Антон Понизовский - Обращение в слух Страница 16

Я помню, тоже всю ночь оперировал-оперировал — и утром надо было сдавать дежурство. Вхожу, сидит профессор — и надо ему докладывать: поступил такой-то больной с таким-то диагнозом, сделано то-то и то-то... И так про каждого больного. И на вопросы, которые профессор задаёт — надо на все эти вопросы ответить. Помню, зашёл в эту залу, у меня во-от такие две пачки историй... Сидит профессор — а у меня просто сил нету. Я хлоп эти пачки перед ним, говорю: «Вот здесь поступившие, а это вот наблюдающиеся... всё!» Все посмотрели на меня... «Ну ладно, идите...»

Да лихое было время, что говорить...

Помню случай, из Кирова приехали работяги продавать лес. Поселились в гостинице, на территории... там у нас есть такой Старый Городок.

Продали этот лес, и с деньгами вырученными должны были на следующий день уезжать. И, видно, кто-то навёл на них. А жили на первом этаже. Ночью человек пять или шесть туда залезли, в масках, с оружием, стали их грабить. А мужики оказались здоровые. Маски эти все с них посрывали, — ну и у них у самих тоже там оказалось: у кого ружьё, у кого ещё что-то...

Короче говоря, всех скорая привезла — и грабителей, и пострадавших. Тринадцать или пятнадцать человек в общей сложности.

Вот это было шоу! Сидят все вместе в перевязочной — и милиция тут, и мы в присутствии милиции оказываем помощь... Вот это надо было снимать! «Вот этот! — один кричит, показывает на другого. — Вот этот в меня стрелял!» Тот: «Да ла-адно...» «Что ладно тебе?! Что ладно?» «Да ладно, сиди...»

«Ты, — говорит, — сам сейчас у меня посидишь!»

(А здоровые мужики-то — и те, и эти.) «Ты сейчас, — говорит, — посидишь у меня! Я тебе... подожди, меня перевяжут, мы сейчас с тобой выясним...» Милиция им обоим: «Всё, хватит! Выяснили уже!» Смешно было.

Но, конечно, только со стороны...

V.

Норма жизни

— Помнишь немцев, — обратился к жене Дмитрий Всеволодович, — немцев в Тае? Мы с Анной Вадимовной, — пояснил он Лёле и Фёдору, — позапрошлой зимой ездили в Тайланд, на остров Самуй. И соседи у нас были немцы. У них было любимое развлечение. Они садились с утра — все толстые, красные, плюс тридцать два на дворе, — открывали газету, какой-нибудь «цайтунг», всегда на последней странице, и страшно ржали. Мы думали, там анекдоты какие-то, немецкий юмор... Выяснилось, они читали прогноз погоды! «Франкфурт — минус пять!» И все: «Га-га-га!» А кругом пальмы, море, кокосы, плюс тридцать два... «Гамбург — минус одиннадцать»! «Га-га-га!!» И вот каждое утро так развлекались...

— К чему ты вспомнил? — спросила Анна.

— Ну как же: послушаешь этих ваших... свободных нарраторов — и понятно, почему все, начиная с Гоголя, как-то больше в Монтрё тянулись... предаться думам о родине. В Рим, в Женеву... И мы с вами тоже — видите, в Бернерском Юберлянде 15исследуем тайну русской души. И — правильно, я считаю! Здесь это ещё можно хоть как-нибудь выносить. Дома послушаешь — сразу ложись и помирай. Да и слушать не станешь.

Вот рассказывает человек: двадцать две операции за ночь, «везут и везут»... Что же это такое, товарищи? Это война! Это линия фронта! Насилие — повсеместное, безостановочное — и самое главное, абсолютно привычное! Самое красноречивое — не когда возмущаются (этот врач, он хоть обращает внимание, хоть пытается отрефлексиро-вать). Самое красноречивое — когда насилие просто становится элементом пейзажа, о нём говорят без эмоций, впроброс — как само собой разумеется: и ведь в каждом рассказе! Вы вспомните — Лёля, вспомните! Фёдор, вспомните, буквально в каждом: эта «баба с компотом» идёт — вон у неё соседка сидит, вон другая соседка — муж зарубил топором... Обычное дело: подумаешь, топором. Фигня какая. Бабулька, которая всем понравилась, которая «не судьба»: она говорит, «в деревне коловики»...

— Коломники, — поправил Федя.

— Да, колами дрались. «Это там у нас, нехорошие... ну ничего — не все же такие...» Тоже, видать, «ребятишки зассорились» — и кола-ами!..

— А я вспомнила, — чуть-чуть улыбнулась Анна, — «мужа хотели стрелять на плотине»...

— Вот, точно! Как раз привезли бы: прямо клиента на стол! Зингеровский. Позапрошлого века. «Прекрасно работает»...

Но главное — в чём? Когда этот фон насилия делается постоянным, когда давление постоянное — то абсолютно меняется восприятие...

— Да, меняется! — с убеждением подтвердил Федя. — Но в каком направлении оно меняется? В Европе ты существуешь в иллюзии, что жизнь — вот эта, посюсторонняя земная жизнь совершенно комфортна — и, главное, совершенно достаточна! Поэтому ценности, с которыми ты соотносишься — исключительно здешние, преходящие ценности: твой счёт в банке, страховка, контракт... сплошь иллюзия! Жизнь устроена так, что вся она без остатка уходит на пустоту! В то время как русский человек — не умозрительно, а по опыту, по непосредственным обстоятельствам своей жизни — смотрит не на «сейчас», а на вечное: именно потому, что так близок земной горизонт; потому, что внезапные обстоятельства, даже внезапная смерть, по-церковнославянски — «наглая» смерть...

— «Наглая смерть», прекрасное выражение! — перебил Дмитрий Всеволодович. — «Наглая смерть» — норма жизни! Известна вам, Фёдор, такая фамилия — Эберштадт? Николас Эберштадт?

— Что-то слышал...

— Анне Вадимовне по работе прислали статью. Анна Вадимовна у нас человек государственный... Я-то мелочь, по мелочи помогаю Анне Вадимовне... Вот, вместе читали. Статья называется «Дранкин нейшен», «Спившаяся нация». Ань, вспомнишь? В двух-трёх словах?

— Даже в одном-единственном слове, — спокойно сказала Анна. — Эберстадт — специалист по демографии, профессор Гарварда. Он употребляет термин «сверхсмертность». «Сверхсмертность» бывает во время войн, эпидемий, во время голода. А в России — и Эберстадт говорит, что это нечто невиданное в истории, — «сверхсмертность» растёт последние двадцать лет. Мужская смертность в молодом и в зрелом возрасте в России выше, чем в Эфиопии и в Сомали...

— Где реально воюют! — вставил Белявский.

— Эберстадт говорит, что ни одно научное объяснение не работает... И, что важно, — невероятный разрыв между классами. Образованный класс, люди с высшим образованием — смертность почти такая же, как в Европе. Сравнительно небольшая. Приемлемая. А вот люди без среднего образования — вымирают, как в самой нищей Африке, как в Зимбабве: он пишет, что даже при всех недостатках России — при относительной бедности, при плохой экологии, медицине — такие масштабы смертности необъяснимы...

— Умом Зимбабве не понять! — изрёк Дмитрий Всеволодович. — Ну так вот и вопрос нам, про душу-то: в чём загадка? Почему трактора — кувыркучие? Почему шестьдесят человек — одним шприцем? Почему смертность хуже, чем в Сомали?..

— Ну, это вопросы такого рода... — Анна сделала неопределённый жест. — «Что делать», «кто виноват»...

— А я знаю ответ! — заявил Дмитрий Всеволодович. — И скажу за обедом. Фёдор! Вам хозяин не говорил про табльдот? Уже время, вообще-то.

— Да-да, Эрик просил извиниться, он просит ещё полчаса.

— Мне нравится, как вы говорите «Эрйк», «Эрйкь». Ну хорошо, есть у вас что-нибудь аппетитное перед обедом? Какая-нибудь, скажем, девушка аппетитная, полная жизни?..

— Есть запись чудесной девушки из Чебоксар —

— Чухонка!

— Нет, русская. Просто родом из Чебоксар. Но запись довольно длительная... продолжительная, большой тайминг...

— Ань, ты выдержишь продолжительную чухонку? Ставьте, Фёдор, чухонку из Чебоксар!

VI.

Правдивая повесть о приключениях Тани из Чебоксар

Я по Волге очень скучаю. Вот Лёшка не так. У него деревня была не на Волге. А я выросла именно на берегу. И вот когда лежишь спишь, и слышно моторные лодки... Это, можно сказать, в крови уже: всё лето из воды не вы-лазиешь, ягоды эти, грибы, рыбалка... А заливные луга там какие! Напротив нашего города остров Козий (так называется, Козий), весной он заливается полностью — а как лёд ушёл, вода спала — и начинается: трава в рост человека, её не раздвинешь, такая она густая вся, обалденная! Но она от солнца сразу сжигается, потому что на Волгу-то самые жаркие лучи... И клубника: здесь она маленькая, водянистая, и зелёнки отдираются плохо — а там она размером вот такая! И по вкусу она — медовая!.. А рыбалка? Весной идёт чехонь — это типа длинной воблы, но в сто раз вкуснее, «царская рыба» её называют. Такой кайф был эту резинку с чехониной вытягивать!.. Тогда в уху ещё воду брали из Волги, варили: добавят туда стопку водки...

А сейчас воду из Волги не берут?

Да что-о вы! Сейчас там даже купаться опасно. Не считая, что там и желтухи, и дизентерии, и всё, — так над нами ещё и «Химпром»... Деревни рыбацкие все пустуют, потому что ловить некого. И раки все умерли в Волге, потому что они только в чистой воде живут...