Франсуаза Саган - И переполнилась чаша Страница 15

Они продолжили кункен, не обращая больше внимания на его бледность, и смех Алисы звучал теперь каждые три минуты в ответ на вздор, изрекаемый окончательно потерявшим голову Шарлем: опасный игрок, прославившийся в Альпах и Дофинэ своей бесстрастностью и дерзостью при игре в покер (и вообще в карты), он играл сейчас, как четырехлетний ребенок, притом не слишком способный для своих лет. Он, разумеется, проигрывал, но это его нисколько не огорчало, потому что Алиса смеялась, а для того, чтобы соблазнить женщину, как он полагал, ее надо сперва рассмешить. Средство в самом деле эффективное, хотя Шарль при своей наружности мог бы обойтись и без него. Тем не менее он продолжал строить из себя смешного чудака, представая в своих рассказах этаким простачком, которого бросают и обманывают женщины и обставляют мужчины и который вечно остается в дураках. Такой образ придавал ему особый шарм по контрасту с его внешностью, и в его наигранной невезучести было что-то неотразимо привлекательное.

Итак, Алиса смеялась, она потягивалась, как кошка у огня, ложилась на ковер, скидывала туфли, будто находилась в доме, где провела свое детство. Жером, привыкший видеть ее забившейся в угол комнаты и проходящей по коридору с затравленным видом побитой собаки, Жером дивился ее повадкам довольной кошки, беззаботной, игривой, кошки, что гуляет сама по себе, словом, что там говорить, счастливой кошки. Он никогда ее такой не видел. Трудно поверить, чтоб этот дом с его псевдодеревенской и псевдостилизованной мебелью, собиравшейся родителями, дедами и прадедами Шарля с неизменным катастрофическим отсутствием вкуса, мог хоть в какой-то степени стать для Алисы уютным коконом. Здешняя обстановка представляла собой уродливую и претенциозную коллекцию хлама, которая хранила некоторую прелесть разве что для того, кто, подобно Шарлю и ему самому, знал ее с детства, то есть хранила прелесть воспоминаний, но никоим образом не могла внушить сегодня очарование новизны. Между тем Алиса с самого утра не переставала меняться: Алиса не боялась, Алиса не стучалась к нему в комнату, не приникала больше к его плечу, не брала его руку, не держала ее чуть дрожащими руками, время от времени сжимая изо всех сил, как сжимает бревно или доску утопающий, цепляясь за жизнь. Алиса больше не боялась войны и не говорила о ней, Алиса изменилась, изменилась до неузнаваемости в один день. Но могут ли сутки, проведенные в деревне, преобразить чувствительную, напуганную, скрытную, мягкую и нежную женщину? Могут ли они сделать ее другой женщиной, еще более скрытной, но дерзкой, веселой, ироничной и независимой? Нет, не могут, ни этот дом, ни Шарль Самбра, уже с уверенностью твердил себе Жером, невзирая ни на что, невзирая на инстинктивную ревность, примитивную ревность самца, – нет, Шарль не может изменить Алису, самое большее, он может ей понравиться, может взять ее у него в один прекрасный вечер, но не здесь и не сейчас, когда Жером живет у него в доме. Этого и Алиса не допустит из уважения к нему. И где-нибудь в поле не может, потому что Алиса не из тех, с кем спят в поле. Следовательно, он ничем не рискует, не рискует ничем, кроме недостатка внимания со стороны Алисы. А внимание – оно возвратится само собой, как только они снова погрузятся в борьбу, в угрюмую ночную схватку, в сточные канавы и тоннели, словом – в Сопротивление, куда, как он теперь понял, он обязан был ее вовлечь: не для себя, а для нее, для того, чтобы она снова стала самой собой, такой, какой должна быть, какой была все эти три года, когда он любил ее любовью, которую сегодня, возможно, ощущал еще сильней. Он поведет ее за собой, он сумеет уберечь ее от всего. Кроме как от нее самой… разумеется, хотя именно от нее самой он ее уже однажды спас. Жером спас Алису от тоски – неужели не сможет он спасти ее от легкомыслия?

Жером не учел одного: тоска и тягость жизни, от которых он излечил Алису, были знакомы ему с детства, а знакомые болезни лечить куда проще: иное дело незнакомые. Сам Жером никогда не был ни легкомысленным, ни беззаботным, не знал безумной жажды жизни. Ликование было для него пустым словом, словом, почерпнутым из книг, в то время как Алиса до своей болезни, в детстве и в юности, была влюблена в жизнь. Она знавала взлеты, минуты умопомрачительного счастья и необъяснимой эйфории, которыми жизнь иной раз одаривает человека. Жером, выпади ему такой благодатный миг, не узнал бы его, а вот Алиса бы его не упустила. Так человек, слепой от рождения, повстречав человека, ослепшего по несчастью, поймет его и даже поможет сносить увечье, но никогда не сможет, если тот обретет зрение, помешать ему запрыгать от радости и побежать навстречу солнцу.

– Бог мой! – воскликнул Шарль. – Блиц!

Он прервался и посмотрел на дверь. Оттуда появилась одна из его собак, бедняга семенила к нему, хромая, с жалобным видом. В ту же секунду Шарль оставил карты, Алису, Жерома и все на свете и склонился над несчастным псом. Он положил его на спину, взял лапу и стал ощупывать ее кончиком пальца, пока пес не заскулил. При этом Шарль приговаривал нараспев:

– Что с тобой стряслось, дурила ты эдакий? Бедненький глупышка, подожди, где, здесь, здесь больно? Нет? Дальше? Ага, вот здесь.

А потом сказал ему:

– Да, здесь, старина. Погоди. Опять по зарослям бегал! Очень умно! Замечательно! Хм, извините, это не заноза, это… Что ж это такое? Вроде как гвоздь… Ты теперь еще и гвозди себе в лапы всаживаешь? Как в шину? Ай-ай-ай! Блиц, старина, надо быть осторожней! Потерпи минутку! Секунду, одну секунду!

Шарль достал из кармана маленький перочинный нож – ну прямо бойскаут, подумал Жером, – и открыл в нем что-то вроде пинцета для выдергивания волос. Затем наклонился над собакой, но та взвыла так душераздирающе, что Алиса вздрогнула и бросилась к ним.

– Держите ему лапы, задние лапы, – приказал Шарль отрывистым властным тоном, какого трудно было от него ожидать. Алиса ухватила дрожащие собачьи ляжки и сжала их. Она увидела, как Шарль наклонился, подцепил что-то черное в розово-черной лапе и резким движением вытащил. Собака дернулась и вскочила. Побежала к двери, потом пристыженно вернулась, положила морду на колени Шарлю и на секунду, перед тем как выйти, на ходу уже – на колени Алисе.

– Собака знает, как себя вести, – саркастически прокомментировал Жером. – На первом месте хозяин, затем медсестра. Могла бы и мне, как ассистенту, раскошелиться на чаевые.

– Ты никогда не любил животных, – неприязненно отозвался Шарль.

– Ну почему, – возразил Жером, – я люблю животных, но предпочитаю людей. И с подозрением отношусь к тем, кто предпочитает животных.

– Значит, не ко мне, – заметил Шарль, смеясь.

Смех разрядил обстановку.

– Между прочим, с твоей английской физиономией, – добавил Шарль, – ты должен был бы питать слабость к животным. Не правда ли, Алиса?

– Мне никогда не приходило в голову, что у Жерома английская физиономия, – улыбнулась Алиса. – Кстати, к вопросу об Англии, Шарль, вы не могли бы поймать здесь радио-Лондон?

– Радио-Лондон? Да сколько угодно! В определенный час все французы, задвинув поплотнее шторы, садятся семьей вокруг стола, локоть к локтю, и слушают, как французы обращаются к французам. Нынче никто не крутит столы, чтоб вызывать умерших, – вызывают живых, так веселей! Впрочем, ты и сам знаешь!

– Увы, я в этом не уверен! – сказал Жером.

– А я тебя уверяю! – Шарль смеялся. – Радио-Лондон не слушают только истинные участники Сопротивления – из осторожности! Пройдись вечерком хоть по нашей деревне, где ставни держат открытыми из-за жары, – только это и услышишь! Короче, – прибавил он, – приемник у меня в библиотеке, и в нужное время мы туда поднимемся. Ты слушаешь каждый вечер?

– Да, если могу, – ответил Жером. – Но сегодня это совершенно необходимо, мы можем получить сообщение, услышать кое-что, касающееся непосредственно нас, я, во всяком случае, буду слушать, даже если вы продолжите кункен…

Его последняя колкость осталась незамеченной.

Глава 6

Итак, в назначенный час они собрались втроем перед булькающим приемником, откуда доносились голоса свободных людей, говорящих из свободной страны. Шарль расположился в своем кресле, утомленный велосипедными подвигами, и смотрел на близкий и далекий силуэт Алисы. Он курил какую-то старую сигару, обнаруженную в подвале, и, как всякий вечер, находил, что время тянется слишком медленно, пока всегда один и тот же юный голос издалека посылает вам идиотско-поэтические сообщения, которые, кажется, слава богу, удовлетворяли непритязательному вкусу его сегодняшних гостей. Он был чрезвычайно изумлен, когда Жером вскочил и сделался таким бледным, каким Шарль его никогда не видел. Голос в радиоприемнике повторял монотонно и как бы незаинтересованно: «Пастухи ушли, и стадо его ждет. Пастухи ушли, и стадо его ждет. Мы повторяем: пастухи ушли, и стадо его ждет… Голубка раскинула сеть на деревьях. Голубка…»