Роман Братны - Тают снега Страница 15

Когда мы оставляли хутор, огромный командир кричал возле каждой усадьбы:

— Пам'ятайте, що був у вас у вiдвiдинах Кровавий Василь.

Командир куриня приказал, чтобы каждый отряд, занимающийся пацификацией, выдавал себя за чоту Кровавого Васыля. Появление Кровавого Васыля в разных местах почти в одно и то же время должно было сбивать с толку и терроризировать.

«Кровавый Васыль», — представился я себе, когда вечером на привале в лесу меня охватил такой озноб, что я трясся под своей шинелью, боясь, не услышат ли соседи стук моих зубов. Я Кровавый Васыль!

После ухода большого отряда моей группке была поручена охрана и отделка системы подземных бункеров в выселенной украинской деревне. Система «лисьих нор», на которую понемногу переходила УПА, постоянно становилась повсюду обязательной. И меня не столько удивляла подземная деревня, находившаяся под оставленными хатами, сколько тот факт, что на эти работы бросили чоту СБ. Все чаще поговаривали, что из самых способных ее стрильцив будет создана личная охрана провидныка, для которого якобы мы и готовили боевой штаб. Коварная маскировка входов, минирование снаружи скрытых выходов, где дорогу надо было перебегать с планом местности в руках, чтобы не отправиться на тот свет. Все это укрепляло мою надежду, что долгожданный час придет. Когда мы окончили спуск в главный бункер (сначала надо было опуститься в ведре в колодец, в стене которого была замаскирована дверь), я стал беспокоиться, что при таком отрыве от своих совершенно невозможно оставлять рапорты в предназначенных для этого ящиках. По необходимости я решил искать наудачу любую действующую здесь воинскую часть или скакать верхом в гарнизон. Целыми ночами я думал, как бы проделать это, не возбудив подозрения. Известие, а может быть, слух о том, что некоторые из нас войдут в личную охрану провидныка всего Закерзонского Края, привело меня в сильное возбуждение. К сожалению, поставленный наблюдать за ходом идущих работ, я не имел возможности отличиться.

Основу куриня, в котором я оказался, составляла доведенная до фанатизма темная крестьянская масса, но младшие командиры рекрутировались преимущественно среди бывших оуновцев, до конца посвященных в службу СС «Галиция». Впрочем, я застал там весь интернационал «трезубца». Трех венгров, отбитых у банд Салаши, румына из воинской части Хории Симы, словака-глинковца. Эти люди в своих разговорах вспоминали замерзших западноевропейских фашистов: бельгийцев из СС «Валония» или петеновских французов, которые вымерли, не выдержав условий зимовки в горах. Было также два унтер-офицера, настоящие немцы из СС. Оба работали на отделке бункеров в «лисьих норах».

В тот день, когда было закончено устройство подпорок свода в бункере с входом из колодца, мы по приказу «бунчучного харчового», нашего квартирмейстера, взяли всю группу занятых на строительстве стрильцив, а также обоих немцев и быстрым шагом повели всех в лес. В какой-то момент ко мне подошел огромный командир роты.

— Ми маεм ще маленьку спешальну задачу, — он кашлянул и, улыбаясь, убыстрил шаги, подав мне знак, чтобы я выдвинулся вперед. — Ми идемо вiшати наших нiмцiв, — объявил он мне спокойно. Оба эсэсовца шли, болтая со стрильцами на своем русско-украинском языке. Старший из них размахивал снятой шапкой.

Через пятнадцать минут командир приказал остановиться. Не разрешив, как обычно, лечь на траву, он произнес короткую речь. В ней отмечалось, что в отряде слабнет дисциплина, даже уход за оружием. Будет осмотр. И если и на этот раз в хорошем состоянии будут только «шмайссеры» обоих немцев, — стрильци пожалеют.

— Покажи-ка, — обратился он к старшему эсэсовцу.

Согласно данной мне роли, я подошел к унтеру. Тот ловко вынул магазин, открыл затвор и протянул готовое к осмотру оружие. Едва я успел до него дотронуться, как какой-то стрилэць приставил свой пистолет к спине немца.

Я арестовал ошеломленных, ничего не понимающих эсэсовцев, сам не понимая, что означает акция, в которой я принимаю участие.

Все по отношению ко всему является предательством. Переодевшись в фашиста, я был фашистами переодет в поляка, чтобы обманутого таким образом человека, нашего, моего, забить сапогами. А теперь иду вешать тех, кто дрался вместе с ними…

Огромный командир подал знак рукой, и колонна, сопровождающая двух пленных, свернула влево. Если я правильно ориентировался, то мы должны были где-то вскоре пересечь главную дорогу. По обычаю, установившемуся в СБ, было запрещено о чем-либо спрашивать. Я мог обратиться только к командиру. Он хорошо относился ко мне. Он объяснил вполголоса, что перед ожидаемым посещением куриня провидныком они должны избавиться от немцев.

— У нас нема гiтлеровцiв. Тому треба вiдновити нашу кантину.

Кантыной называли в курине холм в том месте, где тракт обрывался возле взорванного моста. Там стояла одинокая сосна. Задача чоты состояла в том, чтобы кантына никогда не пустовала. Проходящие мимо польские армейские соединения постоянно снимали с нее повешенных.

Гигант был в хорошем настроении. Велел сделать привал. Отсюда, немного снизу, были прекрасно видны оба повешенных. Командир чоты спокойно перемотал портянки.

— Здесь мы когда-то чуть не перестреляли друг друга с Храбичем, — начал он добродушно и засмеялся какому-то воспоминанию.

Я отупел и не помог ему вопросом. Сам, без поощрения, он стал рассказывать «смешную» историю.

— Пришли мы как-то в кантыну, увидели здесь повешенного, своего.

— Своего? Энэсзэтовца? — вспомнил я принадлежность банды Храбича.

— Ну. Нашего, потому что он из наших, — опять засмеялся он, плотно наматывая на ноги пропотевшие портянки, перед тем как натянуть на них сапоги. — Коммунист. Но украинец. Они не имели права его забирать. Стены хаты были оклеены такими газетами, за которые надо только вешать. Бывший учитель… Из Рудли… Аж сюда его привели…

Тогда я сразу все понял. Наш, потому что мы, УПА, — должны его повесить, поскольку он был украинцем. Но его могли повесить и поляки из НСЗ, поскольку он был коммунистом. Я вспомнил, как необычайно был удивлен плютоновый Гронь, когда после какой-то стычки оказалось, что в роще уповцы повесили одних… украинцев. «Хохлацкие коммунисты», — нервничал Гронь.

Ветер усилился. Я посмотрел вверх. Он раскачивал повешенных. Они погибли потому, что к нам должен был приехать провиднык и возможен визит западных журналистов. Мир не должен был знать, кем была УПА. Что она была «хохлацким гитлеризмом».

Алексы остановился. Ему пришлось ждать только минуту. Олень отозвался сразу же. Мощный далекий рев.

Вопреки расчетам преследователя, животное «сваливало» в направлении долины. Он его теперь не настигнет. Алексы тупо уставился на густую зелень противоположного склона, словно перед ним уже была грязная тюремная стена. Возвращаться? Он перекинул карабин на другое плечо. Слабый луч солнца нашел его среди деревьев.

Рев оленя тряхнул Алексы, как удар тока. Олень ревел где-то рядом, ближе, чем когда-либо за все время гона. А тот, который минуту назад ввел Алексы в заблуждение, снова подал голос — резкий, грубый; он шел на призыв, видимо, откуда-то издалека. Алексы уже держал оружие на изготовку. Осторожно наклонился к земле, взял горсть сухих иголок, бросил по ветру. Прищурив глаза, наблюдал, куда полетят самые маленькие. Ветер был свирепым. Каждую минуту олень, сам все еще невидимый, мог учуять человека. Алексы осторожно, но быстро отступил назад и по большой дуге стал обегать группу сосен с еловым подлеском. Теперь он не думал ни о чем. Пора. Он стоял выпрямившийся, неподвижный, ждал. Бык издал глухое урчание; он шел в направлении соперника, который сразу же ответил ему долгим, почти триумфальным эхом.

Алексы двинулся вперед. Несколько глубоких, как будто идущих со дна колодца, стонов говорили о том, что это был огромный старый самец. Его противник, подходящий со стороны гор, наверняка был моложе. Оба, издавая воинственные клики, все ближе и ближе подходили друг к другу. Алексы дошел до перевала и теперь, опершись спиной о сосну, неподвижный, как она, составлял часть этого леса, в котором хотел остаться. Он уже знал, что мистическая формула «останусь, если добуду оленя, если убью оленя, значит: должен остаться» — сейчас будет проверена. Отсюда все было великолепно видно. Сквозь сосны солнце бросало лучи на фиолетовый вереск, разделенный толстыми, почти черными полосами теней.

Вдруг крик сойки как пила прошел по нервам притаившегося человека. Животное было где-то рядом, совсем близко. Он услышал легкий треск ломаемых копытами веток. Олень остановился, он ждал сигнала противника. Когда закричал второй, Алексы внезапно обернулся. Он уже его видел. Мощный, окрашенный красным, бык шел, кивая головой, отягощенной короной рогов. Рядом с ним, небрежно пощипывая траву, шли две лани. От Алексы до него было не больше пятидесяти метров. Бык шел прямо на зов все еще невидимого соперника. И вот сильный короткий рев вывел его из состояния злобного возбуждения. Алексы остановился, всматриваясь в стену деревьев, которая находилась от него метрах в пятидесяти. А поймав оленя на мушку, стал продлевать минуту неминуемого триумфа. В тот же миг выдох или стон, вылетевший из легких, более мощный, чем орган, заставил его отвести взгляд.