Александр Дьяченко - Плачущий ангел Страница 15

- Два с половиной, - гордо отвечает молоденькая мамочка, польщенная вниманием батюшки.

- Смотрите-ка, - замечаю, - всего два с половиной, а про пиво уже в курсе.

- Так, всё-таки, мужик растёт, - всё тем же тоном отвечает мамочка.

Да, действительно, если достоинство мужчины мерить его знаниями сортов пива и водки, то чем же тогда измеряется в этой системе координат достоинство женщины?

Время бежит быстро. И не приведи Бог, мамочка, лет этак через пятнадцать-двадцать тебе постаревшей и подурневшей от тревог и бессонных ночей, плакать перед иконой святого мученика Вонифатия о своём спивающемся сыне, или муже, или обо всех вместе. Сегодня это самая обычная картинка в нашем, и не только в нашем, храме.

Жалко, что ты убежал, пёс, а то бы я рассказал тебе о том, как ходил в один из классов начальной школы в соседнем с нами городке. Меня попросила директор этой самой школы пообщаться с её детьми. В тот месяц я приходил почти каждую неделю в какой-нибудь из классов этой школы...

О чём я мог говорить с такими малышами? Ну, понятное дело, о послушании родителям, бабушкам и дедушкам. Приводил в примеры сказочных героев. Мы смеялись, читая про двух жадных медвежат, о журавле и лисице. Такой малышне не нужно доказывать бытие Бога, они в этом вовсе и не сомневаются.

Им только нужны примеры для подражания, а с этим у нас сегодня напряженно. Нет в современной России положительных героев. Раньше были, сейчас нет. Вот и пытаешься действовать от обратного. Берёшь отрицательный типаж и учишь ему ни в коем случае не подражать. Но это сложно, и не всегда достигает цели. Порой, говорят, даже превращается в рекламу греха, поэтому здесь нужно быть очень осторожным...

Так вот, псинка. Прихожу я однажды в эту самую начальную школу, там классов-то, знаешь, всего раз-два, и обчёлся. А меня провели в помещение, где за партами сидело ребятишек, наверное, около сорока. Сейчас классов таких и не бывает, ну двадцать, максимум двадцать пять учеников, а здесь все сорок! Интересуюсь, видимо спаренный класс, нет, отвечают, такой большой.

Потом уже мне растолковали, что в нём собраны дети, из так называемых, «пьяных» семей. Оказывается, в каждом годовом потоке в школе существовали такие классы, и они, как правило, были самыми большими. Но меня об этом не предупредили...

Моим слушателям было на тот момент лет по восемь-девять, все такие хорошие, глазастые, смотрят на меня с интересом, а кто это к ним пришёл?

Люблю такую ребятню, у них, что на уме, то и на языке. Как-то, иду по этому же городу в подряснике с крестом, а меня увидели двое пацанов, лет этак шести-семи. Увидели и застыли от удивления. Один другого спрашивает: «Ты знаешь, кто это?» - «Не а», - отвечает другой. «А я знаю. Это – мусульманин»!

Может, и эта братва меня за мусульманина приняла? Я же не знаю. Начинаю разговор, как обычно подхожу к теме о послушании родителям. Меня внимательно слушают. Я уже «растекаюсь мыслью по древу», дохожу до отрицательных героев и начинаю громить тех непослушных детей, которые подбирают на улицах окурки, и потом дымят ими в кустах.

О, моё золотое детство, мне даже ничего и придумывать не нужно! Забирайся в глубины памяти и черпай. Про плохие слова тоже поговорили, а потом, знаешь, пёс, дёрнуло меня сказать им такую примерно фразу:

«А знаете, дети, что есть на свете такие несчастные люди, которые любят пить пиво и вино. Они не слушались своих родителей, а сейчас, вы можете на них посмотреть. Они ходят по улицам и качаются, и даже порой падают и остаются лежать на земле. Вы наверно видели таких людей, и как мы их назовём»? - хотел подсказать, «грешниками», а услышал дружный хор из сорока детских глоток: «алкаши»!

И немедленно одна малышка вскакивает с места и кричит мне:

- А бабушка говорит, что моя мама алкашка!

Другой кричит: - А у меня папа спился!

В классе ещё какая-то видимость порядка, но моим слушателям уж очень хочется вступить со мной в разговор, рассказать батюшке, или мусульманину, да всё равно - кому, о том, что им хорошо знакомо.

- А я с дедушкой и бабушкой живу, у меня и папа, и мама пьяницы!

- А мой папа от водки удавился!

- А у нас только бабушка не пьёт!

- А у нас папы нет, а мама пьёт!

- А у меня родители по пьянке в машине угорели!

Я только сижу и с ужасом слушаю эти крики. А они, словно хлёсткие щелчки от пастушьего кнута, взрываются в воздухе. Детвора повскакивала с мест, они уже вышли в проходы между рядами и тянут вверх свои ручонки, чтобы я спросил их, а они бы одной фразой поведали бы мне о трагедии их ещё совсем коротенькой, но уже такой несчастной жизни.

Я уже никого и ни о чём не спрашивал, а они, все сорок человек, продолжали кричать, и их крики просто били меня, взрослого человека, и по лбу, и по щекам, и поддых.

Какое послушание, кому? Родителям? Участковому милиционеру? Инспектору по делам несовершеннолетних?

Парадокс... Как бы не страдали от пьянства родителей их дети, но какой-то неумолимый рок, под условным названием «следствие родительских грехов», приведут к гибели всё от той же водки, которая начнётся пивком, большинство этих ещё таких милых созданий...

«Кто пойдёт за «клинским»? Да сегодня только ленивый не идет за «клинским».

Я смотрел на ребятню и понимал, что они обречены. Уже лет через несколько первые из этих ребят сложат свои головки в борьбе с зелёным змием, а к годам к сорока-сорока пяти, пожалуй, падут и остальные.

Я смотрел на них и задавался вопросом, а у нас, у народа-то нашего, есть оно, это самое будущее? Сколько нам ещё осталось?

Так что, ты неправильно ведёшь себя, собака, ты не должна таскать бутылки, ищи косточки, на худой конец, обёрточную бумажку, пропитанную вкусным жиром. Не надо бутылок, собака, не становись на этот скользкий путь. Ты же не «гомо сапиенс», ты разумная скотинка, пусть хоть твои щенки останутся жить на этой земле...

Когда я после рассказал хорошему знакомому про мою встречу с собакой, он весело предположил:

- А может она бутылки собирает, а потом в приемный пункт сдаёт? Ты бы её, батюшка, расспросил.

Мы посмеялись: «сдаёт».

Хотя, время сейчас такое, непредсказуемое. Всего можно ожидать, даже и от собак... Может и действительно сдаёт? Интересно, а почём? Ладно, в следующий раз встречу, обязательно поинтересуюсь.

Мои университеты

В самом начале 1990-х годов я поступил работать на железную дорогу. Семью нужно было кормить, а платили там хорошо и всегда своевременно. Работал простым рабочим и прошел хорошую школу смирения, которая длилась для меня целых 10 лет.

Работая среди людей простых, и иногда бывших уголовников, я понял, что они, в подавляющем числе своем, люди хорошие и даже очень хорошие, только не всегда задумываются над тем, что такое хорошо, и что такое плохо. Не привили им в свое время. И поэтому, иногда казалось, что, по их мнению, хорошо только то, за что впоследствии можно избежать наказания рублем, или сроком.

Поскольку работать на "железку" я попал в годы начала всеобщего распада, то дисциплины там уже тогда почти не было, а уж потом началось такое!

Тогда врачи нас перед сменой не проверяли, и народ пил. Пойло следовало через нашу станцию в многочисленных цистернах. Спирт и вино лились рекой. В нашей будке обогрева стояло ведро, только не с водой, как на сенокосе, а с крепленым вином. Любой входящий мог зачерпнуть кружечку и, как у нас говорили, «причаститься красненьким». В результате таких системных «причастий» с моими товарищами стали происходить печальные метаморфозы. И я бы даже сказал, беснование.

Как-то работали ночью. Меня вызвали в чужую смену и откомандировали в помощь на один участок. В перерыве сижу на скамейке в углу большого помещения. Вокруг по стенкам тоже расположились рабочие, отдыхают. Мы все что-нибудь читали, кто книжки, кто газеты, ну а я, как правило, Новый Завет. У меня было такое карманное издание, которое было удобно носить с собой.

Заходит в помещение охранник. Он должен был принять под охрану ценный груз и ожидал команду. Человек был хорошо выпивши, и пил он, чувствуется, уже не один день.

Из всех, находящихся в комнате, он выбрал почему-то меня и спросил:

– Ты чего там читаешь?

Я ответил. Охранник заинтересовался:

– Это что, книжка про евреев?

Говорю, «В принципе, да»... Хотя как-то никогда не рассматривал Новый Завет под таким углом зрения.

Помолчав, он с подозрением посмотрел на меня, и вновь спрашивает:

– А ты сам-то тоже, небось, еврей?

Я засмеялся:

– Нет, я не еврей.

Снова помолчали, охранник, вновь пристает:

– А я думаю, – еврей!

И так продолжалось достаточно долго. Чувствую, не угомонится человек, надоел уже, и читать мешает. Говорю ему:

– Ну ладно, пусть будет по-твоему – еврей, – только отстань.

– Ах, так ты все-таки еврей?! – возмущенно закричал охранник, и достает револьвер.

Наша охрана ходила с револьверами выпуска времен Гражданской войны, мы ещё смеялись над ними, говорили: «Вы у нас как красные стрелки, орлы революции».