Сергей Кузнецов - Серенький Волчок Страница 15

– Я видел, как ты приезжала к нему ночью, - сказал Абросимов, и Таня ответила:

– Мы чай пили… с рулетом каким-то дурацким.

Денис тронул ее за локоть. Он знал, что люди иногда пугались, когда он вдруг легонько прикасался к ним, но почему-то верил - еще с давних пор, - что может передать немного своей энергии, своего сочувствия.

Таня обернулась. У нее было совсем окаменевшее лицо, казалось, она готова разрыдаться прямо сейчас.

– Когда я уходила, он был еще жив, - сказала она трезво, но как-то тускло, будто голос пропустили через неисправный усилитель. Интонация сразу потеряла индивидуальность - Денис вряд ли узнал бы, кто говорит, если б услышал по телефону.

В "Кофе Бине" было многолюдно, как всегда вечером, столик нашли с трудом. Пока Абросимов и Иван носили от стойки кофе и блюдца со сладостями, Денис показывал Маше толстую книгу отзывов, стараясь не думать о том, что ей это, наверное, сейчас совсем не интересно. Маша сразу понравилась ему, еще тогда, в офисе - может, пожалел девушку, которая собралась замуж за Волкова, а может, его задел мелодраматизм всей истории: приехать в Москву, найти жениха мертвым, мексиканский сериал, право слово.

"Кофе Бин" был одной из первых московских кофеен, и посетители прикалывали свои визитки на специальную доску у входа, словно помечая территорию. Визитки были большей частью мужские, как и положено по законам животного мира, но в толстую книгу, лежавшую на столе, писали и мальчики, и девочки, так что на ее страницах обсуждение местных проблем (например, хорошо ли, что в "Кофе Бине" не курят), перерастало во флирт, и вот уже назначались встречи, скажем, здесь же, в пятницу в семь. Денису нравилось думать, что на самом деле первые образцы переписки были сымитированы владельцами "Кофе Бина", чтобы превратить кофейню в клуб знакомств.

– Напоминает гостевые в Интернете, - сказала Маша, - то же самое.

– А ты тоже бываешь в Интернете? - спросила Таня.

Ее оцепенение, казалось, прошло. Денис снова узнавал голос, может быть, даже возбужденнее, чем обычно. Перед Таней стояли два "бейлиса", со льдом, как она любила. Серебряным колечком с ажурным узором из треугольников и квадратов она постукивала по краю бокала. Другую руку опустила под стол, и Денис представил, как она сгибает и разгибает пальцы или комкает носовой платок, словно в каком-то старом японском рассказе.

– А тебя должны звать Мириам в Израиле, - сказал Маше Абросимов, чуть отодвигаясь от Тани.

– Почему? - удивилась Маша. - Меня всю жизнь Маша звали.

– А ты еврейка?

– А разве не видно?

Собственно, даже слышно, подумал Денис. Еврейская манера отвечать вопросом на вопрос. Абросимов мог бы изучить эту привычку за годы дружбы с ним - впрочем, нет, вряд ли, Денис приложил достаточно усилий, чтобы избавиться от этой привычки. Он знал, что будет дальше: Вадим перешел к следующему номеру, который они обычно разыгрывали на пару, пугая малознакомых евреев, чувствительных к национальному вопросу.

– Мне - нет, - ответил Абросимов. - Я никогда не могу определить евреев с первого раза. - Он сделал небольшую паузу. - Евреев и еще гомосексуалистов. - Замолчал, будто ожидая вопроса, и едва Маша открыла рот, сказал: - Просто до последнего хочу думаю о людях хорошо.

Евреи, жившие в России, обычно смеялись над этой шуткой; приятель Дениса, заезжавший на лето из Штатов, политкорректно оскорбился. Однако сейчас не самое подходящее время проверять Машино чувство юмора - впервые Дениса немножко покоробило от игрушечного, показного антисемитизма Абросимова. Наверное, Вадим сам не понимает, что говорит, потому что и у него внутри тот же ком, качающийся вверх-вниз, можно и не спрашивать, Денис все-таки знал его хорошо, все понимал, но сил подыгрывать не было, и потому он молчал.

Маша не обиделась, но и не рассмеялась. Скорее удивилась и сказала, кивнув на Майбаха:

– Так у тебя же друг - еврей.

Денис растрогался. Это была его реплика, это он всегда говорил в этом месте: "Так я же - еврей, а мы друзья!" - с такой изумленной и чуть обиженной интонацией, безошибочно действующей на чувствительных зрителей, безосновательно подозревающих здесь глубокую внутреннюю драму.

Абросимов тоже порадовался удачному попаданию. Удовлетворенно улыбнувшись, он подвел итог:

– Ну, вот я и говорю - сразу не смог, а потом было уже поздно. - И с искренним недоумением - последний аккорд: - Что же теперь, не дружить с ним, что ли? Я же не антисемит, в конце концов.

– И среди евреев бывают хорошие люди, - не выдержал Денис.

– Да ну вас, - сказала Маша, наконец сообразив, что происходит.

Меня так долго пугали антисемитизмом, объяснял особо ранимым знакомым Денис, что я получаю огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие, когда сам или на пару с Вадимом изображаю антисемита. Это как если ты маленький мальчик и больше всего на свете боишься старшеклассников-хулиганов с длинными нестрижеными волосами, как у шпаны в кино, которое показывают на детских сеансах за десять копеек. И как только дорастаешь до восьмого или, может, девятого класса, заводишь себе хайр, точно такой же, как у тех, кого боялся пять лет назад. Тоже способ идти навстречу своему ужасу.

Но сегодняшнему ужасу навстречу не пойдешь, потому что он - не тот ужас, не страх "плохих ребят", не боязнь нарваться и огрести, а какое-то неоформленное предчувствие, может, и не связанное с Сережей, может, возникшее намного раньше, месяц назад, когда он услышал разговор Семина с Дядей Федором, про сброс ГКО, вэбовки и мартовскую отставку Черномырдина. Он не очень понял деталей, но слова "государственное "МММ", доносившиеся из-за двери Гениного кабинета, очень не понравились ему - а еще больше не понравился тон Дяди Федор. Но тогда он не сознался в этом даже сам себе и, продолжая краем уха слушать разговор начальства, по-прежнему расхваливал Наташке-Чебурашке Псоя Короленко и привычно строил глазки. Прошел месяц, ничего не изменилось в "Нашем доме", но почему-то после Сережиной смерти Денис опять вспомнил тот разговор.

Заказали кофе по второму разу. Денис взял себе "колумбия супримо", любимый за бархатный вкус. Зелинская, вечно сидевшая на диете, попросила фруктовый коктейль и еще сто грамм "бейлиса", а Маша выбрала большой кусок вишневого штруделя и зеленый чай.

Интересно, подумал Денис, что Танька на самом деле занималась у Волкова ночью? Спросить, что ли, Абросимова, во сколько она приезжала: он же наверняка видел в окно. Нет, не буду. Всегда как-то нехорошо становится, когда разговор заходит об этом, о ночном дозоре, красных глазах с утра, внутреннем огне, безнадежности, любви. Да и зачем мне знать, когда она приезжала?

Маша встала и пошла к прилавку - видимо, выбрать себе еще сладкого, а может, просто хотела немного побыть одна.

– Бедная девочка, - сказала Таня, - как она это переживет.

– Она сильная, - сказал Иван.

– Ты-то сам как? - спросил Абросимов.

Иван пожал плечами, и Денис ответил за него:

– Мы все держимся.

– Да, изо всех сил, - сказала Таня, а потом поцеловала Абросимова в щеку и прибавила: - Закажи мне еще "бейлиса", я сейчас вернусь.

Она пошла в туалет, не заметив, что минутой раньше там уже скрылась Маша.

– Она тебе говорила, что была у него вчера? - все-таки спросил Денис.

– Да что мне говорить, - сказал Абросимов, - я сам видел. Подъехала в одиннадцать на своей машине, запарковалась у самого подъезда.

– А когда ушла? - спросил Иван.

– Не знаю, - пожал плечами Абросимов, - я не смотрел, я спать пошел. Что я, всю ночь должен у окна стоять?

Больше всего хочется последовать примеру девушек, подумал Денис, встать и уйти, все-таки это совершенно невыносимо. И к тому же здесь нельзя курить.

9

Первое, что увидела Маша, когда проснулась, были четыре единички, частоколом мигавшие на крохотном дисплее походного будильника. За три года жизни с Мариком совсем отучилась вставать сама, Марик всегда будил по утрам, когда нужно было, заводил себе огромный, еще из совка привезенный металлический будильник, который должен был бы мертвого поднять, и в Машиных сновидениях звонок превращался то в сирену пожарной машины, то в какой-то небесный звон, - и тут Марик вскакивал, мчался, натыкаясь на предметы, через всю комнату, бил ладонью по сверкающей полукруглой шляпке и некоторое время стоял, озираясь: где я? Специально ставил подальше от кровати, потому что знал, что если рядом - хлопнет не просыпаясь и даже не вспомнит через два часа, когда проснется. И, странное дело, она всегда просыпалась не от этого звона, а от наступившей тишины, открывала глаза и видела растерянного Марика посреди комнаты, вылезала из-под одеяла и шла на кухню готовить завтрак.

Марик говорил, что он чудовищно ленив и поэтому старается устроиться на работу, где фактически требуется только присутствие на рабочем месте, при минимальных - по его меркам! - интеллектуальных усилиях. Да, необходимость идти на работу к девяти часам - единственное, что может поднять утром. В противном случае Марик будет спать сначала до полудня, потом до двух, потом до шести и так - пока день с ночью не поменяются местами. Когда они ездили с Машей отдыхать - в Эйлат, на Синай или в Европу - так оно всегда и происходило: к концу первой недели они выползали на пляж к закату, не успевали куда собирались, и в конце концов возвращались в Хайфу не выспавшиеся, потому что гуляли всю последнюю ночь, а утром паковали вещи.