Алексей Леснянский - Гамлеты в портянках Страница 15

Кузельцов прошёлся по койкам раз-другой, но к чести моря надо сказать, что на начальной стадии хозяйственной деятельности человека оно лишь частично поддалось на провокацию; кое-где образовались небольшие волны и только. Однако сержант не успокоился на достигнутом результате. Он принялся бегать, и у моря начался припадок эпилепсии, о чём свидетельствовала обильно выступившая на нём грязно-белая пена, которую только человек без грамма фантазии принял бы за куски простыней и пододеяльников, выбившихся из-под синих одеял. Но сержанту всё было мало. Ему захотелось понизить уровень воды в море, и он стал прыгать по койкам — да так рьяно, что в воздухе его коленки чуть не учинили драку с подбородком. После скачков, заимствованных Кузельцовым у занесённых в Красную книгу козлов (словом, козлов редкостных, козлов, каких мало), уровень воды начал стремительно падать… прямо на пол.

Другие сержанты спокойно отнеслись к поведению Кузельцова. Они занимались просмотром клипов по музыкальному каналу и думали: «В разнос пошёл бродяга. Бывает». И только замкомвзвод Саркисян в какой-то момент не стерпел:

— Дуру не гони, зёма. Эфир забиваешь.

Состояние «духов» из других отделений может показаться читателю небезынтересным. Они чувствовали то особенное возбуждение, которое бывает у солдат в нескольких километрах от идущего боя. Никто из них не радовался и не огорчался за первое отделение АРТ взвода. Они ощущали себя так, как во время военных действий чувствуют себя бойцы второй линии обороны и неглубокого тыла, когда первая линия ещё не прорвана, но уже держится на волоске и вот-вот будет смята.

— Как бы до нас не докатилось, — переживали «духи» из других отделений.

Несмотря на то, что второму отделению АРТ взвода, находившемуся через проход от первого, вроде пока ничего не угрожало, оно выравнивало полосы на койках, убиралось в тумбочках, поправляло ручные и ножные полотенца на душках лихорадочно и бестолково, — с тем чувством, что скоро сражение завяжется и на их участке.

Третье отделение АРТ взвода, до которого доносилось лишь эхо войны, действовало собранно, чётко и быстро, словно хотело качественно подготовиться к приходу неприятеля в свои пределы и не пропустить его в ПТУР взвод.

Территория ПТУР взвода, безусловно, была тылом, который всё более углублялся от третьего отделения к первому. Здесь курсанты работали чуть быстрее и производительнее, чем обычно; тревога появлялась на их лицах только тогда, когда они бросали взгляды в ту сторону, где по сводкам информбюро громыхала война.

Когда Кузельцов отбушевал, его подчинённые занялись восстановлением порядка в отделении. С воодушевлением закопошились они на руинах — да так, что какой-нибудь весельчак и балагур, которого мы рады видеть в батарее не меньше путешественника и поп-звезды, не удержался бы от восхищения: «С обладателями этих некислых мин можно смело идти в разведку! Мины что надо, не подорвёшься!»

Лишь койки были заправлены, армейское товарищество в первом отделении АРТ взвода распалось. За то, кто чем будет заниматься дальше, курсанты в кровь разодрались взглядами, потому что ругань и рукоприкладство «духам» запрещались. Испепелив Попова, Семёнова и Календарёва, Герц пошёл в конец отделения, чтобы присесть на правое колено, закрыть левый глаз и заняться произношением слов «правее» и «левее», которые, бесспорно, были придуманы человечеством только для того, чтобы корректировать руки Куулара Серен-Оола, когда тот займётся выравниванием полос на одеялах.

В конце отделения Герца ждала крупная по телосложению неприятность по фамилии Фаненштиль. Этот истинный ариец с лицом, напоминавшим растрескавшуюся репу, стоял, расставив ноги на ширине плеч и держа руки на ремне. Фаненштиль смотрел на Герца исподлобья, словно бык перед броском на матадора. Александр представлял собой идентичную крупнорогатую скотину, только более хитроумную. Животные в отличие от людей нередко могут договориться, не прибегая к насилию.

— Свалил отсюда, — повелительным тоном произнёс Фаненштиль.

— Ага — щас, — огрызнулся Герц.

— Я не понял, ты чё-то хочешь предъявить?

— Не, я на полосы пришёл просто.

— Я тут, — всосал?

— Вообще-то я кое с кем уже добазарился… Глянь мне за спину.

— Ну, Куулар, — и чё?

— А ничё… Сам знаешь — Тува тебе не напарник.

— Сука.

— Я ему передам.

— Это я тебе, Герцеговина.

— Гнида, ублюдок, подонок, — быстро произнёс Герц.

— Это ты ща кому?

— Фане, Нафане, Фаненштилю, у которого за спиной никого нет… Короче, разойдёмся мирно, Босния. Ты подал, я отбил.

— Типа, бейсбола что ли? — осклабился Фаненштиль.

— Вроде того, — улыбнулся Герц.

Обычно полосы на одеялах выравнивали по нитке, но Герц, целиком и полностью полагаясь на глаз, привык обходиться без дополнительных орудий труда. В паре с ним стоял гордый азиат с невозмутимым лицом средневекового воина-кочевника — Куулар Серен-Оол. Как большинство представителей национальных меньшинств, тувинец Куулар обладал обострённым чувством собственного достоинства, поэтому командовать им мог только более сильный человек или же просто старший. Герц не относился ни к первому, ни ко второму разряду, но он командовал. Командовал на родном языке тувинца, чего уже было вполне достаточно для того, чтобы добиться расположения степняка.

Герц не считал тувинцев жестокими тупицами, как большинство курсантов батареи, и с самого первого дня службы стал изучать потомков легендарных скифов. Чтобы сойтись с ними, он сначала живо интересовался их обычаями и традициями, а потом стал много рассказывать им о славных подвигах кочевников всех времён и народов. И тувинцы потянулись к Герцу. То, о чём они догадывались на уровне генной памяти, вдруг подтвердилось через исторические экскурсы Александра.

Однако в беседах с тувинцами Герц часто увлекался. Ему так хотелось, чтобы тувинцы быстро его полюбили, что в рассказах он часто пересаливал правду. Последствия не заставили себя долго ждать. Однажды в наряде по столовой, где за чисткой картофеля Герц и предпочитал разговаривать с тувинцами, прозвучала реплика Куулара:

— Мы великий народ. Сам всегда говоришь. Значит, мы хорошо резали русаков и гнали их с нашей земли десять лет назад.

— Тогда давай и меня, — ответил Герц, и в его голосе было не меньше резких гортанных звуков, чем у тувинца. — Прямо сейчас. Нож у тебя под рукой.

— Других, я сказал.

— Меня режь, иначе я напомню, как вы гасились[22] от ОМОНа десять лет назад.

— Тише будь.

— Гасились, как крысы, — понял?! Именем Шойгу говорю вам — как последние крысы! Какая-то несчастная рота ОМОНа на место вас поставила! Всю вашу республику одной ротой!.. Не вышло из Тувы второго Кавказа. Даже мне стрёмно.

Тувинцы вскочили со своих мест и двинулись к Герцу.

— Сидеть, — спокойно произнёс Куулар своим и обратился к Герцу: «Это вы бежали из Тувы, как крысы. Много бежали. Толпа. Тысячи. Вы трусы, а мы воины.

— Вы не воины. Убийцы вы!

— Замолкни, Герц.

— Чё Герц!? Ну чё Герц!? Я ваш язык учу. Я ваше горловое пение люблю, ваши песни… А сейчас я буду петь нашего «Ворона», и никто мне не запретит. Или режь, как вы там у себя овец режете!

— Зарежу ведь. Обида. Не начинай.

— Я ещё не начинал.

Полети в мою сторонку,

Скажи маменьке моей,

Ты скажи моей любезной,

Что за Родину я пал.

— Падать не надо. Слова дай… А про Шойгу — да. Почти боишься ещё помирать. Не совсем готов к смерти, понятно мне. Потому что сказал про него. Без обид.

С того памятного наряда отношения между Герцем и тувинцами изменились. Как и раньше, Александр продолжал восхищаться простотой степняков, их доверчивостью, открытостью, смелостью и верностью, но уже тайно. Он перестал кидать им леща, боясь выхода на свободу нацистского зверя, который был безобразен и дик в них, симпатичен и цивилизован в нём самом. Герц и тувинцы как бы признали, что в них живёт чудовище, которое в силу многих причин пока нельзя уничтожить, но можно и нужно держать на цепи. Более того — этот враг неожиданно стал их общим союзником, как он может стать союзником для любого нормального человека. Это случилось как-то само по себе. Постоянное присутствие дьявола расовой нетерпимости при пересечениях по службе заставляло обе стороны встряхиваться и перенастраиваться на ярко выраженный осторожный, тёплый и бережный тон. И здесь не было ничего искусственного, а только естественное желание объединения против могущественного неприятеля. Такие взаимоотношения были первым этапом в зарождении крепкого союза между большим и малым народами. Герц и тувинцы продолжали с радостью общаться, но в разговорах между собой они прекратили говорить первое, что приходило им в голову, как это делают близкие друзья. Не друзьями, а дорогими гостями в душах друг у друга стали солдаты. Уважение и радушие, которые парни неизменно выказывали друг другу на службе, в конечном итоге должны были сломать стену между ними и после более подробного обоюдного изучения привести, как минимум, к крепкому товариществу.