Юрий Трещев - Город грехов Страница 15

— Так что же мне делать, чтобы исправить мою жизнь, с чего начать?..

— Начинай ненавидеть себя… — сказал писатель. Он появился как будто из воздуха и подошел к артисту. — Ведешь ты себя необдуманно, говоришь путанно и до нелепости несообразно… — Писатель расхаживал и говорил высокомерно и надменно, вводя в заблуждение собравшуюся вокруг толпу софистическими уловками, будто бы что-то доказывающими…

— Говоришь ты не понятно, но красиво… — заговорил артист, прервав монолог писателя. — Скажи, ты веришь в бога?..

— Провокационный вопрос…

— Куда ты смотришь?..

— В яму…

— В какую еще яму?..

— Не лучше ли вам обоим поднять голову и вместе с цикадами воспевать и славословить бога, перечислять его милости… — заговорил старик в очках. — Велик бог, потому что он дал нам жить, того не замечая…

— А чем эта яма, отличается о той ямы, куда смотрит бог?.. — спросил артист, ища взглядом старика в очках, который уже смешался с толпой.

— Ничем… — сказал писатель и тоже исчез…

— Странно… — пробормотал артист, озираясь.

— Кого вы высматриваете?.. — спросил человек неопределенного возраста.

— Своих собеседников… а вы кто?..

— Я был привратником на вилле судьи, которого сожрали собаки…

— Что случилось с судьей, я знаю… его сожрали собаки… а что случилось с его женой?.. рассказывайте, не молчите…

— Представьте себе, она вообразила себя птицей, не боящейся высоты, и разбилась, как Симон-маг, что жил в Иудее… помню, ее обмыли, отпели и похоронили, а спустя три дня она появилась со свитой привидений, среди которых была и известная певица… голос у нее был как у сирены… увидев певицу, народ замер, а потом стал аплодировать… процессия остановилась у кладбища… помню, я стоял и смотрел, сердце сжимала тоска… когда-то я был влюблен в певицу и описал ее в своих первых стихах… тогда мне было 13 лет… и я страдал от любви, которая слезы превращает в безумный смех… тогда я еще верил в бога… правда, боялся воды и темноты… ночью шептал молитвы, чтобы спастись…

— Так вы знали примадонну?.. — спросил артист.

— Я же говорю, я был влюблен в нее… она носила платье с длинными рукавами, чтобы не видны были раны на запястьях, вызывающие у меня жалость и слезы… давно это было… она появилась в моей жизни, и исчезала как сон, который нельзя рассказать…

Привратник разрыдался. Рыдая, он что-то бормотал на разных языках.

Удивляясь тому, какое безумие овладело привратником, артист попытался успокоить его, но тот обрушил на него поток брани и упреков, как будто его устами говорил сам бес.

Артист отошел в тень, лег на камень и заснул.

Во сне сцена с привратником получила развитие.

Вокруг собралась толпа прохожих и других убогих с камнями и палками. У некоторых горели руки, и от них шел дым, как бывает при пожаре.

Артист был уверен, что в них вселился злой дух.

— Что вам нужно?.. — пятясь, спросил он.

Незнакомец склонился и зашептал артисту на ухо:

— Они думают, что ты бес… спасайся, покрой голову, чтобы тебя не узнали, и беги в горы, иначе они побьют тебя камнями и палками…

Артист не успел воспользоваться советом незнакомца.

Весь в крови, корчась от боли, артист очнулся в другом сне, действительные цели которого совершенно невозможно было постичь, выразить. Он был деревом. Дерево заполнило выросшими ветками всю комнату в доме на Болотной улице, которые проникли в стены и обвили весь дом. Дерево жило, как хотело. На ветках появились цветы, а потом уродливые плоды. Они издавали жуткую вонь. Жители дома, взяв, что можно было унести, покинули дом. В доме остался лишь старый еврей, живущий с хитростью в уме. Он доводился артисту дальним родственником по матери. Глядя на дерево, еврей подумал, что его обессиленный род благодаря неизвестно откуда появившемуся дереву сможет вновь воспрянуть. С радостным и довольным выражением на лице он стал рвать плоды. Защищаясь, дерево оплело еврея ветками, связало. От боли еврей закричал. Крик был слышен и вблизи, и вдали, однако слов никто не понял. Крик вывел артиста из оцепенения и сон его прервался. От дерева не осталось и следа, лишь несколько засохших миртовых листьев, однако еврей никуда не исчез. В образе прохожего он сидел и смотрел на артиста, который был до смерти напуган сном и сокрушался про себя, мол, вот так начинают произрастать дьявольские плевелы. Он смотрел на прохожего и боялся смотреть, подозревая, что он не тот, за кого себя выдает.

Прохожий был сценаристом. Он писал сценарии для театра, но в результате интриг и зависти вынужден был уйти, после чего случилось божественное возмездие, которое обычно вступается и защищает рабов божьих от зависти и интриг. Театр сгорел дотла. В поджоге обвинили сценариста…

Слушая историю сценариста, артист заснул и оказался в море. Вокруг плескалась вода и небо. Лодка была наполнена до краев водой, однако не тонула. Артист плыл и думал о том береге, от которого отчалил, и что он делал там.

«Вспомню, забыть не смогу…» — подумал артист.

Все мы, слегка стыдясь, способны иногда делать удивительные вещи.

Услышал странный шум, артист испуганно обернулся и увидел огромную волну, занявшую полнеба, которая освободила его от мыслей и жизни…

Кошмары преследовали и писателя. Он очнулся на утесистом острове, всюду омытом водой. Какое-то время он сидел и считал волны, потом стал искать место, чтобы укрыться от непогоды.

Птицы остолбенели, увидев писателя.

До полудня писатель слонялся по острову и очутился в месте, где уже был мальчиком, не зная еще, кто он, избранный или мученик. Глянув по сторонам, он сел на камень. На этом камне он написал свои первые стихи, еще не следуя правилам искусства, однако местами стиль их был вполне приемлемым…

Залаяла собака артиста и писатель очнулся.

Можно лишь догадываться о том, что еще не произошло в этом сне.

Писатель пришел в себя там же, где нашел его полуденный бес. Он сидел на камне, озирался и размышлял. Он не сомневался, что в этих кошмарных снах был какой-то умысел. Бог показывал ему то, что обычно скрыто от человеческих глаз.

«Однако он не сказал, что мне делать со всем этим, кому верить и кого избегать…» — размышлял писатель.

Он поднял голову. Ему показалось, будто он окружен огнем.

Огонь был повсюду.

Солнце, бог нашего неба, закатывалось.

Но жизнь, похожая на кружение колеса, продолжалась.

Жизнь то поднимала вверх то, что было внизу, то низвергала вниз. Лишь немногим она являла скрытые вещи, созданные единой причиной всего. Взор всех прочих, омраченный туманом плотских помыслов видел лишь видимое и временное…

Артист молча следил за прохожим, который выдавал себя за поэта. В своих стихах он обещал только несчастья.

Поэта окружала толпа. Люди слушали поэта и угадывали, где и когда произойдут несчастья.

Свои пророчества поэт прятал в канцоны.

Увидев, что поэт умолк и отошел в тень, артист подошел к нему, заговорил:

— Говорят, вы написали роман, в котором прокляли город?..

— Чего только люди не говорят… из-за этого романа меня сначала ославили, а потом прославили…

— А я слышал, что город проклял архитектор… — вмешался в разговор прохожий.

— Вы кто?..

— Я странник, повидавший немало…

— И где вы были?..

— Везде… в песках, в горах, одетых лесов… до края света дошел пешком…

— Нашли, что искали?..

— Нет…

— Одно время и я пытался стать странником, но оказался на ноги хилым весьма… — заговорил старик с тростью. — И хромым к тому же… мать меня бросила в море со скалы, но дельфины не дали мне захлебнуться… они доставили посылку смотрителю маяка, как дар… и он принял этот дар… смотритель зажигал свет ночью, а я за ним по лестницам ползал туда и сюда… смотритель называл свет глазами дракона… дракон то поднимал, то опускал веки… а в туманные ночи, когда глаза дракона мгла покрывала, старик включал сирену… до сих пор слышу ее голос… помню, мне было 7 лет, может быть, чуть меньше, я проснулся среди ночи от холода… старик умер… в ту же ночь паром наткнулся на рифы, перевернулся и затонул… утопленники плавали в воде как дохлая рыба, мужчины — вверх лицом, а женщины — вверх спиной… никто не спасся…

«Время было смутное. Много делалось зла.

Люди рождались, умирали и снова рождались, чтобы повиноваться властям и законам.

Бог не вмешивался, он созерцал…

В год 19… лето было холодное и сырое и больше походило на зиму.

Осенью собаки растерзали судью. Об этом мэру сообщила жена судьи. Она говорила, опустив глаза. Речь ее была робкой и льстивой, но не лишена риторики и поэзии. Не могла она отнестись с презрением к мэру без вреда для себя.

На следующий день началась война с собаками.