня, из-за меня ты, наверное, никогда не будешь плакать?

Поль подняла на него глаза: поистине все мужчины – свирепые животные.

– А тебе бы так этого хотелось?

– Я предпочел бы лучше сам мучиться, – сказал Симон и уткнулся лицом ей в плечо.

Вернувшись вечером домой, Поль сразу заметила, что он выпил три четверти бутылки виски и даже не выходил из дому. С чувством собственного достоинства он важным тоном заявил ей, что у него свои личные неприятности, пытался произнести речь о трудностях бытия и заснул одетым, пока она снимала с него туфли, не то растроганная, не то напуганная.

Роже стоял у окна и смотрел, как занимается рассвет. Происходило это на ферме-гостинице, из тех, что нередко встречаются в Иль-де-Франс, где пейзаж странным образом соответствует тому представлению о деревне, которое создают себе люди, уставшие от городской жизни. Мирные пригорки, плодоносные нивы, а там, по обеим сторонам шоссе, уходят вдаль рекламные щиты. Но теперь, в этот всегда особенный предрассветный час, перед глазами Роже действительно была настоящая деревня его далекого детства, и она обдала Роже тяжелым зябким запахом дождя. Он обернулся и буркнул: «Чудесная погодка для уик-энда», но про себя подумал: «А в самом деле чудесно! Люблю туман. Вот если бы побыть одному». Пригревшаяся в теплой постели Мэзи зашевелилась.

– Закрой окно, – попросила она. – Холодно.

Она натянула одеяло до носа. Вопреки блаженной истоме во всем теле, к ее горлу уже подступало предчувствие тошнотворного дня в этих незнакомых местах в обществе молчаливого и занятого своими мыслями Роже. А тут еще эти поля, одни поля… Она еле удержалась, чтобы не застонать.

– Я просила тебя закрыть окно, – сухо повторила она.

Он закурил сигарету, первую сигарету с утра, и ощутил ее острую, почти неприятную и, однако, восхитительную горечь. Вот и пришел конец утренним мечтам, и он даже спиной с досадой почувствовал неприязнь Мэзи. «Ну и пусть злится, пусть отправляется в Париж! А я пошатаюсь до вечера по полям, найдется же здесь хоть один бродячий пес, чтобы составить мне компанию». Роже не выносил одиночества.

Однако Мэзи после своего второго оклика призадумалась. Можно пренебречь открытым окном и снова заснуть, а можно начать сцену. В ее мозгу, еще затуманенном сном, уже складывались фразы вроде: «Я женщина, и мне холодно. А он мужчина и обязан закрыть окно», но в то же время инстинкт, проснувшийся сегодня ранее обычного, подсказывал ей, что сейчас раздражать Роже не следует.

Она выбрала среднее:

– Закрой окно, дорогой, и вели принести завтрак.

Роже, поморщившись, брякнул:

– «Дорогой»? А что это значит – «дорогой»?

Она расхохоталась. Он не унимался:

– Зря ты смеешься. Ты вообще-то отдаешь себе отчет, что значит слово «дорогой»? Разве я тебе дорог? Ведь ты это слово только понаслышке знаешь.

«Кажется, с меня хватит, – подумал он, сам удивляясь собственной горячности, – когда я начинаю заниматься лексиконом своей дамы, значит, конец близок».

– Что это на тебя нашло? – спросила Мэзи.

Она отбросила одеяло, показав испуганное лицо, которое выглядело просто комичным, и груди, которые больше не вызывали в нем желания. Непристойна. Она непристойна!

– Чувство – это не шутка, – произнес он. – Я для тебя просто интрижка. Удобная интрижка. Поэтому и не называй меня «дорогой», особенно по утрам: ночью еще куда ни шло!

– Но, Роже, – запротестовала не на шутку встревоженная Мэзи, – я же люблю тебя.

– Ох нет, не говори бог знает чего, – воскликнул он не без смущения, ибо все-таки был честен, но не без облегчения, так как эта фраза сводила всю драму к классической ситуации, к столь привычной для него роли мужчины, утомленного неуместной страстностью партнерши.

Он надел свитер, не заправив его в брюки, и вышел, жалея, что оставил в номере свой пиджак из твида. Но пиджак висел по ту сторону кровати, и, если бы он за ним вернулся, неизвестно еще, удалось ли бы ему достаточно быстро исчезнуть. Очутившись на улице, он вдохнул ледяной воздух, и голова у него слегка закружилась. Он должен был возвращаться в Париж, и он не увидит там Поль. Машину будет заносить на мокрой дороге, кофе он выпьет у заставы Отейль в пустынном воскресном Париже. Он вернулся, заплатил по счету и улизнул как вор. Мэзи захватит пиджак, а он пошлет свою секретаршу за ним вместе с букетом цветов. «Видно, я до сих пор не научился уму-разуму», – невесело подумал он.

С минуту он вел машину, сердито хмуря брови, потом протянул руку к приемнику, включил его и вспомнил. «Дорожить, – подумал он. – Дорожили друг другом мы с Поль!» Ему уже ничего не хотелось. Он потерял Поль.

Глава 14

Прошла неделя. Когда Поль открыла двери своей квартиры, она чуть было не задохнулась от табачного дыма. Она распахнула в гостиной окно, позвала: «Симон!» – и не получила ответа. На мгновение она испугалась и удивилась. Из гостиной она прошла в спальню. Симон лежал на постели и спал, воротничок рубашки был расстегнут. Она снова его окликнула, но он даже не пошевелился. Вернувшись в гостиную, Поль открыла стенной шкаф, взяла бутылку виски, осмотрела ее и поставила на место, брезгливо сморщив лицо. Глазами она поискала стакан, не обнаружила его и направилась в кухню. Стакан, еще мокрый, стоял в мойке. Она застыла на месте, потом медленным движением сняла пальто и, зайдя в ванную, подкрасилась, тщательно уложила волосы. Но тут же отбросила головную щетку, рассердившись на себя за это кокетство, как за проявление слабости. Нашла время соблазнять Симона!

Вернувшись в спальню, она потрясла его за плечо и зажгла лампочку у изголовья кровати. Симон потянулся, пробормотал: «Поль», – и лег лицом к стене.

– Симон, – сухо позвала она.

Когда он обернулся на ее зов, Поль заметила свою косынку, которой Симон, ложась в постель, любил укрывать лицо. Не раз она высмеивала этот фетишизм. Но сейчас было не до шуток. Ее охватила холодная ярость. Она с силой повернула Симона лицом к свету. Он открыл глаза, улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его губ.

– Что случилось?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Так я и знал, – произнес он и сел на постели.

Поль отошла – с трудом она подавила желание протянуть руку и откинуть прядку волос, свисавшую ему на глаза. Она оперлась о подоконник.

– Симон, так продолжаться не может. Говорю тебе это в последний раз. Тебе нужно работать. Ты уже пьешь теперь потихоньку.

– Я же вымыл стакан. Я знаю, как ты ненавидишь беспорядок.

– Я ненавижу беспорядок, ложь и бесхарактерность, – гневно произнесла она. – И начинаю ненавидеть тебя.

Он встал с постели. Она догадалась, что он стоит за ее спиной с искаженным лицом, и нарочно не оглянулась.

– Я чувствовал, что ты меня уже давно не переносишь, – сказал он. – Недаром говорят, что от любви до ненависти один шаг.