Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса Страница 15

— Может быть, вас даже пропустят по третьей степени.[20]

— Фу, Уильям, как вы можете говорить такие страшные вещи? Вы меня с ума сведете.

— Но Артур, это же будет… Я хотел сказать: а может быть, вам это придется по вкусу?

Артур хихикнул:

— Xa-xa. Ха-ха. Должен признать, Уильям, что даже в самый жуткий час ваше чувство юмора неизменно приходит мне на помощь… Ну что ж, если бы допрос вела фройляйн Анни или какая-нибудь другая столь же очаровательная юная леди, я, глядишь, и прошел бы через него с — э — так сказать, основательно смешанным чувством. Н-да, — он беспокойным движением поскреб подбородок. — Мне будет совершенно необходима ваша моральная поддержка. Вы должны пойти со мной и подставить, так сказать, дружеское плечо. А если это, — он нервически оглянулся через плечо, — свидание закончится для меня плачевно, я бы попросил вас сходить к Байеру и рассказать ему, как было дело.

— Схожу. Непременно схожу.

Когда мы вышли из автобуса на Александерплац, беднягу Артура так трясло, что я предложил зайти в ресторан и выпить по рюмке коньяку. Сидя за маленьким столиком, мы глядели, как глыбится на той стороне проезжей части огромная тускло-коричневая масса полицайпрезидиума.

— Вражеская крепость, — сказал Артур, — в которую я, такой маленький и несчастный, должен отправиться совершенно один.

— Вспомните о Давиде и Голиафе.

— Что вы такое говорите. Боюсь, что нынче утром у меня с Псалмистом[21] мало общего. Я скорее чувствую себя жуком, которого вот-вот переедет паровой каток… Знаете, что забавно: я с самых ранних лет инстинктивно недолюбливал полицию. Меня раздражает покрой их мундиров, а уж эти немецкие шлемы — они не просто отвратительны, в них, знаете ли, есть нечто зловещее. Стоит мне только увидеть, как один из этих монстров заполняет официальную форму своим нечеловеческим, как в детской прописи, почерком, и у меня возникает странное такое чувство — как будто екает что-то внутри.

— Да-да, прекрасно вас понимаю.

Артур немного приободрился:

— Я очень рад, что вы сейчас со мной, Уильям. Бы умеете так близко к сердцу принять чужую боль. И в день своей крестной муки я не мог бы пожелать себе наперсника лучшего, чем вы. Полная противоположность мерзавцу Шмидту, который только и делает, что злорадствует по поводу моих несчастий. Ничто не может доставить ему большего наслаждения, чем если он вдруг окажется вправе сказать: «А что я вам говорил».

— По большому счету ничего особенного они с вами там не сделают. Это над рабочими они могут измываться как хотят. Не забывайте: вы принадлежите к тому же классу, что и их хозяева. Вам только нужно сделать так, чтобы они об этом не забывали.

— Я попытаюсь, — с сомнением в голосе сказал Артур.

— Еще коньяку?

— Да, пожалуй, не откажусь.

Вторая порция коньяку возымела эффект совершенно магический. Мы вышли из ресторана в тихое и влажное осеннее утро, смеясь, рука об руку.

— Смелей, товарищ Норрис. Думайте о Ленине.

— Боюсь, ха-ха, что меня скорее вдохновит маркиз де Сад.

Впрочем, атмосфера полицейской штаб-квартиры мигом его отрезвила. Со все большим и большим ощущением подавленности и страха мы вышагивали по бесконечным каменным коридорам с пронумерованными дверьми, сталкивались с чиновниками, несшими пухлые папки с досье на всевозможные преступления, нам то и дело указывали неверное направление и гоняли вверх-вниз по лестницам. Наконец мы оказались во внутреннем дворе, куда выходили ряды заложенных массивными коваными решетками окон.

— Господи ты боже мой, — застонал Артур, — боюсь, на сей раз мы сунули голову в такую западню, из которой нам уже не выбраться.

В ту же секунду откуда-то сверху раздался пронзительный свист.

— Привет, Артур!

Из-за решетки в одном из верхних окон на нас смотрел Отто.

— За что они тебя взяли? — весело прокричал он.

Прежде чем хоть кто-то из нас успел ответить, за спиной Отто появилась облаченная в мундир фигура и оттащила его от окна. Сценка получилась более чем краткой, однако успела произвести на нас обоих весьма удручающее впечатление.

— Кажется, они успели загрести всю вашу шайку, — криво ухмыльнувшись, сказал я.

— В самом деле, ничего не понимаю, — совершенно смешавшись, сказал Артур, — а вдруг они…

Мы прошли в арку, потом опять вверх по лестнице и попали в настоящий улей из крохотных комнатенок и темных коридоров. На каждом этаже стояли умывальники, выкрашенные в гигиенический зеленый цвет. Артур сверился со своей Vorladung и нашел-таки номер комнаты, в которую он должен был явиться. Мы попрощались торопливым шепотом.

— До свидания, Артур. Удачи. Подожду вас здесь.

— Спасибо вам, мой милый мальчик… А если все кончится плохо и я выйду из этой комнаты под стражей, не заговаривайте со мной и вообще не подавайте виду, что вы со мной знакомы, пока я сам первый с вами не заговорю. Было бы неразумно вовлекать во все это еще и вас… Вот адрес Байера; на случай, если вам придется идти туда одному.

— Уверен, что не придется.

— И знаете, что я еще хотел вам сказать, — в голосе у Артура появились скорбные интонации человека, поднимающегося по ступеням виселицы. — Сегодня утром по телефону я вам всякого наговорил, весьма опрометчиво с моей стороны. Но я был так расстроен… Если мы с вами больше не увидимся или увидимся очень не скоро, то я бы не хотел, чтобы у вас от нашей последней встречи остался неприятный осадок.

— Артур, перестаньте молоть чушь. Ничего подобного нет и быть не может. Идите с миром, и давайте побыстрее со всем этим покончим.

Он пожал мне руку, застенчиво постучал в дверь и скрылся за нею.

В ожидании я сел на скамью под кроваво-красным плакатом с объявлением награды за выдачу какого-то убийцы. На другом ее конце сидел толстый еврей, адвокат-трущобник, и его клиентка, заплаканная маленькая проститутка.

— Единственное, что ты должна запомнить раз и навсегда, — повторял он ей по сотому, наверное, разу, — с вечера шестого числа ты больше ни разу его не видела.

— Но они же все равно все из меня вытянут, — всхлипывала проститутка. — Как пить дать. Они так смотрят. А потом как вдруг о чем-нибудь спросят. И даже подумать некогда.

Артур вернулся почти через час. По его лицу я сразу понял, что беседа была вовсе не такой страшной, какой он ее себе представлял. Он очень спешил:

— Пойдемте, Уильям. Пойдемте. Не желаю оставаться здесь ни на секунду больше, чем то диктует необходимость.

Выйдя на улицу, он подозвал такси и велел шоферу ехать к отелю «Кайзерхоф», добавив привычную фразу:

— Только, если можно, не слишком быстро.

— Кайзерхоф! — воскликнул я. — Мы что, собираемся нанести визит Гитлеру?

— Нет, Уильям. Не собираемся… хотя, не могу не признать, легкий флирт с вражеским лагерем доставляет мне определенное удовольствие. Я уже говорил вам, что в последнее время взял себе в привычку ходить туда делать себе маникюр? Не говорил? У них работает прекрасный мастер. Сегодня, однако, цель у нас совсем другая. Штаб-квартира Байера тоже на Вильгельмштрассе. И было бы нехорошо с точки зрения конспирации ехать отсюда прямиком туда.

Засим последовала чистой воды комедия: мы зашли в отель, выпили в холле по чашке кофе и перелистали утренние газеты. Правда, к некоторому моему разочарованию, ни Гитлера, ни кого-либо другого из вождей наци мы так и не увидели. Через десять минут мы снова были на улице. Я поймал себя на том, что украдкой оглядываюсь по сторонам в поисках слежки. Мания преследования — болезнь заразная.

Байер занимал большую, пребывающую в полном беспорядке квартиру в одном из самых неухоженных домов по ту сторону Циммерштрассе. Контраст с тем, что Артур назвал «вражеским лагерем», с роскошным, холодновато-мрачным, уставленным дорогой мягкой мебелью интерьером, в котором мы только что пили кофе, был и в самом деле разительный. Дверь в квартиру неизменно стояла настежь. Внутри стены были сплошь увешаны плакатами на немецком и на русском, объявлениями о массовых митингах и демонстрациях, антивоенными карикатурами, картами промышленных районов и графиками, отражающими масштабы и рост забастовочного движения. На голых дощатых полах — ни единого ковра. Постоянный и неотвязный стрекот пишущих машинок. Мужчины и женщины самого разного возраста сновали туда-сюда, болтали, сидя на перевернутых ящиках из-под сахара, в ожидании каких-то важных встреч; терпеливые, добродушные — и чувствовали себя как дома. Казалось, что незнакомых друг с другом людей здесь просто не бывает; стоило человеку войти, и его тут же окликали по имени. Впрочем, даже и к явным незнакомцам обращались на ты. Курили все, и пол был усыпан раздавленными окурками.

Среди всей этой дружеской, энергичной суеты мы наконец нашли и Байера, он сидел в крохотной неуютной комнатке и диктовал письмо барышне — той самой, которую я видел на сцене в Нойкёльне. Увидев Артура, он обрадовался, но ничуть не удивился: