Бланка Бускетс - Свитер Страница 15

А потом все сдул порыв раскаленного ветра. От него заложило уши у тех, кто еще мог слышать, он заставил пригнуться и в поисках случайных крошек, чтобы прокормиться, смотреть в землю и не видеть дальше собственного носа. Отец вернулся и стал управлять другой фабрикой, которой тоже владели родители Эдуарда, только она находилась на окраине города. Предприятие, которым он руководил во время войны, также принадлежало им, но сейчас от него ничего не осталось. И никто не собирался его восстанавливать.

Когда страх и голод остались позади, когда жизнь начала вновь походить на жизнь, у Долорс возродилась надежда. Папа, я хочу учиться дальше, ты помнишь, я говорила тебе. Отец выглядел очень усталым, он больше не приставал к служанкам, на это у него уже не хватало ни сил, ни желания. Идея дочери по-прежнему казалась ему вздорной, Долорс, ты говоришь глупости, как-то вырвалось у него, ее настойчивость раздражала, и она поняла, что в сложившихся обстоятельствах ей рассчитывать не на что, но годы-то идут, и время, подходящее для учебы, уходит. Это никакие не глупости, продолжала настаивать Долорс, ты обещал, что мы вернемся к этому разговору после войны. Война уже закончилась. Год назад, папа.

В итоге отец вновь сказал «нет» и посоветовал обратить внимание на фабричную библиотеку, куда она может ходить, когда хочет, и читать, что хочет.

Сандра все твердит, что хочет учиться на актрису. Есть специальное училище, или институт, или что-то вроде того, но ей еще два года сидеть за школьной партой, а если вспомнить, какой ветер гуляет в голове у внучки, затея с поступлением туда выглядит проблематично. Раньше, в молодости Долорс, актрисы были просто актрисами, они принадлежали к особому кругу и не учились ни в каких институтах. Или ты родилась актрисой, или нет. И не каждая могла стать актрисой. Вернее сказать, захотеть стать актрисой могла почти любая девушка, но только не из хорошей семьи. Ведь быть актрисой означало вести свободную, чтобы не сказать распутную, жизнь. То есть скандальную.

Как легко нас шокировать. Стоит чуть-чуть выйти за рамки привычного, и готово дело — уже есть повод для скандала. Люди видели, как ты входила в дом к какому-то рабочему, отец уронил эту фразу, сидя в кресле, и при этом даже не шевельнулся. Она прозвучала как приговор, четкий и недвусмысленный, словно гвоздь вколотили — собственно, для того она и предназначалась. Гром грянул внезапно, среди ясного неба, в тот день, когда Долорс пошла за покупками вместе со служанкой Мирейей. Отец говорил обычным тоном, не повышая интонации, да и зачем — все и так понятно. И короткая эта фраза произвела ожидаемый эффект: она сгустила воздух в комнате до такой степени, что стало невозможно дышать. Долорс окаменела. Она ничего не ответила, все случилось так неожиданно, что девушка растерялась, да у нее и духу не хватило бы произнести хоть слово. Отец, который до того глядел в пол, поднял голову и посмотрел ей в лицо. Долорс не видела выражения его глаз, но догадывалась, что в нем говорит ущемленная гордость.

Нечто похожее произошло с Жофре, когда Сандра объявила, что хочет быть актрисой. Внучка носилась с этой идеей уже несколько месяцев, правда, все еще может перемениться, хотя шестнадцать лет — такой возраст, в котором уже начинаешь понимать, чего тебе хочется. Ее отец, великий философ революции, сказал так: хочешь играть в театре — играй, но в любительском, потому что для нормальной жизни в кармане должен лежать диплом о достойном высшем образовании. Обычно такие вещи у них дома обсуждали за столом. Сандра, не знакомая с законом молчания, непререкаемым для детей во времена юности Долорс, раздраженно возразила, что актерская профессия так же уважаема, как и любая другая. Ответом ей было молчание. Марти, не изменившись в лице, продолжал спокойно есть, Леонор переводила взгляд с одного на другого, словно кролик, под дулом охотничьего ружья парализованный паникой, Долорс все внимание сосредоточила на тарелке с супом, Жофре протирал стекла очков — он всегда так делал, когда хотел потянуть время, а затем произнес, как выстрелил: ты ничего не понимаешь в жизни, Сандра. А потом принялся разыгрывать комедию — смягчил взгляд, сделав его почти что нежным: я был таким же, как ты, дочка, но, к счастью, выбрал респектабельную профессию, иначе не нашел бы никакого приличного места. Долорс приподняла голову, ожидая ответа Сандры, который последовал мгновенно — задорный, простой, прямой: папа, ну что ты говоришь, ты же никогда не играл на сцене. А старуха подумала про себя: ты ошибаешься, внучка, твой папа всю жизнь только этим и занимается.

Отец Долорс в тот день больше всего походил на палача, хотя она, сидя против света, толком не видела ни его лица, ни оскорбленного взгляда, и портьеры за креслом придавали всей сцене еще более мрачный колорит. Молчание уже становилось невыносимым, но тут наконец к Долорс вернулась способность дышать, и она смогла тонким голосом спросить: что ты хочешь этим сказать? Что ты вовсе не гуляла за городом и не собирала никаких каштанов, угрожающим тоном произнес отец, а ходила к этому рабочему. И теперь это известно всем.

Вот в чем все дело — «теперь это известно всем». Остальное не имело значения. Долорс открыла рот, чтобы сказать: как и про твои интрижки со служанками, но предпочла промолчать. Она вдруг поняла ход отцовских мыслей: в стенах дома, вдали от чужих глаз, может происходить что угодно, так он считает. Но на людях нужно вести себя как подобает.

Итак, все открылось. Долорс опустила оружие и выставила перед собой щит, чтобы отразить атаку противника. Я люблю тебя, папа, сказала она. Отец взъярился: ты не знаешь, что такое любить, что ты вообще понимаешь в жизни, ты погубишь себя, Долорс, погубишь. Мне двадцать шесть лет, возразила дочь, словно это могло ее от чего-то защитить. Отец продолжал гневаться, напряжение все нарастало, да по мне хоть сорок, ты — дочь директора и обязана вести себя соответствующим образом, ты не должна путаться с рабочим, разве я тебе не объяснял, что они — не такие, как мы, ничему в жизни я тебя не научил. Не научил, готова была согласиться Долорс, но промолчала. А Эдуард? Что Эдуард? Что у тебя с Эдуардом? Долорс нашла этот вопрос довольно странным. Как вижу, ты не встречаешься с Эдуардом? Нет, я не встречаюсь с Эдуардом, раздраженно ответила дочь. Ах так? А как называется то, что между вами происходит: все эти беседы, партии в теннис? Это и есть нормальное ухаживание, каким оно и должно быть! А ты губишь свою репутацию, связавшись бог знает с кем. Как такое могло случиться, дочка, что скажет Эдуард, когда узнает, что ты уже не девственница?

Сейчас, в начале XXI века, если мужчина обнаружит, что женщина в двадцать шесть лет невинна, он точно решит, что с ней что-то не в порядке, что-то не так, невозможно же, чтобы в таком возрасте она не изведала радостей жизни; либо она не умеет общаться, либо монашка и не желает в этом признаться, либо вообще неизвестно кто. Сандре всего шестнадцать, и, судя по тому, что происходит в дальней комнате между ней и Жауме Большие Горячие Руки и что слышала Долорс, внучка давно рассталась с девственностью. Пресвятая Богородица, как изменились времена.

Однако есть вещи, которые не меняются никогда, и это тоже надо принимать во внимание. Например, не меняются чувства. Быть может, раньше они производили впечатление менее искушенных и более искренних, но по сути остались теми же самыми. Я не встречаюсь с Эдуардом, мы просто друзья. Отец рассердился еще больше: в каком смысле друзья, что ты говоришь, дочка, нельзя дружить с одним мужчиной и играть в игры с другим. Есть вещи, которые вообще делать нельзя — во всяком случае, до свадьбы, и уж тем более с тем, кто не собирается на тебе жениться. Отец затряс головой и прошептал сдавленным голосом, словно его душили: девочка моя, ты губишь не только себя, ты и меня выставляешь на всеобщее посмешище. Слава богу, что я тебе отец, а не муж.

Хлопнула входная дверь, это вернулась домой Сандра. Долорс поспешила спрятать вязанье. Пока Сандра вошла, пока сняла куртку и глянула на себя в зеркало, старухе хватило времени, чтобы быстренько убрать все в пакет. Внучка довольно долго крутилась перед зеркалом — как всегда. Долорс на расстоянии угадывала, что та делает: вот встала в профиль и рассматривает свою попку, вот втягивает живот, которого вообще нет; да, сейчас она и в самом деле некрасива — что хорошего, когда все ребра наружу. Леонор, доченька, думала старуха, ты только посмотри на девочку, повернется у тебя язык сказать, что она хорошо питается, не дочь уже, а полдочери, если не четверть, почти что ничего от нее не осталось, и ясно как день, что талия у нее точь-в-точь такая, как ты записала мне на бумажке с размерами, лучше сказать, там вообще ничего нет, ни талии, ни размеров. Боже мой, Леонор, неужели ты этого не видишь?

Родители всегда обо всем узнают последними. Позднее это амплуа простака переходит к мужьям и женам, тоже не случайно, потому что они — самые близкие люди и ни за что не согласятся поверить, что ты способен вести себя неподобающим образом. Я выйду замуж за Антони, папа, с безумной смелостью, чудесным образом родившейся от избытка чувств, заявила Долорс. Тут отец разразился обидным смехом, а потом воскликнул: и знать ничего не хочу, Долорс, коли желаешь замуж — так выйдешь за Эдуарда, а не за Антони. И снова любовь придала ей смелости: я хочу выйти за Антони, и не вижу ничего ужасного в том, чтобы жить, как живут рабочие. Отец парировал: значит, я вырастил дочь-забастовщицу. Он поднялся с кресла и медленно приблизился к ней. Долорс застыла, стараясь унять дрожь. Конец первого действия: отец, кажется, выиграл поединок, когда сказал: нет больше никакого Антони, я вчера выгнал его. Он больше здесь не живет. И не работает на фабрике.