Эльза Моранте - La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет Страница 16

Кроме этой переписки, которая для нее была своего рода графоманией, единственным ее развлечением было чтение иллюстрированных журналов и любовных романов, а также слушание радио. Уже некоторое время сообщения о расовых преследованиях в Германии тревожили ее, это был недвусмысленный сигнал, подтверждающий ее прежние предчувствия. Но когда к весне 1938 года Италия в свой черед присоединилась к официальному хору антисемитской пропаганды, она увидела, что судьба неотвратимой орущей глыбой придвигается к ее дверям, день ото дня вырастая. Сводки последних известий по радио, читаемые рокочущими и грозными голосами, уже чуть ли не физически заполняли ее маленькие комнатки, оставляя в них осадок паники, но от этого она лишь усерднее принуждала себя слушать их, чтобы, не дай Бог, не оказаться неподготовленной. Она целые дни и вечера проводила настороже, она знала расписание всех радиовыпусков и следила за ними, словно подраненная лиса, затаившаяся в норе и внимательно прислушивающаяся к тявканью приближающейся собачьей стаи.

Какие-то мелкие фашистские чины, пожаловавшие к ним из Катандзаро, в один прекрасный день распространили предварительное коммюнике о скорой переписи всех евреев, живущих в Италии, с обязательной самоличной явкой. И с этого дня Нора перестала включать радио — она боялась слушать официальные объявления о правительственном декрете с конкретными сроками явки.

Было начало лета. Уже со времен минувшей зимы Нора, которой теперь было шестьдесят восемь, страдала из-за обострения одного из своих недугов — атеросклероза, который подтачивал ее уже давно. Раньше ее манера общения с людьми, пусть и уклончивая, была отмечена все же внутренней мягкостью; теперь в ней появилась какая-то едкость, почти яростность. Здоровавшимся с нею она теперь не отвечала, не отвечала даже своим прежним, ныне подросшим ученицам, хотя они до сих пор были ей дороги. Бывали ночи, когда ею овладевали кошмары, и тогда она ногтями разрывала на себе рубашку. Как-то ночью случилось ей во сне упасть с кровати, она очнулась на полу, голова у нее гудела. Часто на улице ей приходилось оборачиваться, с выражением мрачным и раздраженным, по совершенно ничтожным поводам — ей чудилось, что люди отказывают ей в учтивости, и самые невинные словечки заставляли ее ощетиниваться.

Из всех мыслимых мер, грозивших евреям, одна пугала ее конкретно и непосредственно — предстоящая обязанность лично явиться и зарегистрироваться для переписи. Все остальные формы сегодняшних и завтрашних преследований, даже самые безобразные и зловещие, отпечатывались у нее в мозгу как менявшие форму призраки, но среди них светил ужасный, ослепляющий маяк этого единственного декрета, и он пригвождал ее к месту! При мысли, что она сама должна публично объявить всем свой роковой секрет, охраняемый ею как величайший позор, она, конечно же, сказала себе: это невозможно. Поскольку она не читала больше газет и перестала слушать радио, то подозревала, что пресловутый декрет уже давно опубликован и действует (в то время, как никаких распоряжений расового свойства не было еще выработано). И даже ей удалось убедить себя, в своем домашнем заточении, что сроки для регистрации уже все вышли. Тем не менее Нора поостереглась наводить справки или, хуже того, явиться в Городскую управу. Утром каждого нового дня говорила себе: это невозможно, и потом проводила целый день в полнейшей растерянности, до самого часа закрытия муниципальных учреждений, чтобы назавтра очутиться перед лицом все той же неотвязной проблемы. В убеждении, что уже опоздала и теперь подлежит бог знает каким неизвестным санкциям, начала бояться календаря, смены дней и ежедневного восхода солнца. И хотя дни проходили без каких-либо подозрительных признаков, она каждый миг жизни проживала теперь в ожидании какого-то очень близкого и ужасного события. Несчастная женщина ожидала, что ее вот-вот позовут в присутствие и потребуют отчета за нарушение законодательства, и разоблачат при всех, обвинив в обмане. Или что придет посыльный из муниципалитета, а то и из полиции, или ее просто арестуют.

Она перестала выходить из дома, даже за продуктами, препоручив это привратнице; однако же в одно прекрасное утро, когда эта женщина постучала в дверь, чтобы взять заказ, она прогнала ее прочь нечеловеческими воплями и запустила ей вслед чашку, которую держала в руке. Но люди, ни о чем не подозревавшие и всегда относившиеся к ней с уважением, прощали эти странные настроения, приписывая их горю, которое она испытывала после потери мужа.

У нее начались фантомные ощущения. Кровь, с трудом поднимавшаяся в мозг по отвердевшим артериям, стучала в висках, а ей казалось, что с улицы доносятся повелительные удары в дверь подъезда; явственно она слышала на лестнице чьи-то шаги и тяжелое дыхание. По вечерам, когда зажигалось электричество, ее ослабевшее зрение преображало предметы обстановки и тени от них в недвижимые фигуры шпионов или полицейских агентов, явившихся, чтобы ее арестовать. И однажды ночью, когда во второй уже раз свалилась во сне с постели, она вообразила, что на пол ее швырнул один из них, войдя тихонько в дом, и что теперь он бродит по комнатам.

Ей приходила мысль оставить Козенцу, переселиться в другие места. Но куда, к кому? В Падую, к своим далеким родственникам-евреям? Увы, это было невозможно. В Рим, к дочери, или в деревню под Реджо, к родителям мужа? Там ее внезапное появление сразу будет замечено, зарегистрировано, оно всех скомпрометирует. Да и потом, как воспримут вторжение старухи с больными нервами, одержимой кошмарами, люди, у которых и так по горло собственных забот и собственных горестей? Она ведь никогда ничего ни у кого не просила, всегда жила независимо с самых юных лет? Она постоянно помнила два стиха, слышанные ею когда-то в гетто от пожилого раввина:

Несчастен тот человек, что нуждается в других людях!Блажен тот человек, который нуждается только в Боге!

Что же, в таком случае не переехать ли ей в какой-нибудь другой город, в какое-нибудь безвестное селение, где ее никто не будет знать? Но ведь повсюду нужно было отметиться, показать документы. Она даже подумала бежать в другую страну, где нет никаких расовых законов. Но она никогда не бывала за границей, у нее не было заграничного паспорта. Доставать паспорт — означало подвергаться расследованию генерального адресного бюро, полиции, пограничной службы, а все это были места и кабинеты, которые ей представлялись полными угроз, словно она — бандит.

Нора вовсе не была бедна, как, возможно, многие думали. За минувшие годы, как раз для того, чтобы гарантировать себе возможность в будущем, на случай болезни или еще чего-нибудь, она мало-помалу отложила, следуя своей старой привычке, около трех тысяч лир. Эта сумма, в виде трех тысячных билетов, была зашита в косынку, и ночью она держала ее под подушкой, а в остальное время постоянно носила на теле, прикалывая шпильками под одним из чулков.

В ее неопытном уме, который иногда подвергался уже затмениям, гнездилось убеждение, что с такой суммой она сумеет заплатить за поездку в любую страну, даже самую экзотическую! Были минуты, когда она, словно маленькая девочка, принималась мечтать о больших городах, которые до замужества, в своих грезах, сделавших бы честь любой мадам Бовари, представляла себе как высшие и заветные цели — Лондон, Париж… Но опомнившись, вспоминала, что теперь она одна — а как же сможет старая и одинокая женщина ориентироваться среди этих шумных разноязыких толп? Вот если бы рядом был ее Джузеппе, вот тогда можно и путешествовать! Однако же Джузеппе теперь не было на свете, его нельзя было разыскать здесь, и в других местах он тоже отсутствовал. Вероятно, и тело его, такое большое и массивное, теперь давно уже растворилось в земле. Не осталось на свете никого, кто мог бы утешить ее в ее страхах, как когда-то делал он, говоря: «Да ну, брось-ка, дуреха ты этакая!».

Хотя она и продолжала делать самой себе разнообразные предложения, перебирая все континенты и страны, для нее не находилось места на всем земном шаре. А между тем, по мере того, как проходили дни, необходимость побыстрее спасаться бегством все назойливее мелькала в ее воспаленном мозгу.

В последние месяцы она слышала разговоры — возможно, по радио — о том, что евреи всей Европы съезжаются в Палестину. О сионистском движении она не знала абсолютно ничего, хотя само слово было ей знакомо. А о Палестине она знала только то, что это библейское отечество евреев, и что столица ее называется Иерусалим.

И в дни, когда на пороге уже стояла летняя жара, она как-то вечером неожиданно решила, что нужно бежать прямо сейчас, пусть даже и без паспорта. Она перейдет через границу нелегально или же спрячется в трюме какого-нибудь парохода — она слышала такие истории про нелегальных эмигрантов.