Алексей Фомин - Затон Страница 15

Стоп, стоп, стоп, – оборвал его возмущенный дядя Леня. – Только где ж это ты видел либералов среди членов правящей, как ты ее назвал, элиты?

Ну как же… Зурабов, Кудрин, Греф, – начал перечислять дядя Сережа, – Чубайс, наконец… Да они сами себя называют либералами…

Называться, не значит быть. Тоже мне, нашел либералов… – оскорбился за честное имя либерализма дядя Леня. – А Чубайс… Так это вообще…

Нет, не говори, – оборвал его дядя Сережа. – Чубайс мне враг, но я должен признать, что это сильная личность. Он своего всегда добивается.

Чубайс мне враг, но истина дороже, – с мелодраматическим пафосом продекламировал отец. Анна хихикнула.

Нет, я тебя не понимаю, – дядя Леня рассердился. – Серега, это такие, как ты, создали этому человеку фальшивую репутацию. Репутацию человека слова и дела. Давай беспристрастно взглянем на результаты его деятельности. Чубайс – главный приватизатор. И что? Каковы результаты? Оговорюсь, что в данном случае меня, в отличие от тебя, не волнует вопрос: справедливо или несправедливо? Приватизация во всем мире проводится с единственной целью – повысить эффективность, сменив нерадивого собственника—государство на более оборотливого, более эффективного частника. Чем же завершилась наша приватизация? Полнейший, абсолютнейший крах. Частными собственниками стали те же самые «красные директора», та же самая номенклатура. Результат налицо. Вся наша промышленность, за редчайшим исключением, просто перестала существовать. Ведь максимум мыслительных способностей этих людей – это сдать станки на металлолом, а цеха посдавать в аренду под склады, дискотеки и казино. Надо полагать, что именно этот результат свидетельствует о великих организаторских способностях Чубайса? Да? Идем дальше. Чубайс – глава администрации Президента. Организовывает перевыборы Ельцына. И что? Его ловит на передаче черного нала собственный же охранник, что чуть не приводит к полному краху избирательной компании. И это – человек дела? Дальше. Чубайс – главный энергетик страны. В 99-м он заявляет, что для модернизации энергетической системы страны необходимо семнадцать миллиардов долларов. Поскольку денег у государства нет, то для привлечения инвестиций необходимо реформировать энергетическую отрасль. Прекрасно. Уже прошло семь лет. У государства теперь есть не то что семнадцать, а сто семьдесят миллиардов. Но ни реформы энергетики, ни ее технической модернизации мы не видим. Одни лишь разговоры. Или, пользуясь современным языком, вместо дела – сплошной пиар. Да он простой троечник, Сережа. Обычный чиновник, представитель так нелюбимой тобой номенклатуры. Его главная забота – в руководящем кресле удержаться.

Ну, тебе виднее, – охотно согласился дядя Сережа. – Это все ваша либеральная компания.

Ты меня с ним в одну кучу не вали… – обиделся дядя Леня.

Да они, по-моему, не очень-то тебя к себе и приглашают, – улыбнувшись, произнес отец.

Все, включая дядю Леню, невесело посмеялись этому замечанию.

Все верно, – поддержал дядя Сережа. – Элита на то и элита, что включает в себя только избранных. Только посвященный может быть допущен в этот круг. Это некая субкультура в рамках нашей общей русской культуры.

А может быть, и вне рамок, – влез с уточнением отец. – Ведь что значит у нас быть господином? Это значит находиться вне норм общепринятой морали, иметь право лелеять и удовлетворять запретные по обычным меркам, самые дикие инстинкты. При чем здесь русская культура?

Не возражаю, – охотно согласился дядя Сережа. – Ведь игра в бесцельность, заглядывание поверх установленных барьеров, подмигивание темному и девиантному, извращенное перевертывание знаков добра и зла было присуще господской культуре во все времена. Это все фрейдистские родимые пятна господской культуры.

Не могу не заметить, что все эти твои фрейдистские штучки находятся в прямом конфликте с православием, – снова заметил отец. – А православие, как ни крути – это основа русской культуры, ее стержень. Так что…

Они не мои, а господские, – поправил отца дядя Сережа. – Еще в доромановские времена боярство, в свете старых русских интуиций, оценивалось не только как группа, ищущая материальных привилегий, но и как субкультура, ускользающая от тягот служилого долга. Субкультура, несущая некие эзотерические тайны привилегированного существования, о которых рационально мыслящие люди могли даже не подозревать. Более того, согласно старой русской идее главным оппонентом государства выступают именно сильные, норовящие то и дело ускользнуть от государственного контроля и навязать обществу двойные стандарты. Вот почему государи на Руси всегда стремились опереться на низы общества, чтобы отбить сепаратистские и своевольнические поползновения «сильных людей». Священный царь и святой народ. Этой интуицией народности абсолютистского государства сполна проникся Сталин. И здесь он поступил не как марксист, а как традиционный русский государственник.

Тебе виднее, – криво ухмыляясь, заявил дядя Леня. – Ты у нас главный спец по марксизму-ленинизму. Столько лет студентам мозги пудрить…

Дядя Сережа, совершенно не реагируя на этот не очень корректный выпад, продолжал:

Сталин, как истинный Отец, видел, что номенклатура, то бишь современное боярство, ищет для себя права на эдипову инфантильность, на государственную безотцовщину. Он понял, что борьба за крепкую российскую государственность означает борьбу с правящим сибаритством и уклонительством. Вот истинный смысл сталинских репрессий. Проницательный Отец вовремя скрутил мальчишку Эдипа, не дав ему возможности вольно или невольно стать отцеубийцей.

Мне кажется, что ради построения красивой логической конструкции, ты приносишь в жертву кое-какие общеизвестные факты, – возразил дядя Леня. – Миллионы простых людей, замученных в лагерях, расстрелянных, умерших с голоду. Разве они были носителями господской культуры? Эдакими избалованными «сыночками Эдипами»? Это они хотели разрушить русскую государственность? Что за чушь! – Возмутился он. – Это были простые честные трудяги, желавшие одного – нормально жить и спокойно работать. А вот чего хотел на самом деле твой Сталин, так это еще большой вопрос. Ведь русскую государственность не пришлось бы восстанавливать, если бы он и его дружки не разрушили ее.

Опять ты… – раздраженно поморщился дядя Сережа. – Да откуда вы взяли эти миллионы? Кто их считал?

Вот именно. Кто их считал? – в запале выкрикнул дядя Леня.

Наш «Отец народов» был не столько свиреп, сколь доверчив, падок на уловки профессиональных льстецов-пропагандистов. Так всегда бывает. Каждое большое дело обрастает паразитами-прилипалами, как днище океанского лайнера ракушками. – Дядя Сережа в раздумье пожевал губами и сделал руками неопределенный жест. – В конце концов, это было минимально необходимое зло, позволившее решить главную задачу, восстановить во всей своей мощи государство российское.

Ну ни-че-го себе, – возмутился дядя Леня. – Минимально необходимое, значит. Лес рубят, щепки летят, значит. Ты соображаешь, вообще-то, что ты говоришь? А что если тебя, лично тебя, вот так вот, под это самое минимально необходимое зло, как под каток, а?

Что ж поделаешь, – дядя Сережа пожал плечами, выражая всем своим видом полнейшее смирение. – Мощное российское государство на просторах Евразии – это абсолютный императив, это, если хочешь – абсолютное добро для русских, татар, якутов, осетин, для всех. Без него не выживет никто. Никто, ты понимаешь? И если для общего блага надо пожертвовать частью, то что ж… Извольте, я, лично я, готов.

А я не готов, – отрубил дядя Леня. – Необходимо как-то по-другому…

По-другому не бывает, Леня. – Дядя Сережа покачал головой. – Не обманывай себя. Это – жизнь… Одними добрыми намерениями и прекраснодушным слюнтяйством не создать ничего. Тот же самый Николай ΙΙ решил быть настоящим христианином, быть добреньким до конца. Ударили тебя по левой щеке, подставь правую. Он решил не проливать крови, не прибегать к тому самому, нелюбимому тобой минимально необходимому злу. Он отрекся. И взошел на эшафот. Как мученик. И потащил за собой свою семью… А за тем и всю Россию… Понимаешь? А ему и надо-то было всего сделать, что снять с фронта Лейб-гвардии казачью и Дикую дивизии и бросить их на Питер. Ну, порубали бы казачки и горцы тысячи две-три питерских смутьянов… И на этом все. Ты понимаешь? Все. Не было бы рек крови. Не было бы гражданской, эмиграции, коллективизации… Ничего этого не было бы. Но он предпочел оставаться добреньким. И чистеньким… Все равно прозвали Николашкой Кровавым…

Ты что-то путаешь, Сережа, – подал реплику отец. – Когда Николай принимал решение об отречении, он уже ничего не мог предпринять. Даже в дневнике своем записал нечто вроде: «Предательство, кругом предательство…»

Ничего подобного, – горячо опроверг его дядя Сережа. – Не мог или не хотел? Большая разница. Керенский вспоминал, что за день до отречения, когда в Питере уже начались беспорядки, когда пьяная солдатня громила магазины и винные склады, у него дома состоялось совещание. Собрались представители всех левых партий, включая большевиков. Решали вопрос: революция это или не революция? А также, что предпринять в свете первого вопроса? Никаких конкретных решений так и не смогли принять. Более того. Большевики, а их представляли Шляпников и, кажется, Тюленев, далеко не самые последние люди в руководстве, набросились на Керенского с обвинениями, что он настоящую, серьезную подготовку к революции пытается подменить сиюминутной коньюнктурщиной. И потребовали от него денег на подготовительную работу. Совещание разбрелось, закончившись ничем. А на следующий день – известие об отречении императора. И – понеслась душа в рай… Так что, ничего я не путаю. Всю эту революционную вакханалию фактически запустил своим отречением сам Николай. Да и что, в конце концов, вы привязались к моим словам? Да, я употребил этот термин «минимально необходимое зло». Ну и что? Зло, добро – ведь это только слова, суть ярлыки. Сами по себе они еще ничего не означают. Один и тот же ярлык можно налепить на разные предметы и явления. И только тогда у него появляется какой-то смысл. И каждый раз разный. Так что сами понятия добра и зла могут быть только относительными. А вы придаете им значение абсолюта…