Гай Давенпорт - Погребальный поезд Хайле Селассие Страница 15

И потаенный «Стивен» в «past Eve and»[136] и он снова улыбнулся Бог знает каким воспоминаниям о встревоженном слепце, спрашивающем, как это будет по-гречески и вон то по-кельтски, кончики окольцованных пальцев прижаты друг к другу. Он получил письмо от Лючии[137] из Англии в тот день.

Жарри[138] с напудренным лицом и непреклонный Жид сидели в этом зале, попивая перно. Пикассо за одним из этих столиков рисовал карикатуры на Бальзака и Хокусаи. Здесь Форд[139] и Хемингуэй выправляли разбухшие гранки «Становления американцев».[140]

Поймите, говорил Беккет, Джойс пришел к выводу, что падение листа и падение человека одинаково печальны. Я слеп, сказал Оготоммели, изысканно длинными морщинистыми пальцами открывая синюю картонку с табаком, лицо гордое и внимательное.

Хорошие мысли приходят от табака. Мы все слепы в сравнении с Аммой. Тебе нужно сходить в пещеры, где все, что было в ковчеге Ого, нарисовано в тону. Пастухи тебя проводят. Посмотришь, как пастухи танцуют в юбках Ого.

Они надевают маски и кровавые юбки и заставляют барабаны говорить. Я никогда их не увижу, только могу представить. Танцоры пришли издалека. Их не было много дней. Они вошли на наши земли в масках творения. Они носят амбар и ковчег.

XXV

Они носят ковчег Ого и амбар мира, и юбку земли, что в крови от насилия Ого. Мы стреляем из ружей франги. Сердца наши легки, сердца наши веселы. Это похороны и рождение. Восемь семейств барабанов выбивают дробь на рассвете.

Огон в железных башмаках со своими кузнецами. Змей Лебе снова спляшет для нас. Солнце яркое и горячее над амбарами. Алтари сочатся кровью. Мы кричим от радости. Календари правы, великий календарь солнца, звезды-язу.

Венеры, сказал Гриоль. И, добавил Оготоммели, календарь сиги толо. Сириуса. Раз Ого ускорил творение и испортил его, мир нуждался в угуру. Еще один ковчег должен был спуститься с небес. Все нужно было поменять, переделать, восстановить как было, сотворить заново.

И это была работа нуммо анагоно, рыбы-сом. Нуммо находились в той плаценте, которую не украл Ого. Они были близнецами. Извивающийся в грязи сом, нуммо анагоно титияйне, был по собственной воле принесен в жертву, стал искупителем.

Это было первое жертвоприношение. Наши алтари стоят в шахматном порядке, потому что так легли зубы сома, когда он покорился расчленению. Первым делом отрезали пуповину, связывавшую его с Аммой в ключице.

Пуповина пересекала его пенис, и его отрезали вместе с нею. Сейчас пенис на небесах, — это звезда Сириус, ось мира, полюс, центр. Кровь от этого обрезания стала звездами. Их спираль — перекресток мира. О, она величественнее акации!

Величественней работы Дадаюругугезегезене, величественней работы Ого! Сперма, пролитая из яичек Нуммо, стала мужской водой колодцев, рек и источников и женской водой моря, великим топором дождя, когда приходит его сезон.

Сперма стала камешками дугои, а они — близнецы зерен, раковин каури и сома анагоно сала. Эти шесть вещей находятся в семечке росички. Нуммо, чтобы организовать мир, незавершенный и безумный, сделали обрезание Ого и сотворили солнце.

Солнце — крайняя плоть Ого. Это его женский двойник, к которому он не может приблизиться, потому что не в силах вынести жар. Как знак солнца на земле, ящерица нэй — крайняя плоть Ого. Крайние плоти — женщины. Это беспорядок, который мы отвергаем при обрезании.

XXVI

Когда мы делаем обрезание, мы отбираем у мужчины беспорядок, женскую часть мужчины. Мы родились в мире Ого, и работа наша, как у Нуммо — собирать. Мы нуммо в утробе, неродившийся младенец — это сом, анагоно, и когда мы умираем — тоже.

Мы рождаемся безумными, полными зла, точно Ого. У женщины мы забираем клитор, у мужчины — крайнюю плоть. Солнце — женщина, луна — мужчина. Сириус — центр неба, а вокруг него кружится звезда, которую нельзя заметить глазом.

Центр земли — семечко росички. Равновесие айвы, корзинка апельсинов. Элис, скажи мне, скажи мне, Элис, как такая уравновешенная натура может быть падка на la gloire?[141] На что? переспрашивает Элис. La gloire. У тебя она есть, отвечает Элис, чем бы это ни было.

Уилбур Райт кружит вокруг Статуи Свободы взмывает над Гудзоном над всеми этими военными кораблями и потом ныряет поймать гудок «Лузитании», c’est la gloire.[142] Нижинский на вершине пируэта похожий на юного Горького.

Ты и так летаешь в мыслях, говорит Элис. К тому же Нижинский спятил. Говорят, он думает, что он лошадь. А вот доктор Джонсон[143] заметил, что нет ничего более заслуживающего восхищения, на взгляд философа, говорит Гертруда, чем строение животных.

Неужели Джонсон сказал такую странную вещь, удивляется Элис. Конечно, восхитительней всего архитектура, а он этого не сказал, потому что не замечает архитектуру. Люди слепы, пешеходы считают архитектуру данностью.

Они считают ее данностью, ибо она хороша. Когда у каждого будет автомобиль, как в Соединенных Штатах, вся архитектура провалится к черту. Архитектура — для тех, кто ходит пешком. У китайцев не будет архитектуры, и у венгров тоже, пока они не слезут со своих лошадок.

В Америке нет никакой архитектуры и никогда не будет. Небоскреб — это городская улица, поставленная на-попа. Но, говорит Эллис, мы же ездили на нашем «форде» всю войну. Мы видели окопы в Арденнах Ты читала лекции в Оксфорде и ты читала лекции в Кембридже.

И в клубе «Среда» в Сент-Луисе. У нас есть картины Пикассо и Сезанна. Мы останавливались у Альфреда Норта Уайтхеда.[144] Кокто сказал, что ты на него повлияла. Этого недостаточно. Мы встретили Джойса и этого француза Фарга[145] на улице Виктора Гюго.

XXVII

Француз поднял шляпу, а Джойс нет. Он нас не видел. L’aveugle et le paralitique,[146] зовут эту пару консьержки. Этого недостаточно. Мы видели парад свободы под Триумфальной аркой на Елисейских полях, о величайший из дней, если не считать еще одного.

Когда нуммо сделали обрезание Ого, Амма сказал: Надо было подождать. Я мог бы его полностью уничтожить. Теперь вы смешали его кровь со всем творением. Так что Амма развернул спираль нуммо, принял жертвоприношение и пропитал мир кровью.

Звезды начали движение, проросли зерна, полил дождь, подул ветер. Ближайший спутник Сириуса — семечко росички наверху, женский близнец семени росички у нас внизу. Мы знаем, что эта крошечная звездочка, которую трудно увидеть, а многие и не подозревают о ней, и есть всемирный амбар.[147]

На следующий день после жертвоприношения из крови Нуммо вылетел дону, чьи синие крылья сверкают в Нигере в сезон дождей. И антилопа. Нуммо танцевал, как змея, под нашими полями. Его глаза — красные, точно первый луч солнца.

Его шкура зеленая. Вместо ног у него змеи, а руки его — без локтей и запястий. Он ест свет, а испражняется медью. Но мы не видим Нуммо как он есть — только его присутствие в соме, дожде, деревьях. Нуммо кроется в великолепии вещей.

Росичка — амбар, короб, который предки принесли с небес, ковчег с двумястами и шестьюдесятью шестью вещами. Это менструальная кровь. Ты ведь видел диких баранов у деревни на закате? Тогда ты видел частицу Нуммо.

Свет в руне диких баранов прекрасен. Ты видишь нуммо, когда дождь шествует в свою пору с востока, благоухая рекой и зелеными листьями. Ты видишь его облачную белизну, прежде чем первые густые капли упадут в нашу красную пыль.

Таков Нуммо. Дождевой баран. Расщепи зеленый прутик пополам до середины. Проведи ножом вверх по каждой половинке, чтобы изогнулась. Это его знак. Ты видел его над дверью кузницы. Даже француз наверняка видел его в яла звезд, Овен.

Промеж его рогов — солнце, Великая Калебаса, она женского рода, житница, амбар, росичка. Его рога — яички, лоб его — луна, глаза его — звезды, его пасть и его блеянье — ветер. Его руно — земля, сущий мир.

XXVIII

Его руно из жидкой меди, то есть из воды, то есть из листьев. Когда ветер говорит в листве, свет, как полированная медь, танцует в зелени и льет дождь — это присутствие Нуммо. Хвост его — змей Лебе.