Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной Страница 15

— А то! Будешь заниматься протестом – пойдешь по тому же кругу! Ведь что есть по сути протест? Всего лишь выплеск накопленного! Ты выплеснешь — оно снова накопится…Пустоты природа не терпит! И так до бесконечности… Только выплеснешь — опять накопится…

— А что тогда делать?

— Как – что? Прощать, конечно же. В смысле – не попустительствовать существующему и не принимать как должное, а пытаться понять – что и откуда берется, и мыслить, и рассуждать … Вот тогда тебе и откроется правда, и сама не заметишь, как спасешься!

— Что, просто прощать – и все? Как это?

— Да. Просто прощать – и все! Прощать и смиряться с достоинством. И не терзать себя злобой протеста!

— Нет! Ты не понимаешь, Витя! Есть вещи, с которыми никак невозможно смириться! Я просто всего тебе не могу рассказать… Нет, мне другому нужно научиться, не смирению! Помнишь, ты мне говорил, чтобы я объявила сама себе хотя бы один день смелости? Так вот, я очень хочу научиться этой смелости! И не на один день!

— Так ведь я говорил тогда не о смелости эмоций, а о смелости духа, Ксюшенька… О смелости уметь прощать! Научишься смелости духа – и не будет нужды протестовать! Потребности в протесте просто не будет. Ты сама другая будешь. Понимаешь? И никому в голову тогда не придет тебя унижать! Твой смелый дух этого не позволит.

— Правда?

— Правда.

— А как? Как этому научиться?

— Да очень просто! Вот с завтрашнего дня и объявляй себе первый день смелости духа! Не другим, а именно себе! Сколько же можно ходить в Ксюшах Белкиных? Ты ведь Ксения, между прочим! Самая красивая Ксения из всех Ксений, вместе взятых. Вспомни с утра об этом…

ГлаваIII

Как быстро пришла в город весна – она и не заметила! Обрушилась слепящим солнечным потоком, обнажив его жизненное неуютие: и облупившуюся штукатурку старых домов, и противную мазутную черноту постепенно тающих на обочинах комьев снега, и забрызганную грязью обувь, и глубокие морщинки на бледных, как сырая картофелина на срезе, уставших от зимы женских лицах. Самое противное время! Хотя если не смотреть на все это безобразие через грязное окно трамвая, а, сильно прищурившись, приподнять слегка голову и поймать глазами яростно бьющие солнечные лучи, то очень даже ничего… Сразу жить хочется! И даже улыбнуться своим хмельным мыслям, разбегающимся из головы в разные стороны, и похвалить себя за маленькую победу! Да чего там, и погордиться собой чуть–чуть, можно себе позволить.

Всего месяц прошел, а как поменялась ее жизнь! Может, другому глазу и незаметно, а для нее – сплошной жизненный подвиг… Ей сегодня наконец зарплату повысили! Они с Ниной даже по баночке пива по этому случаю под лестницей выпили – отметили достижение, так сказать… Она даже и курить попробовала – вот уж разошлась совсем! Гадость несусветная, конечно… И Нину до слез рассмешила…

— Ну ты даешь, Ксюха! Увидела бы тебя сейчас Дарья – звездец бы ей пришел окончательный! Итак с ней чуть удар не случился, когда ты заявила, что не будешь ящики тяжелые таскать – аж побагровела вся! Ты – и вдруг возражаешь! Стоит, глаза вылупила и сказать ничего не может – так возмущение захлестнуло…

— А я! Знаешь, как я тогда перепугалась? Чуть не умерла от страха! Еще бы секунда – и в ноги кинулась бы прощения просить! И с зарплатой тоже – едва я эту страшную паузу вытерпела! Если б ты в ее кабинет следом за мной не вошла – не было бы у меня сегодня праздника!

— Ну, давай, Ксюха, за нас, за смелых…

Они весело чокнулись маленькими жестяными баночками, рассмеялись дружно. Сделав несколько глотков, Ксюша поставила свое пиво скамейку, взялась обеими ладонями за горячие красные щеки:

— Ой, Нин, как у меня лицо горит с непривычки, и голова кружится… Посмотри, я сильно раскраснелась?

— Да ты наоборот похорошела, на человека стала похожа! И глаза вон засияли как… И вообще — ты ничего, оказывается, симпатичная… И фигурка имеется, и личико не из самых последних… И говорить хорошо умеешь… А к врачу ты, кстати, ходила?

— Нет…

Не решилась, что ли?

— Ага…

— Ну и зря! Надо было справку взять – пугнуть этого сволочугу, чтоб больше руки не распускал! Ну да ничего, я ему еще устрою… Болит под ребром–то?

Болит, еще как болит… Рука у Сереги тяжелой оказалась. Выполнил–таки страшное свое обещание, когда она от очередного «удовольствия» отказалась, подкараулил в коридоре и побил… Ладно еще, Нину бог туда принес на ее счастье. И никому ведь не расскажешь! Тогда и во всем остальном признаваться надо – в «отношениях» этих постыдных… Хотя Нина говорит – пусть! Лучше пусть все правду знают, чем побои терпеть! Она ж не понимает, глупая, что Серегин кулак для нее – вообще цветочки по сравнению с тем унижением… Нет, не готова она еще… Как вспомнит его искаженное гневом лицо – сразу не по себе становится. Как будто унизила его страшно своим отказом, преступление совершила… Права, права Нина! Если ничего не делать – всю жизнь они хороводом вокруг нее плясать будут, каждый свой кусок выгрызая! Вот и Дарья Львовна — месяц с ней не разговаривала, не здоровалась даже. Сердилась. А зарплату подняла! Хоть на копейку – но подняла же!

Казалось, от бьющих прямо в лицо лучей заходящего солнца и мысли в голове согреваются, плавятся потихоньку от удовольствия, перетекая блаженно одна в другую. А отчего ж нет – мысли–то хорошие, новенькие, правильные… Даже свою остановку чуть не проехала! А еще к выходу пробираться надо – народу–то полно…

А дома соседи от двери огорошили – ей, оказывается, из Дании звонили! Событие для их коммуналки несусветное — Ксюше Белкиной звонили из Дании! Подумать только! Все высыпали в коридор, смотрят круглыми от священного ужаса глазами, а бабушка Васильевна еще и рот ладошкой зажала для пущего эффекту… Асия, захлебываясь, рассказывает в подробностях, как телефон затрезвонил, как «залюлюкала – запереливалась» в трубке музыка, а потом вежливый женский голос попросил позвать Ксению… Они хотели мать кликнуть, а в трубке говорят – нет, мол, мать не надо, только Ксению подавай…

— В общем, звонить тебе будут, сказали, еще раз в девять часов, чтоб никуда не уходила…Чтоб непременно дождалась, потому как из Дании из самой звонят… — закончила шепотом Асия. – Ксюш, а кто это, а? Ты сама–то хоть знаешь?

— Знаю.

— Ну?!

— Это Лиза, дочка Ивана Ильича…

— Зинкиного жениха, что ли? Который умер недавно? — уточнила Галия Салимовна.

— Ну да…

— А ты тут при чем?

— Да ни при чем. Просто получилось так…

— Странно! Как это получилось? Жила с ее отцом Зинка, а к телефону зовут тебя…

Пресс–конференцию давать не хотелось. Вот не хотелось, и все тут! Ксюша, вежливо улыбнувшись и осторожно обойдя Галию Салимовну, быстренько прошла в свою комнату, посмотрела на часы. Восемь уже… А правда, зачем она Лизе понадобилась? Поминать Ивана Ильича она и сама будет, и без ее просьбы… В воскресенье уже сорок дней, надо и в церковь сходить, и пирогов напечь… А вдруг она хочет шубу обратно забрать? А мама с Олькой уже поясок на манжеты перекроили… Хотя зря испугалась – вряд ли Лизе так срочно шуба понадобилась…

Так и просидела, не выходя из комнаты до назначенного времени, гадая, что за дело может быть к ней у Лизы. Выйдя без пяти девять в коридор, оперлась плечом о стену возле телефона, сложила по–бабски руки калачиком – стала ждать. Вскоре высыпали в коридор щебечущей стайкой и девчонки Фархутдиновы, и Галия Салимовна застыла торжественно в дверях своей комнаты, сведя сердито к переносице черные брови, и бабушка Васильевна показалась в дверях ванной с тазиком, наполненным постирушками, и даже Антонина Александровна – о, чудо! — взглянула на нее абсолютно трезвыми глазами, выйдя из кухни с половником в руке.

Ровно в девять телефон действительно зазвонил, заставив всех отчего–то сильно вздрогнуть, будто и не издавал никогда ранее противных резких звуков, будто не привыкли они к ним за эти годы, а ждали нежнейшего перезвона, каким поют телефоны только в далекой Дании…

— Але… Слушаю… — хриплым от волнения голосом проговорила Ксюша в трубку.

— Ксения, здравствуйте! Это Лиза, вы меня помните?

— Да, конечно, Лиза, что вы… Конечно же, помню! Здравствуйте!

— Ну, вот и хорошо… А я к вам, знаете ли, с просьбой!

— Да, слушаю…

— Вы не поживете в отцовской квартире, Ксения? Мне так спокойнее будет! Простите, что я с просьбой по телефону – приехать никак не получается. Я очень хотела приехать – сорок дней отвести…

— Лиза, да вы скажите, что нужно – я все сделаю! – закричала вдруг в трубку Ксюша. – Хотите, я сама там поминки устрою? И стол накрою, и всех знакомых ваших обзвоню…

— Это было бы просто замечательно, Ксения! А звонить никому не нужно – кто сам придет, тот пусть отца и поминает… Тогда вы прямо завтра и переезжайте, хорошо? Ключи возьмете у Татьяны Алексеевны из восемьдесят третьей квартиры. Я позвоню, она вам и денег на поминки даст – я ей оставляла на всякий случай. И еще – к приятелю моему на девятый этаж поднимитесь, к Трифону… То бишь к Антошке Трифонову, он художник, у него там своя студия… Скажите ему, что картины его я здесь уже пристроила – пусть он мне на сотовый позвонит, все расскажу… И на поминки его позовите – он с отцом дружил… Ну вот, вроде бы все, Ксения… Вы завтра сможете переехать?