Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду Страница 15

— Зря ты, Андрей, на нас силы тратишь, — говорю я. — У нас у всех клаустрофобия, болезнь замкнутого пространства в прямом и переносном смысле. Мы рвемся на простор, стараемся застраховаться от всего, а ты предлагаешь подвесить всю нашу вселенную к сомнительному полиспасту.

— Я вас с Григорьевым и не приглашаю, — говорит мне Денисов, — а вот Марине я бы советовал.

— Ну что ты, Андрюша, для этого требуется столько сил, а мне иногда в автобусе заплакать хочется, когда зажмут со всех сторон, — совершенно обоснованно сомневается в своих возможностях девушка. — Да и не женское это занятие.

— Напротив, — горячится Андрей. — Мы как-то с друзьями нашли по веревкам в одном из колодцев трех девушек и парня. Такие шкуродеры прошли, пока до них добрались, вспоминать страшно. Вот это встреча была. Правда, они сначала здорово напугались.

— Пещерные люди? Это интересно, — говорю я.

— Сам ты троглодит. Когда на поверхность вышли, они оказались очень приятными и веселыми девушками. Исследование пещер — это их специальность.

— Знаешь, Андрей, — опять вступаю я, — когда я еще мальчишкой был, я по глупости как-то в узкую трубу залез. Метра три пролез, а дальше ни назад, ни вперед. Скучно мне так стало — передать невозможно. Потом догадался, что надо только вперед, и метров семь я полз около часа. С теперешними годами я бы, наверно, седой вылез. Еще сейчас выходное отверстие перед глазами маячит.

— Отчаянные вы люди, ребята, — говорит Маринка и жалостливо смотрит то на меня, то на Андрея. Вот под таким взглядом и сбиваются с героизма на бесшабашность. Но я этого душевного бальзама явно не заслужил.

— Видишь, Алексей, тот возраст, который ты давно прошел, Андрюха только переживает, — жестко вступает Григорьев в борьбу за внимание женщины, чем-то уязвленный. — Все эти взлеты мужества не мешают ему бояться своего начальства, как черт ладана. Поэтому он выполняет все его причуды и выглядит опорой и проводником его идей в массы.

— Черт — это тот же ангел, только мятежный, — отшучивается Денисов. — Начальство нужно принимать как явление природы. Не будешь же ты предъявлять, скажем, претензии к северному сиянию?

— Теория «маленького винтика» большой государственной машины, — бросает реплику Анатоль.

— А если серьезно, — продолжает Денисов, — то есть, конечно, у Ковалева странные указания. Например, была у нас аудитория вечно грязная. Сколько ни убирали, все равно бедлам. Так Ковалев дал указание все четыре угла покрасить белилами. Мы сначала посмеялись, но теперь, как ни странно, там всегда чисто. Мне это импонирует.

— Видел я вчера твоего Ковалева в столовой, — говорит Григорьев. — Он купил две порции колбасы, согнулся над столом, как интеграл, и сгребает лапищей колбасу из одной тарелки в другую. При этом озирается тревожно по сторонам, чтобы вроде как колбасу не украли. Артист. Молодец мужик, образованный.

— Мужик он не плохой, — говорит Андрей, польщенный, как будто похвалили его. — Ты его в секцию дзюдо запиши, — предлагает он мне. — Он пойдет.

Я всегда говорил, что Андрей тихий дипломат. В данный момент он переключает общее внимание на мое легко уязвимое увлечение.

— Кто у вас дал Ковалеву кличку «Кентервильское привидение»? — спрашиваю я Денисова, цепляясь за уже исчерпанную тему.

— Ну надо же, — говорит Анатоль, манерно взявшись за голову и глядя грустным взором. — Дзюдоисты, спелеологи… А где же вы все, милые, «богобоязненные» сборщики наклеек, филателисты, нумизматы? Можно подумать, что все мы живем в цейтноте и, чтобы отдохнуть и развеяться, нужно гнать машину под сто пятьдесят километров в час.

— Ладно, — говорю я. — Давайте еще раз вспомним причину нашей встречи. И, кстати, у меня есть тоже новости. — Я докладываю о сделанном мне Озорновым предложении, добавляя при этом, что дело не совсем чистое. Анатоль смотрит на меня в упор и молчит.

— За предложение нужно хвататься обеими руками, — наконец говорит он, — и поменьше рассуждать. Иногда надо чем-то и жертвовать.

— Если все время жертвовать одно и то же, то в итоге его не останется совсем, — говорю я, раздумывая.

— Чего у тебя не останется?

— Того, что жертвуешь.

— Да-а, — тянет он и вздыхает. — С тобой тяжело.

Марина умно молчит. Андрей ковыряет вилкой салат.

— Надо отметить, тебе здорово повезло, — добавляет Григорьев.

— Надо учитывать законы движения масс, — назидательно разглагольствую я, — тогда будешь иметь полезные ответвления.

Григорьев от души смеется.

— Ты как обобщишь что-нибудь… А яснее можно?

— Все просто, — поясняю я свою мысль. — К примеру, взять такие мощные потоки, как то же дзюдо, курсы повышения квалификации, движение любителей-огородников и автолюбителей…

— Понятно. Ваш тренер просто гений. — Он поворачивается к Маринке. — Понимаешь, мужик создал английский клуб в миниатюре. Собрал туда влиятельных и мощных людей всех специальностей, человек двадцать. Теперь каждый из них чувствует себя, естественно, в двадцать раз сильнее. Карманная мафия.

Однако Григорьев молодец, отмечаю я про себя. Многие вещи он видит резче меня, а значит, лучше. Денисов хмыкает расслабленно, затем, собравшись, галантно приглашает Марину танцевать. Мы с Анатолием закуриваем, стараясь дышать в открытую форточку, и уходим в созерцание танцующих друзей.

Танцевать быстрые вещи не умеет никто из нас. Впрочем, и медленные тоже. Да это и не требуется от современного культурного человека. Основное требование нашего времени — умение владеть словом, а способности к музыке и танцам как-то отодвинулись на задний план. Каждому приходится уповать только на свою природную грацию, если она есть, отдавшись рискованной импровизации. Маринка танцует не спеша, хотя музыка быстрая, она не хочет взмокнуть. Андрей скачет вокруг нее, вкладывая душу в чудовищные па. Но в итоге он нисколько не компрометирует в меру грациозный танец девушки.

— Мальчики, — говорит нам Маринка, подойдя после танца, — вы все такие умные и сильные, но давайте немного развлечемся и потанцуем.

Девушка стоит и трогательно ждет. Ее черные счастливые глаза бьют наповал. Григорьев смотрит на меня с потрясающей человечностью и подмигивает, как бы извиняясь за что-то. Они уходят, а я не торопясь гашу сигарету и поглядываю на черное окно. Рядом сидит «хоккеист» Андрей Денисов и тяжело дышит.

Ребята танцуют долго. Быстрая музыка сменяет медленную, и опять я восхищен своим другом. Григорьев натурально нежен. Я терпеть не могу, когда напоказ бравируют властью над женщиной. Есть в этом какая-то слабость.

Полчаса мы резвимся, как можем, затем я танцую с девушкой медленный танец под пьесу для саксофона с оркестром. Медь я очень уважаю и горжусь своей старомодностью. Григорьев объясняет за столом Денисову, как стать на производстве абсолютно независимым. Можно было бы уже и успокоиться.

— Вот так, у Толи удача, а у меня сплошные фиаско, — говорит мне девушка грустным тоном, не требующим ответа.

Такой перемене в Марине я не удивляюсь потому, что почти все девушки, с которыми я намереваюсь просто потанцевать, именно со мной безошибочно впадают в этот тон, требующий сочувствия и разделения ответственности. Раньше я шел навстречу таким беседам, затем эти провалы в сплин стали меня раздражать. Легкий флирт после первой же встречи с девушкой у меня обычно переходит сразу же в тяжелейшие отношения. Не знаю, кого они во мне усматривают, но я несу это непонятное бремя, уже почти не сопротивляясь. Вот и Маринка. Со всеми беззаботно танцевала, а я, выходит, выступаю в роли облегчающего душу, которого, насколько я знаю, хочется видеть не чаще чем раз в год.

— А что случилось? — спрашиваю я.

— Ходили мы вчера с Толей на вернисаж…

— В каком ты была платье?

Марина смотрит на меня удивленно, затем смеется, наклонив головку.

— На мне было нарядное темно-коричневое платье, — отвечает она мне в тон.

— Тебе идут все цвета… сепии, как Андрей говорит.

— Спасибо.

— Ты, Мариночка, не расстраивайся по пустякам, — говорю я автоматически. — Иногда таких мазил выставляют, что с твоим тонким ощущением красоты лучше в таких местах появляться пореже. А кто тебе не понравился?

— Я.

— Что ты? — и вдруг меня осеняет. — Ты что, сама выставляешься?

— В этом все и дело. А разве Толя вам не говорил?

— Не успел. Но ты прости меня, пожалуйста. Я знал, что ты где-то в искусстве работаешь, но что так близко к нему, я не знал.

Девушка, видя мою растерянность, растроганно улыбается.

— В конце концов, Марина, что ты из меня делаешь? Я тебе сочувствую, даже сопереживаю, а ты, оказывается, сама выставляешься! Тебе что, этого мало?

— Если по большому счету, то мало.

— С таким же успехом можно сочувствовать миллионеру, который не может снять перстень с бриллиантом с ожиревшего пальца.