Пётр Ореховский - Симулякры и симулянты Страница 15

— Чиво?? — спросила Жукова, округлив глаза.

— Ксенофобии. Не любят они там русских, лягушатники праворульные.

Анна позвонила Лощинину в тот же день, когда ушла от Белкина.

— Можно приехать к тебе?

— Нельзя. Это будет неправильно по отношению к Андрею.

— Ты зря волнуешься. У нас с ним ничего нет.

— Поссорились?

— Типа того.

— Ладно.

— Что ладно?

— Приезжай после шести. Я буду дома.

Анна купила бутылку французского коньяка и коробку конфет и принесла их в гостиницу. Приняла душ. Достала из потайного отделения кейса, в котором возила ноутбук и свои бумаги, связанные с диссертацией, сто восемьдесят тысяч рублей пятитысячными купюрами. Упаковала их в конверт, перевязав резинкой. Написала записку: «Если ты передумаешь, я тебя жду. Анна». Положила в конверт. Обнаружила, что на её сапогах выступила соль. Она её отчистила. Обработала ногти. Занялась своим туалетом.

Когда Анна была уже готова, она ещё раз взяла конверт, вынула записку, перечитала и порвала её. «Детство какое». Потом подумала и положила в безразмерную дамскую сумочку полиэтиленовый пакет с шёлковым халатиком. Подумала ещё раз — и выложила. Пошла к двери. Остановилась. Вернулась. «Чёрт побери». И опять положила халатик в сумочку.

Лощинин проводил её в свою комнату, достал из холодильника банку шпрот, задумался и спросил:

— Анна, а вы шампанского не хотите?

— Нет, Владимир Алексеевич. Я шампанское не люблю.

Лощинин вздохнул, достал сыр, колбасу и пару яблок. Порезал всё на ломтики и кусочки, поставил на стол. Открыл коньяк. Подумал ещё и всё-таки открыл шпроты. Достал хлеб и пару рюмок. Наконец взял коробку конфет, которую принесла Анна, открыл и её.

— Смотрите, какой у нас с вами богатый стол получился. Будем пировать и праздновать, а ты мне всё-всё расскажешь. Как там защита прошла?

— Успешно, — Анна пустилась в недолгий рассказ о своих учёных обстоятельствах.

— А что у вас с Белкиным? — и Лощинин, и Анна отчего-то чувствовали себя неловко и постоянно переходили с «ты» на «вы» и обратно.

— Примерно то же самое, что у вас со мной. У меня с ним нет будущего. Наверное, он слишком для меня хорош.

— Это как прикажешь понимать? Что ты для меня слишком хороша или наоборот? — попытался пошутить Лощинин.

— Он такой же, как я, только старше, умнее. Он знает, чего я хочу, и старается мне угодить. С ним — удобно.

— Вот и прекрасно. Выходи за него замуж и переезжай в Питер.

— Мне с ним не только удобно, но и скучно. Когда меня не будет рядом, у него будут другие женщины. А когда его не будет рядом, у меня будут другие мужчины. И это — тоже скучно.

— А я?

— А ты… кипятишь мне кровь, — Анна встала, обошла стол и села профессору на колени. — Я никогда не знаю, что ты мне скажешь дальше, как ты поступишь. Тебя я люблю, а его — нет. Да и Андрей не любит меня. Хотя мы говорим с ним все нужные слова, но оба в них не верим. Так что ты прав, сейчас на дворе другая эпоха.

Их вечер продолжался, постепенно переходя в ночь. Анна тихо порадовалась, надевая свой халатик. Похвалила она себя и за то, что купила литровую бутылку коньяка, а не пол-литровую. Лощинин продолжал потихоньку пить, перемежая коньяк и кофе, и их странный разговор всё продолжался и продолжался. Нервы Анны были напряжены, и ей тоже требовался коньяк. Ей, как и большинству людей, ведущих здоровый образ жизни, казалось, что она только слегка под хмельком и что коньяк её бодрит. Она пила наравне с профессором.

— Помнишь, ты говорил, что сейчас время действий? — спросила профессора Анна, лаская лощининскую шевелюру, касаясь его лба и щёк. — Я звала Белкина на Новый год кататься на лыжах в Шерегеш. Потом приглашала его к себе на защиту. Он не приехал. Понимаешь?

— Понимаю.

— Я люблю тебя. А ты меня любишь?

— Да.

— Больше жизни?

— О да. Значительно больше.

— Тогда давай жить вместе. — Анна отхлебнула довольно большой глоток коньяка. — Переезжай ко мне. У меня там сосны. и небо. Высокое небо в соснах. А тут оно низкое — и всё в проводах.

— Не могу. Там Лёша Шведов и моя официальная жена.

— Тогда я перееду к тебе. Сюда. Ты же меня не прогонишь?

— Не прогоню. Только эта комната не моя. И это — не мой дом. Может, подождёшь чуть-чуть?

— Чего? Ты того и гляди помрёшь скоро. Так Татарников сказал.

— Что за мысли… вроде бы у тебя не было причин жаловаться на моё здоровье этой ночью.

— Или я влюблюсь в кого-нибудь. Тебя ведь можно возненавидеть. Ты это знаешь?

— Знаю.

— У тебя другой такой не будет.

— Это уж точно.

Анна заснула. Усталость наконец взяла своё. Лощинин погасил настольную лампу, служившую им вместо ночника, убрал со стола, почистил зубы и долго сидел, глядя на девушку, спавшую в его постели. Потом убрал коньяк в шкаф, прилёг с краю, попробовал обнять Анну, но под его пальцы попала молодая упругая грудь, и он отдёрнул руку, будто обжёгся. «Так не пойдёт», — решил он про себя, достал запасной комплект белья, приспособил свою куртку вместо подушки и улёгся рядом с тесным диваном. И всё равно ещё долго лежал без сна. Видимо, профессор выпил слишком много кофе.

На следующий день Лощинин провёл очередные пары и успел на Миллионную как раз тогда, когда Анна уже собралась уходить из гостиницы. Когда бывшая аспирантка увидела профессора, на её глаза навернулись слёзы.

— Я всегда хотела, чтобы ты встречал и провожал меня.

— Наконец у меня это получилось, — улыбнулся Лощинин.

— Слишком поздно. Сейчас не нужно, иначе я буду плакать, а я не хочу, чтобы ты запомнил меня такой.

— Хорошо.

— Я там тебе кое-что оставила, у тебя в комнате. Под бутылкой коньяка, в книжном шкафу.

— Хорошо, — продолжал тупить Лощинин.

— Теперь я тебе ничего не должна. Поцелуй меня. Уже поздно, такси ждёт.

И он наконец поцеловал Анну. Это был долгий, страстный поцелуй. И ещё это был первый раз, как потом вспоминал Лощинин, когда он наконец по-настоящему поцеловал Анну на публике.

У себя в комнате он нашёл конверт с деньгами. «Ещё и альфонсом сделала», — уныло подумал Лощинин. Он налил себе сто пятьдесят коньяку в стакан — бокалов-тюльпанов у него не было, взял оставшиеся конфеты и включил телевизор. «А вот теперь хорошо бы умереть», — мелькнула мысль. Он выпил стакан залпом, закусил конфетами, посмотрел на экран, дожидаясь, пока придёт опьянение, потом выключил телевизор, быстро разделся и лёг в постель. Подушка пахла духами Анны — почувствовал, проваливаясь в сон, профессор. Он заплакал от жалости к себе и заснул.

Весна раздевает любой город, перед тем как помыть и одеть его снова, — и он становится грязным, угловатым и беззащитным. Петербург не исключение — в начале апреля почки деревьев ещё не распустились, зато сошла штукатурка с части старых домов. а в воздухе смешиваются пыль и вода. Сверху то и дело начинает падать то ли снег, то ли дождь. Для того чтобы в этом времени почувствовать будущее пробуждение парадного, зелёного и золотого, тёплого и солнечного Петербурга белых ночей, нужно его очень сильно любить.

Но днём в начале апреля иногда уже припекает солнце, и раскрываются зонтики, под которыми располагаются перекусить туристы. В Екатерининском и в Потёмкинском садах уже подолгу сидят шахматисты, играющие блиц, а на Елагином острове папы и мамы гуляют с детьми и смотрят на уток, белок и оленей. Тиньковские пивоварни на Казанской наращивают объёмы. Скоро вверх по Неве пойдёт корюшка, на улицах запахнет свежим огурцом и начнётся столпотворение рыболовов на набережных и мостах.

У Лощинина после долгого перерыва вышла статья в хорошем журнале. Он приятно удивился и обрадовался тому, что его тихие зимние упражнения вдруг принесли какой-то результат. Лощинин зашёл за Белкиным на кафедру философии, подписал приятелю оттиск своей статьи, и они двинулись в заведение «Толстый фраер», в котором когда-то облюбовали красное пиво из местной же пивоварни.

В пивной висели плакаты, иллюстрирующие отдых трудящихся и тунеядцев в годы застоя СССР. Под потолком на растяжке висела фигура, изображавшая персонаж, в честь которого называлось пивная. Лощинин и Белкин выпили по кружке за традиции и преемственность, закусив чесночными гренками.

— Встречаетесь ли вы с Анной? — спросил Лощинин. — Не собирается ли она в Петербург? Мне бы надо её повидать.

— Похоже, она на меня немного обиделась, — ответил Белкин. — А я ей такие письма писал, приятно вспомнить. Сам от себя не ожидал. С цитатами. Но когда я ей в последний раз звонил, в марте, она сказала, что нам более незачем видеться, поскольку я её в Петербург не зову и сам в Сибирь не собираюсь.

— То есть она имела в отношении вас матримониальные намерения? — дёрнув брылями, расплылся в улыбке Лощинин.