Майя Новик - Ларёк Страница 15

То, что творилось в этом ларьке до нашего появления, можно было назвать только бардаком.

— Да они даже машины шампанским мыли, — рассказал нам о продавцах мальчишка лет девяти. Его звали Адам, и он был местным парией — мать его пила, кроме него, в семье было еще пять детей. Их знал весь микрорайон.

Впрочем, навести порядок было сложно — в первую же пересмену мне пришлось сорваться на визг, которого я от себя никогда не слышала. Дело в том, что кроме двух друзей, Михаила и Евгения, которых я уже видела, на работу приняли еще двоих — белобрысого Валеру и чернявого Костю. Оба они в первый же рабочий день пришли навеселе, и пересмена превратилась в настоящий кошмар: ларек стоял «на бойком месте», в окошко ломились похмельные мужики, мы с Вероникой никак не могли свести дебит с кредитом, а наши горе-сменщики, не дожидаясь наших подсчетов, вовсю торговали, отсекая, таким образом, возможность проверки товара. Дверь была открыта, в ларек заходили какие-то полупьяные девицы, чьи-то друзья, еще какие-то темные личности. Шум стоял такой, что я не слышала, голоса Вероники. Мы насчитали недостачу в двести тысяч и запаниковали. Мой визг внес некое подобие порядка. Мы кое-как посчитались, нашли, наконец, ошибку в расчетах и быстренько ретировались из ларька. После этой истерики (честное слово, я просто не знала, как еще можно привести этих придурков в чувство, уговоры и просьбы «мальчики, потише, мальчики, дайте посчитаться!» не помогали), я прослыла скандальной бабой, что меня, в принципе, вполне устраивало.

Смена Валера — Костя оказалась словно проклятой. Каждый рабочий день у них выходила недостача в сто тысяч рублей. Валера удивлялся и косился на своего напарника, однако открыто обвинять его в воровстве не решался — все же пили вместе. Костя был плотным темноволосым красавчиком с серьгой в ухе, он был похож на цыгана. В ларьке его любимым местом был дверной проем. Красиво выгнувшись, он застывал с независимым видом, горделиво демонстрируя прохожим свой профиль. Как оказалось, в прошлом он работал в милиции, но был ранен в голову, после чего обратно на работу его не взяли по состоянию здоровья. Впрочем, о ранении в голову можно было догадаться по его поведению. Если он не стоял в дверном проеме, то пропадал неизвестно где, но стоило ему хоть раз подойти к прилавку, как тут же появлялась недостача. Через месяц его уволили, Валера вышел работать со своей женой, и недостачи прекратились.

Вторая смена Михаил — Евгений отличалась большей стабильностью, ребята были спокойнее и серьезнее.

Глава десятая

В начале лета я поняла, что ходить к Ломакиным мне больше не нужно. Светлана уехала в Омск, сдавать сессию в ветеринарном институте. Олег остался один. Я как-то зашла днем, когда была на смене, и Ломакин, показывая забинтованную руку, пожаловался, что разрезал себе ножом ладонь буквально до кости.

— Вот. Теперь даже готовить не могу. Сижу на сухом пайке. Слушай, — вдруг оживился он, — Порежь мне индейку, я ее хоть пожарю, а то соскучился уже по горячей еде. А? Я ее приготовлю, а ты можешь после смены зайти. Поужинаем…

Я тогда работала с Вероникой и в принципе могла зайти. Ломакин в корне пресек все мои попытки отказаться.

— Заметано! Ты ведь ни разу не пробовала моей фирменной индейки!

В тот день было очень жарко, асфальт плавился, и даже в кроссовках идти по нему было мягко. Мучила жажда. Поэтому, когда вечером я увидела у Ломакина на прекрасно сервированном столике бутылку холодной «Сангрии», отказаться я не смогла. Я опьянела быстро, так как с самого утра во рту маковой росинки не было. Мы курили, болтали, вспоминали… Звучала приятная музыка… Кажется, он пригласил меня танцевать, он обнимал меня так сильно и бережно, что я поняла, что я таю, как воск. Он поцеловал меня раз, другой… Голова у меня кружилась все сильнее и сильнее. Я понимала, что меня уже давно никто не обнимал. Ломакин вдруг показался таким давно знакомым, близким…

Нечеловеческим усилием я оторвалась от него, понимая, что дальше заходить не следует, что это нехорошо, гадко…

По-моему, он понял меня. Он проводил меня до самого дома и больше никогда не вспоминал этот вечер. А я поняла, что моя дружба с этой семьей подошла к своему логическому концу.

С Вероникой мы быстро подружились. Ей был двадцать один год, и она была замужем, у нее был сын Денис, однако жизнь с мужем не заладилась, и она просто-напросто выгнала его. Мы проработали с Вероникой почти месяц, потом ее вдруг перевели в офис, кассиром, и вскоре я узнала, что она стала любовницей Сергея, коммерческого директора. Ничего необычного в этом не было. Ее подруга, секретарь Саши, белокурая красавица Ольга была любовницей шефа, Веронике достался Сергей. Впрочем, он ей явно нравился с самого начала — невысокий, русый, он обладал необыкновенно положительной внешностью, его можно было назвать красавчиком, если бы не одна особенность — хотя ему было всего двадцать восемь лет, лицо его носило явные следы продолжительных пьянок. Он был женат, имел двух дочерей, и сын Вероники притягивал его, как магнитом. Мы как-то видели его жену — невысокая, располневшая, абсолютно неприметная женщина. Она была старше нас всего лет на пять, но нас разделяла пропасть. Она была, что называют, обабившаяся. Мне сразу стало ясно, почему Сергей сразу положил глаз на сексапильную Веронику. Она могла дать сто очков вперед любой модели — черное каре, яркие синие глаза, россыпь мальчишеских веснушек, тяжелая грудь под кружевной кофточкой и тоненькая талия — Сергей был обречен.

— Да, я и не знала, какие мужики-то бывают! — единственное, что сказала по поводу своего нового положения Вероника.

А я осталась в ларьке. Произошла перетасовка, три смены продавцов стали работать сутки через двое. Моим напарником оказался двадцатилетний узкоплечий юнец по имени Ванечка. То есть его, конечно, звали Иван, но любой более менее знающий его человек называл его именно так и никак иначе. Ванечка был обладателем узкого лица, заканчивающегося острым подбородком, и отвислого носа. Прямые черные волосы он зачесывал на бок и походил одновременно и на Ивана Грозного в молодости, и на Гитлера. Когда я увидела его в первый раз, то решила не делать поспешных выводов, мало ли у кого какая внешность. Однако мое первое впечатление оказалось правильным — Ванечка был странным, и это мягко сказано.

Впрочем, первая смена началась вроде бы нормально — мы поболтали о том, о сем. Выяснилось, что до этого Ванечка работал продавцом в ларьке на выезде из города к Еловскому водохранилищу. Кроме спиртного и сигарет, он торговал еще и бутербродами, и «крутики», подъезжавшие к ларьку по ночам, постоянно «доставали» его, требовали, чтобы он продал им сосиски.

— Объясняешь им, что сосиски у тебя с булочками по счету, объясняешь, все без толку… Продай, в натуре, сосиски и все. Я ему говорю — покупай вместе с булками. А он — на хрена мне твои булки, я мяса хочу. Ой, на х-х, как они меня достали…

Я очень быстро убедилась, что «на х-х» — это такое своеобразное слово-паразит.

Оказалось, что он женат вот уже два года, женился на круглой сироте «по залету», жена Оксана была похожа на худенькую, несчастненькую обезьянку. Казалось, что не она катит коляску, а коляска катится сама по себе и увлекает за собой случайно уцепившуюся за нее девочку. В коляске сидела их двухгодовалая дочь. Впрочем, у Оксаны было достоинство — она была обладательницей квартиры, в которой они с Ванечкой жили. А еще у Ванечки была мама, которую он тут же охаял.

— Ты знаешь, она у меня такая дура, что просто не верится, — Ванечка торопливо проглатывал некоторые буквы, с губ летела слюна, — работает в больнице, такое рассказывает… Говорит, на х-х, что лишай у кошек проверяют в темноте. Он, мол, в темноте светиться начинает. Прикинь? А один раз я к другу собрался идти, а она мне говорит, мол, ты сынок, никуда не ходи, сегодня мафия будет всех, кого на улице увидит, на хх, убивать. Мне говорит, бабка Люда по секрету сказала. А бабка Люда тоже у них в больнице санитаркой работает, ну дура-дурой. Нет, ты прикинь? Ведь в натуре, верит!

Он говорил, говорил, говорил. К вечеру он рассказал мне почти всю свою жизнь. Я изо всех сил старалась улыбаться, и не показывать, что мне хреново. Ну вот, вроде, нашла нормальную работу, цены накручивать не надо, обещанных щести процентов от выручки с лихвой хватит на жизнь, но как, скажите мне на милость, я буду работать с этим болтливым ничтожеством? Нет в мире совершенства, это точно! Но болтливость Ванечки оказалась цветочками по сравнению с тем, что ждало меня впереди. К ночи он решил, что «мосты наведены» и перешел от разговоров к более решительным действиям. Мы вроде бы с ним договорились, что работать будем по очереди. Ночью тот, кто свободен, может четыре часа поспать на лежанке в конце ларька. Но мне Ванечка не дал даже вздремнуть. Он сел рядом и в прямом смысле слова стал ронять надо мной слюни.