Михаил Однобибл - Очередь Страница 15

Лихвин всячески пытался внушить им, это было единственное спасение в сложившейся ситуации, что в облике и поведении учетчика гораздо больше нелепого, чем оскорбительного, и он не стоит того, чтобы на него обижаться. Даже хорошо, что он не пытается угождать служащим: при его чудовищной неуклюжести это не вызвало бы ничего, кроме стыда и досады. В городе и в очереди учетчик зеленый новичок, по несчастному стечению обстоятельств попадающий в положения, требующие изрядного знания городской жизни и большого опыта очередестояния. Отсюда путаница и трагикомизм. То учетчик делает лишнее, то пренебрегает обязательным. Когда шофер автобуса великодушно закрыл глаза на безбилетных пассажиров, учетчику следовало вместе со всеми благодарно затихнуть в углу, а он шатался по салону и отвлекал водителя разговорами. Он совершал бестактность за бестактностью. Во дворе учреждения еще не занял очередь, а уже ввязался свидетелем в чужой спор. Порядочные свидетели ограничиваются изложением фактов, учетчик же возомнил, что имеет право на высказывание личного мнения, не имеющего отношения к делу, в результате докатился до смехотворной и возмутительной агитации за самороспуск очередей. Словом, чудик мечется по городу, как шальной, ничего не знает про место, куда его занесет следующий рикошет, и отскакивает от каждой поверхности, вместо того чтобы проникнуть под.

Самое поразительное – это, конечно, посещение столовой. Ведь со двора пятиэтажки на Космонавтов,5 он мог идти на все четыре стороны. Но каким-то непостижимым ветром его занесло в горсадовскую столовую, где присутствие новичка, особенно из очереди Ко.5-II, совершенно непозволительно, потому что и самые искушенные, бывалые очередники заглядывают сюда с трепетом, призывают на помощь весь свой такт и ходят, как по лезвию ножа, с оглядкой во все стороны, а если физиономии при этом самые простецкие и развеселые, то это ведь тоже одно из правил приличия. Разумеется, после жуткой, трагической случайности проникновения в столовую учетчик не мог не наломать дров. И он их наломал. В столовой его талант все делать невпопад проявился в полной мере!

В этом месте своего странного повествования, казалось, он рассказывает сон, Лихвин сбавил пыл и пояснил, что в пух и прах раскритиковал учетчика в глазах поварих не из личной неприязни, а потому, что только так, беспощадным высмеиванием, можно было остудить их гнев и спустить дело на тормозах. Это испытанная уловка, и в какой-то момент Лихвин подумал, что сработало. Как поварихи ни крепились, ни поджимали губы, смех прорывался наружу. Особенно когда Лихвин пересказывал страстные воззвания учетчика к очереди, вроде того что «хватит греться от фонарного света!». А когда Лихвин изобразил, как отважный ниспровергатель городских порядков упал в обморок, пока ему всего лишь рисовали на руке номер, поварихи рассмеялись всей бригадой. Женщины веселились от души, и Лихвин решил, что дело замято, что не захочет Зоя в радостный день 25-летия трудовой деятельности изводить себя мыслями о незваном невежливом госте. Лихвин вышел из кухни успокоенный, и зря, потому что обида не улеглась, а зрела. Зоя категорически потребовала извинений учетчика.

«И ты, как бобик, побежал за мной! – усмехнулся учетчик, грустно качая головой. – Слушаю я тебя и удивляюсь: охота так унижаться? Причем не один ты, целая очередь, судя по твоим словам, пресмыкается перед этими работницами общепита – и чего ради? Чтобы даром взять черствый пирожок, вчерашний салат, голову селедки? Поварихи все равно это выбросят или отнесут свиньям? Вы, как с голодного края, бежите в столовую за компотом, в котором нежный вкус чернослива отравлен горечью подачки, тогда как в лесу сейчас уже течет березовый сок. Про это, ладно, не буду: опять скажешь, что я агитирую за уход из города. Но и в случае, если вы глухи к зовам весны, если огорожанились до мозга костей, все равно непонятно, почему свет сошелся клином на этой убогой столовке. Разве она единственная в городе точка общественного питания! Меня в нее, как ты верно заметил, случайно занесло. А вот зачем тебе таскаться сюда, так далеко от подъезда учреждения, куда ты верой и правдой стоишь в очереди?»

«У тебя не возникло бы этого вопроса, знай ты хотя бы азы городской жизни, – важно сказал Лихвин. – По правде говоря, я уже устал объяснять все подряд, но, поскольку вразумить тебя больше некому, буду отдуваться и дальше. Дело в том, что городские служащие – великие труженики. Они дорожат доверием, которое им оказали, зачислив в штат постоянных работников, с возрастом их благодарность только растет. Большинство горожан, тянущих лямку по основному месту службы, еще и подрабатывают. В столовой одна судомойка довольствуется одной работой и свободное время проводит на диване перед телевизором. Все остальные поварихи лишь по совместительству. Место их основной работы – кадры. После столовой они бегут на службу в разные учреждения в разных частях города. В своих отделах, в пока еще совершенно недоступных для нас с тобой кабинетах, они ведут прием и отбор поступающих на работу. Мы, соискатели, напрямую заинтересованы в том, чтобы эти женщины приходили на службу с зарядом бодрости и хорошего настроения, поскольку скорость движения очереди, как легко догадаться, зависит от трудолюбия и усердия кадровиков. Ты наивно подумал, что у поварих наш народ пьет компот. На самом деле смысл не в компоте. Мы ходим в столовую не попрошайничать, не набивать брюхо (хотя почему бы не поесть, если от души угощают?), а потому, что шефствуем над этим заведением. Кто по доброй воле, как я, кто по графику, мы заходим в столовую, чтобы поддерживать здесь нормальную, а в идеале легкую и приподнятую атмосферу. Надо – пылинки с поварих сдуваем, надо – шутов перед ними корчим. Не стану углубляться в тонкости и ухищрения этого в высшей степени деликатного шефства, такой рассказ займет слишком много времени, и не объяснишь на пальцах то, что целая очередь постигала путем долгих проб и ошибок. Тебе важно понять одно: ты опечалил и выбил из колеи самую толковую кадровичку из всех, к кому в будущем мы с тобой можем зайти на прием. Это роковое, жуткое совпадение: Зоя работает в отделе кадров в том самом подъезде того самого учреждения, куда мы стоим в очереди! Причем Зоя – лучшая. Среди служащих на Космонавтов,5 ей нет равных. Она сейчас в самом расцвете служебных сил. Никто не ведает тайн ее ремесла и обращения с посетителями, прием-то ведется за закрытыми дверями, но работает она на удивление споро, с той изумительной легкостью и головокружительной быстротой, которые отличают зрелую и еще не затюканную неурядицами и начальством служащую. Эта женщина для нашей второподъездной очереди подлинно свет в окошке, не случайно и улыбка у нее золотая. Теперь ты понимаешь, что бестактным вторжением в столовую оскорбил, да еще в день юбилея, ту, на кого вся наша очередь возлагает главную надежду?»

«Я не подозревал, что в столовых кипят такие страсти, – насмешливо сказал учетчик. – И в каких выражениях служащая потребовала моих извинений?» – «Разумеется, ни в каких! Вслух она слова не сказала, ограничилась красноречивыми взглядами. Гордость ее уязвлена. Ее и от меня тошнило. А уж передавать через свидетеля своего унижения послание его виновнику – а вдруг ты и это проигнорируешь! – было выше ее сил, такое окончательно уничтожило бы ее в собственном мнении. Нам с тобой придется покумекать, в какой форме принести извинения, ведь она может их и не принять. Похоже, она решительно настроена поставить нас на место и показать всем очередникам, кто истинный хозяин положения, и в столовой, и в ее кабинете. Если ничего срочно не предпринять, она сделается для посетителей официальным лицом, суровым инспектором одного из отделов кадров, и не более. Ничего сверх определенного инструкциями, никакого внеслужебного рвения, никаких добрых чувств и стараний помочь соискателям хоть как-то зацепиться в городе. Повторяю, никогда я не видел Зою более грозной, чем сегодня, при одном воспоминании дрожь берет. Но, будем надеяться, повинную голову меч не сечет. Все равно иного выхода, кроме как попытаться убедить ее в твоем чистосердечном раскаянии, у нас нет». – «У вас, может, нет, а у меня есть», – возразил учетчик. «Это какой же?» – «Я немедленно и навсегда ухожу из города. Завтра за неявку на перекличку меня вычеркнут из очереди, и память обо мне исчезнет. Ты сейчас возвращайся в столовую, скажи пекарке и всей бригаде, что впредь моя физиономия никогда не омрачит их взоров ни в горсаду, ни во дворах учреждений под окнами кабинетов. Можешь сказать, что силой вытолкал меня из города, это тебе зачтется в копилку добрых дел. Вали на меня, как на мертвого. И хоть рассыпься перед Зоей в извинениях от моего имени! Я не против».