Юрий Власов - Стужа Страница 15

Смолоду меня это привязывает к силе. С этого опьянения жизнью и развилась наркомания силой. Деньги — это после. Это они все испортили. Какая может быть любовь за деньги?! Я выступаю по приказу, я ведь продал себя, уж так люди устроили жизнь. Она вся такая, с самого низа и до самого верха, справедливая и милосердная.

Меня не покидает досада: догадайся раньше — какой результат сложил бы!..

Все было бы, если бы не проклятая дорога. Почему хорошее не может существовать само по себе, чистым и самостоятельно чистым, без обязательной приплаты надрывом или унижением? Это тоже люди так сочинили?

Слава…

Здесь, на даче, я наконец избавился от назойливости посетителей, телефонного насилия, расспросов на улице, в такси. Я наконец не вижу, как в меня тычут пальцами. Не слышу телефонных звонков и окриков, глумливых вопросов, стука в дверь…

Слава — это прежде всего липкость людей. В самую суть твою вмазывают слова, ничего твоего не оставляют, чужие, обессиливающие слова — мудрость тринадцатой, добавочной зарплаты.

В памяти наплыв образов — на четкость не проявляю, нехорошо от них. Это воспоминания о неудачах: пять лет назад они крепко насели. Кажется, я вспарывал землю лбом, носом, зубами — всем телом скребся. Там такой узел накрутился, всего хватало — под самый чемпионат еще изрядный заряд простуды и жар на несколько недель.

От всего этого я был выжеванный, сам не свой, а тут еще Рыжов с результатами. Все бы ничего, но отправился на соревнования, и надо же — ни одного такси! А под минус двадцать и озорной ветерок, тот еще, будь неладен. Я брел спиной к нему и косил на шоссе — ни одного такси, будто сговорились. Куцый воротничок модного пальто и шеи не закрывал. Голова как льдышка. И на выступлении — вся моя простуда заново. И трясло же! Кажется, мной можно было кипятить воду. Под верные тридцать девять разгорелся, черт бы побрал все эти простуды! И я хорош, от ветра с морозом раскис, словно девица… Но сердце молодчина, тянет. Там, на чемпионате, лупило без задыха — колоколом на всю грудь. А вот локоть подвывихнул… все тренировки, правильнее — перетренировки.

Впрочем, и без перетренировок я скис бы. Столько лет в гонке за результатом — сплошной вал сверхтренировок и выступлений, а результат все внушительней. Сам же взводишь — и после вынужден качать по-новому: доставай результат! И погодя опять в тренировки, еще более плотные, какие тут идеалы, продержаться бы.

А легкие?.. Кашлял и хрипел с полгода. Когда залечивать? Кто станет ждать? Тут гони результат — и сматывайся. Да я сам лечиться не стану: мне — деньги, а как иначе подняться в литературе? Тут каждая неделя на счету, каждую я оплачиваю силой. Я должен собирать рукописи. Спорт — это и время, и деньги. Вот и вся правда.

Лечь бы — и не шевелиться…

«Мама, это человек или нарочно?» — ведь это обо мне, о моей жизни. Помню: сон пропал, лежу часа три, и все в башке эта фраза из старой книги. Какая, к Богу, фраза — это уже формула. С тех пор я ношу ее в себе.

Мне бы лечь — и не шевелиться…

А я ведь только начал жизнь. В спорте одну почти пробежал, а настоящую, для рукописей, — только двинул. Я ее двинул, а сам себя уже избыл. Мне кажется, я стерся, нет меня…

Лечь бы — и не шевелиться…

Имя не позволяет просто пройтись по результатам — всегда нужно на классных. Впрочем, если не классные, меня уже точно затрут. Я не смят лишь потому, что во мне классный результат — не результат, а результаты. Выходит, еще не стер себя. Эти тараканы не дождутся от меня других слов. Нет, не запрошу пощады…

Мне бы лечь — и не шевелиться. «Наедаюсь» «железом», кажется. Это чтобы я да лег?

Что во мне человеческого? Я веду жизнь рабочей скотины. Зачем обманываю себя — я размениваю жизнь на выступления, а это непременно воловья работа… уже разменял…

Книги? Я должен огрызаться силой. Крутиться и — огрызаться. А что я напишу, какие слова, коли от жизни непроходящий привкус соли и крови.

Мне бы лечь — и не шевелиться. Ну хоть немножко полежать. Ну чтоб никого — и ты один. Вот и все, ради чего стоит жить…

А славу? Ненавижу — с ее липкостью и унижением людей.

Я всегда хотел одно — писать! Это как обладание женщиной. Угаснет это желание — и угаснет жизнь. Зачем она без женщины — без страсти, бережения любви, бреда влюбленности? Это чувство к женщине заложено во все мои действия. Я не отдавал себе в этом отчета, а теперь, когда мне за тридцать, вижу. Потерять страсть — это все ровно что возьмут, снимут солнце и скажут: живи. А как тогда жить?

Но эта дорога! Это ж порождение какой-то дьявольской фантазии! Как вспомню — скачет, бесконечно скачет какая-то лента в глазах. И нога все время караулит тормозную педаль…

Вся штука в том, что спорт рекордных результатов не терпит раздвоения. Выжимает все соки. Это — профессия, и достойная, но без будущего. А нет подлее профессии, если она без будущего. Это все равно что смеяться от души, беззаботно, ну все вокруг от добра — и вдруг получить по губам. До крови, до мути в глазах получить…

Я живу заработками от силы. И эти заработки обращаю на образование в литературе и сами рукописи. Но рукописи в основном заворачивают, от рецензий черно в глазах, в петлю лезь. Люди щедры на добро веревочных петель. Вообще, эта цивилизация гуманна. От умных и добрых книг трещат полки… Я свои еще добавлю… Этажи человеколюбия.

Я предан спорту без славы, подобострастия газет и людей. Мне нравится душа тренировки. Да нет, я просто в нее влюблен. И по мне риск. Поединка поначалу боишься (за месяц места не находишь, плавит нервный жар); после приучаешься только опасаться его, а еще после — ждать, примериваясь. Ждешь — и знаешь, как встретить. Немного не по себе, но все чувства зацеплены, ни одного без надзора. Зато после, когда сворачиваешь нужный результат, что-то в тебе прибавляется, вроде прочнее стоишь.

В больших поединках риск всегда приставлен к тебе, всегда холодит тебя, но от этого уже не теряешь голову, а это кое-что значит…

Меня и заклинило на загородном рае — будто это последняя возможность раздвинуть завалы, разом все завалы.

Я ничего не знал.

Если жизнь дарит светлое, она припрячет под этим и нечто подлое, просто так, «добро на добро», не даст разойтись.

Я не ведал, что шоссе окажется заодно с соперниками, не говоря о недругах, а их более чем достаточно. Я ведь не обучен говорить назначенные слова, довольствоваться заданным пространством и двигаться в указанном направлении (ни шага в сторону), давиться невысказанными словами и чувствами: они переполняют, они утверждают твой мир, а ты давишь их, прессуешь, дабы забыть, отречься…

Я не ведал, что снега, холод, беспокойство за жену и дочь отнимут отдых, беспечность забытья, досуг — даже того, городского, не будет. Обычны стужи в тридцать — тридцать пять градусов, несколько раз термометр опускался к сорока. Бревна лопались ночами — всегда внезапно, резко и коротко.

И сна по-прежнему нет. Теперь-то я знаю: настоящий — вряд ли вернется. Сон — символ отношения к жизни. Надо спокойно, не горячась ладить с проклятой бессонницей.

И уж совсем я не предполагал, что влезу в долги. Недоделки строительства поглощают все заработки. Я лишь поспеваю раздавать четвертные то печнику, то слесарю, то плотникам, то электрику, то каменщикам…

В доме же по-старому дует из каждого паза. Декабрь, январь и первую неделю февраля температура во всех трех комнатах колебалась между девятью и двенадцатью градусами тепла. Я, жена, дочь по очереди прихварывали.

Так как я работаю вне сборной, то и массажисту плачу из своего кармана. Недешево обходится и «Фрида». Та же история, что и с домом. С меня все дерут, считают долгом драть и надувать. Ведь я счастливчик, из чемпионов, денег — куры не клюют, просто грех не ободрать. Это тоже форма любви людей.

В общем, я неплатежеспособен. На книжке деньги только под прожитье: еду и обязательные траты. Всего на четыре месяца. Поэтому работы в доме свернуты. Мы просто с утра облачаемся в толстые свитера, пальто и валенки.

Надежда одна: за рекордами — деньги. Я обязан собрать не меньше четырех-пяти рекордов. Без них мне не свести концы с концами. Без них я банкрот. Только спорт может выручить.

Я сбоку все время приглядываюсь к себе. Там, во мне, сила на эти рекорды. Я все время примериваюсь: не подведет, даст ли эти рекорды? Обстоятельства подпирают, в апреле, не позже, я должен выдать первый. Я уже наметил, это будет в жиме. В жиме я лучше подготовлен. Я могу подтренировывать его на даче, особенно в станке. В нем лежак наклонен под сорок градусов — позвоночник высвобожден и не надо захватывать на грудь в стойку сто восемьдесят — двести килограммов. Когда можно качать руки и грудь без этого захватывания — лучше не захватывать. Я могу лежа снимать вес со стоек и жать, по многу раз жать. Отдыхать — и опять жать.