Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас Страница 15

Дальнейший расклад становится предельно ясен. Съёмке капут. Исследованию тем более капут. Все идеи, все неясности, все чудеса пускай идут себе лесом, а нам — пора позаботиться о том, чтобы остаться в живых. В пещере два градуса тепла, на улице было минус пять-шесть, но сейчас ночь, могло и подморозить. Вода, в которую курнулись, — ледяная. Сменной одежды нет. Большой тряпки-самоспаса, которой можно накрыться, завести под ней огня и немного отогреться, тоже нет, а если и был бы, так в примусе газа осталось минут на пять. А переохлаждение штука суровая. Если нет возможности быстро двигаться, то и быстрая. До кордона в лучшем случае часа два ходу по пещере и столько же по поверхности, то есть на том самом пределе, когда шанс не заболеть уже весьма призрачен, но ещё есть. Если торопиться. А если не торопиться, так и ласты склеить запросто. Впрочем, если так вопрос встанет, резерв есть — на поверхности дров много, можно костёр завести. В любом случае — надо рвать когти. Сейчас быстренько упаковать аппаратуру, по мере возможности вылить воду откуда только можно, отжать все мягкое, погрузиться, гнать самым полным до слияния рек, там сдувать лодки, а если почуем надвигающееся переохлаждение, так и не сдувать, оставить там в подарок и во назидание следующей группе, рысью на выход, галопом к избушкам. Такая вот приблизительно стратегия с тактикой. А что ещё делать?

Долгое, кстати, занятие — сдувать лодки. Всем хороши китайские пляжные пластиковые посудинки, только вот клапана у них абсолютно уродские. Единственный способ за вразумительное время сдуть — это вставить во все три клапана по спичке и разлечься на лодке как на диване, минут через пять сложить её вдвое, опять разлечься… И так до победного. В целом процедура занимает минут пятнадцать-двадцать-двадцать пять.

Вставили. Разлеглись. Лежим, курим, слегка трясясь от холода. Пять минут, десять, пятнадцать… И тут… Из галереи, по которой объединившаяся река уходит к концевому сифону, за которым начинается Ломоносовская, раздаётся громкий и отчётливый женский голос. Или — громкий и отчётливый глюк. А может, и с другой стороны. Обманчивы звуки в пещерах. Несколько слов, которые не расслышал никто. Вообще-то звуковые эффекты, в том числе имитирующие голоса, — штука под землёй отнюдь не редкая. Вода – она на самые разные фокусы способна. Капель с высокого свода, попадающая в дырочки в глиняном полу или в озеро, хлюпанье под медленно погружающимся сводом сифона, бульканье на водопадике… Да сколько угодно вариантов. Усиленных и искажённых своеобразной акустикой. Так что — пока оставляем без внимания.

Именно что пока! Ещё пара минут… Опять! С той же стороны, теперь сомнений нет. На этот раз — голос поёт песню. И сейчас слова слышны и разборчивы. Разборчиво, правда, не всё. Манера пения классическая, почти бельканто, голос — высокое контральто. Сложноватое для восприятия. Улавливается приблизительно одно слово из трёх-четырёх. Забежав вперёд, отмечу, что позже, на кордоне, слова, которые были расслышаны и запомнены, записали. Независимо. На четырёх бумажках. Минимум на моей бумажке — восемь, максимум на Машиной — четырнадцать. И шесть из них — совпадают. Во всех четырёх бумажках. Причём ни одно из слов в отдельности не имеет никакого видимого отношения к делу, а набор в целом не интерпретируется совсем никак. О содержании песни догадаться нельзя даже в первом приближении. Да и мелодия песни удивительна — вроде бы явственная, красивая, незнакомая, но абсолютно незапоминающаяся. При том что у меня музыкальный слух имеется и неплох, Максим с Лёшей меломаны завзятые, а Маша — вообще из музыкальной семьи непоследнего ряда, не пошедшая по той же дорожке исключительно из природной лени. Собственно, потому в её бумажке и четырнадцать слов, что слух абсолютный.

Следующие несколько мгновений выглядят весьма странно. Оба парня пребывают с шарами на лбу, головами крутят на пару оборотов то в одну сторону, то в другую, прямо-таки как два филина, слова всякие разные произносят на зависть любому старой закалки боцману… Если очистить от этажностей и фигуральностей, то с суммарным смыслом — что надо бы немедленно отсюда улепётывать, иначе возможен всеобщий абздец. Кругами не бегают и не вопят дурными голосами, по-видимому, исключительно по той причине, что велено лодки сдувать, так вот каждый на своей лодке разлёгся и тремя руками придерживает спички, в три клапана вставленные, а четвёртой — сигарету, которую ронять на лодку не хочется. Машка держится чуть достойнее. Смотрит с приоткрытым ртом в направлении голоса, в глазах — сложное выражение, преобладает интерес, но и испуг просматривается и озадаченность…

Забавны собственные ощущения. То есть, винегрет полный. В смысле — это я уже потом, по воспоминаниям свои ощущения анализировал да по полочкам разбирал, а тогда не до того было. Перво-наперво, просто изрядно не по себе. Глюк или нет? Крыша съехала или нет? Ведь невозможно же такое… Кондовое любопытство. Забрезжившее понимание того, что наконец — вот ОНО. То, что назревало, то, что звало, то, что вело всю причинно-следственную цепочку событий. Страх за народ. Свихнуться ведь можно! Досада. Ну вот ещё и это ко всему… За себя немного страху. Ведь если подумать, что из меня сделают, если у кого и впрямь крыша поедет! Особливо у девицы: и несовершеннолетняя, и не вполне понятно, отпустили ли её дома или без спросу поехала, и семейство непоследней руки у неё, всякие там известные композиторы, кинорежиссёры, графья да князья от российских до португальских… Ещё и гражданство канадское. Словом, мало не покажется. Мозги лихорадочно крутятся на предмет, как бы панику пригасить, пока она не началась всерьёз. И всё это ещё и сдобрено совсем дурной мыслью, пульсирующей где-то глубоко внутри: а вдруг не брешут сказки, вдруг это горы Хозяйка надумала показаться — побеседовать ведь есть о чём, и немало…

Я вот тут пишу про мгновения наблюдений за ребятами, про свои мысли… Чушь пишу. Короткие это были мгновения. Как вспышка. Всё осознавалось уже потом. Существенно потом. А сейчас — я бежал. Вот только что я лежу, развалившись на лодке и изумлённо вслушиваясь в песню, и вот — уже успев вскочить, осмотреться, подумать о многом, бегу в ту сторону, откуда донёсся голос. Держа в руке фонарь со свежими батарейками и мощной галогенкой, который планировался для фотоустановки, да не понадобился. Как, когда, кто достал его из сепульки — не помню. То же самое мгновенное переключение. Был фонарь там, а через секунду — он здесь.

На бегу — практически все мысли были уже другими. Окончательно откристаллизовавшаяся мысль, что есть о чём побеседовать, уже не пульсировала внутри, а лупила по голове кувалдой. Вторая мысль, также напряжённая до физической боли, гласила – быстрей! Третья — где? И четвёртая — абзац, приехали. Философичная такая мысль… Без оттенка страха. Констатация факта, не более.

Не помню больше ничего. Ни как звучали собственные шаги, ни шумела ли река… Продолжал ли звучать голос… Не слышал и не видел ничего, всё происходило как бы в мёртвой тишине. Впереди был поворот галереи, из которого послышался тот голос, и я бежал к этому повороту. Метров сорок там, наверное, было.

На повороте включили звук и обзорное зрение. Резко тормознулся. Пейзаж впереди, за поворотом, нарисовался примерно таков: река превратилась в озеро, берегов нет. До тупика с сифоном – метров пятьдесят-шестьдесят. Фонарь пробивает. Стенки почти прямые и почти гладкие. Ни одного угла, за которым можно спрятаться. Тишина практически полная, все звуки, которые есть, идут сзади. Никакой капели. Стены опускаются в воду вертикально, полого ныряющих сводов, под которыми могло бы хлюпать, нету. Есть только стелющийся над водой туман, слегка размывающий очертания стен, да около ног, там, где речка впадает в озеро, имеется распадающееся на мелкие завихрения и быстро затухающее течение. Глубина невелика, в сапогах — можно идти свободно. Бежать уже и нельзя, и не хочется. Здесь надо именно идти, причём неторопливо. Переставляя ноги так, чтобы ни единого всплеска. По возможности — чтобы не единой волны…

Нельзя уходить за поворот, не взглянув назад. Хорошо. Что у нас сзади? Хорошая такая галерея, высокая, свод плитой, пол глиняный, стены монолитные до самой развилки. Река шумит громко, но глухо: идёт по глиняному корыту. Свод опять же нигде в воду не опускается, с потолка нигде не льёт, не капает, водопадов и порогов нет… Неоткуда глюкам быть. А если не глюки — по такому шуму воды предельная слышимость метров двадцать пять, а отчётливая так и вообще десять. От меня ребят уже не слышно, даже если во всю глотку орать будут.

Кстати о ребятах. Что с ними-то? А хреново ведь с ними… Как раз, по-видимому, и вопят что-то, судя по ртам и членодвижениям. Шары на лбу, один сидит на лодке, второй уже кругами бегает… Машка так и вообще на коленки плюхнулась, похоже, молится.